версия для печати
- Красота! – похвалила Настя. То ли люстру, то ли ангелочка, то ли саму себя – за то, что такая находчивая и хозяйственная. Обошлась-таки без посторонней помощи. А ну его, этого перца из магазина, пусть отдыхает на своей грядке.
Вернувшаяся с дачи Анна Никитична тоже оценила ангелочка:
- Ровно птаха порхает! Это ты хорошо придумала. Зала стала светлее. И люстру, надо же, отчистила – теперь как новая! Ещё бы другие шторы повесить в зале…
Большую комнату она почему-то именовала залой. Настя упорно говорила: гостиная, но бабка сердилась: «Гостиная – это в богатых домах, а у нас – три в одном: и гостиная, и зал, и твоя спальня».
- А соседки новости мне рассказали, - продолжала бабка, разбирая рюкзак с овощами, привезёнными с дачи. – Ну, ты даёшь, Настя!
Настя напряглась. Интересно, что эти старые сплетницы рассказали бабке и, главное, когда только успели?
- А что такое? – Настя изобразила невинные глаза.
Навряд ли старухи, несшие дневной караул на лавочке под клёном, могли связать Антона с Настей: вместе они никогда не появлялись во дворе, сначала в подъезд входила девушка, а спустя несколько минут – парень, с независимым видом, что-то насвистывающий на ходу, мало ли к кому пришёл, может, к Никите с пятого этажа, к нему вечно приятели шастали. И вообще, сколько можно об Антоне говорить? Ведь уже объяснялась по его поводу с бабкой, и вот опять…
- Шура удивляется: как он тебе попался, - сказала Анна Никитична. – Говорит: красивый такой, броский…
Если честно, Антон и Насте казался привлекательным, но никак не броским: это Бандерас эффектный мачо, или Бред Питт - неотразимый симпатяга, а вот Антон другой, пусть и не смазливый красавчик, но обаятельный, одна улыбка чего стоит!
- Пусть Шура за своей Муськой смотрит, - недовольно нахмурилась Настя. – Вечно суёт нос не в свои дела, старая перечница.
- Да он эту Муську чуть до инфаркта не довёл, - засмеялась Анна Никитична. – Представляешь, она опять удумала на тополь залезть, Шура вокруг дерева забегала, а тут – фырр! – он и вылетел, да прямиком на кошку…
- На кошку? – поразилась Настя. – Сдалась она ему!
- Ага, Шура говорит: спикировал на Муську, та и забыла, что не может с дерева слезать – хвост трубой и вмиг на земле оказалась, дунула в подвал – потом её полдня оттуда выманивали, шалашовку! – бабка хмыкнула. – Теперь и близко к тополю не подходит, однако. А попугай посидел на ветке, посидел, да и улетел…
- А! – Настя облегчённо перевела дыхание. – Этот попугай… Его Гошей зовут. Он сам сказал. А откуда взялся, не представляю. Залетел в форточку, напугал меня…
- То носок к нам через форточку залетает, то целый попугаище, - Анна Никитична недоумённо фыркнула. – Что ж это делается-то, а? Давно пора натянуть сетку. Мне всё недосуг, а ты сама и не догадаешься это сделать.
- Да где она, эта сетка, лежит? – пожала плечами Настя. – Пыталась её найти, но разве без тебя что-нибудь отыщешь.
- Охо-хо-хохонюшки, - вздохнула бабка. – И что ты без меня делать будешь? Все вы молодые одинаковые: под собственным носом ничего не видите. Вот она, сеточка, лежит на полочке…
Пришлось Насте взять эту сеточку и прикнопить к форточке. Делов-то! Зато бабка осталась довольной. А того попугая Гошу, как Анна Никитична от соседок узнала, всё-таки изловили и вернули хозяйке. Она чистила клетку, окно было прикрыто, но дунул ветер – створки распахнулись и пернатая бестия, конечно, воспользовалась шансом получить свободу.
На воле, однако, вкусных зерновых смесей нигде не наблюдалось, и бананы с любимыми зелёными яблоками тоже не валялись; если чего и было в достатке, так воды в грязных лужах и протухших остатков съестного, выброшенных в мусорные контейнеры. Гоша, ощущавший себя не меньше, как птичьим принцем, воротил клюв от отбросов, но голод не тётка: сначала попугай попробовал промышлять мелким воровством – залетал в чью-нибудь квартиру, быстренько умыкал со стола что-нибудь вкусненькое и свеженькое, но несколько раз его чуть не изловили на месте преступления, и пришлось красавцу опуститься до контейнеров, в которых вечно копались вороны.
Попугай попытался присоседиться к ним. Однако вороны не терпели конкуренции инородца и гнали Гошу взашей. Тогда он приспособился кормиться вместе с голубями, но тоже вышла незадача: люди, обнаружив в стае сизарей попугая, принимались ахать-охать и непременно хотели его изловить. Слух об экзотическом бродяжке пронёсся по микрорайону, и вскоре уже попугаичья хозяйка принялась караулить беглеца на площади и в сквере. Как она его ни звала, как ни пыталась подманить любимым кормом из пакетика, Гоша делал вид: и знать её не знает. А может, он считал бедную женщину узурпаторшой, которая обожает держать вольных птиц в клетке. Ему хотелось сладкой свободы, звенящего счастья простора, и мечтал он, наверное, о пальме на своей исторической родине. Эх, осесть на теплую ветку, среди темно-зелёных перистых листьев, справа – кокос, слева – кокос, а напротив стоит хлебное дерево, или вообще манго с авокадами: захотел полакомиться – пожалуйста, и не надо ждать, когда хозяйка соизволит принести обед. Правда, Гоша толком не знал, где находится его родина и как до нее долететь, потому как его родители сами появились на свет в клетке и тоже понятия не имели ни о каких дальних странах. А у сбежавшего попугая был шанс улететь вместе со стайкой ласточек, но он считал себя слишком солидной птицей, чтобы с такой мелюзгой связываться. Ещё чего не хватало, со всякими щебетуньями в дальний путь пускаться!
В общем, не смотря на приближающиеся заморозки, Гоша оставался в кирпично-асфальтных джунглях, клевал пшено, рассыпанное для голубей, и держался начеку: ни собак, ни кошек, ни тем более людей к себе не подпускал. Но, как ни хитёр он был, а один старичок хитрее оказался: улучил-таки момент и поймал его обыкновенным сачком, но не таким, каким бабочек ловят, а побольше и покрепче - рыбацким.
Дедушка соседствовал с попугаичьей хозяйкой. Одинокая дама ему нравилась, и он пытался ухаживать за ней, но та отвечала взаимностью на уровне хлеба-соли: они одалживались всякими мелочами, по-соседски. А поскольку пожилой джентльмен был заядлым рыбаком, то регулярно угощал её свежей рыбкой. Вот и пришла соседке замечательная идея: пусть изловит Гошу сачком! Что дедуля и проделал с превеликим энтузиазмом. Удивительное дело, как только попугай снова оказался в привычной клетке, так сразу повеселел, и перья отросли, стали гладкими да блестящими. А в отношениях соседей почти ничего не изменилось, разве что дама чуть благосклоннее наклоняла голову при встрече и отчетливее очерчивала улыбку.
- Эх, Ксения! Всю жизнь принца на белом коне ждёт, - сочувственно вздохнула бабка. – Мы с ней в одном классе учились, и всё ей хотелось чего-то эдакого, особенного. Сама – середнячок, мышка мышкой, едва-едва техникум закончила, но запросы ого-го! Всё перебирала ухажёров, носик морщила…Так одна и осталась. Впрочем, нет, у неё то канарейки жили, то теперь вот – попугай. А чего бы ей с Михаилом Алексеевичем не жить? Нормальный мужик, хозяйственный, белого коня нет – зато машина имеется, и гараж…
- Но не принц, - заметила Настя.
- А где их, принцев-то, на всех баб набраться? – усмехнулась Анна Никитична. – Да и сами мы не то, что не принцессы, так даже не Золушки. Потому как считать себя Золушкой не каждая захочет…
- На кухне почти каждая находит себя Золушкой, - не согласилась Настя. – Особенно когда посуду моешь или плиту чистишь.
- Э, милая! – подбоченилась бабка. – Смотря как к этому относиться. Может, ты королева чистоты? А приготовить что-нибудь особенное, вкусненькое и потом наблюдать, как это уминают за милую душу, аж за ушами хрустит, - одно удовольствие! Тут уж ты как бы в роли принцессы Кулинарии.
- Бабуль, я очень любила слушать твои сказки, когда маленькой была, а теперь.., - Настя пожала плечами. – Ну, не по душе мне стоять у мартена…
- Чего? – не поняла бабка. – У какого мартена?
- Плита и есть мартен, - засмеялась Настя. – Нагревается, как сталеплавильная печь!
- Фантазии у тебя какие-то не такие, - вздохнула бабка. – Женщина в доме хозяйка, всё должна уметь делать…
- Не должница я! – упрямо помотала головой Настя. – Если кому-то что и должна, так тебе. Спасибо, что ты есть на этом свете.
- Ой-ей-ой, спасибочки, внученька, на добром слове, – Анна Никитична шутливо поклонилась. – Но, однако, если родные люди меж собой считать станут, кто чего сделал, ничего путного не выйдет, одни раздоры …Эх, люди мы, человеки, не понять нам другого вовеки.
Настя знала: поддержишь ли бабку, заспоришь ли с ней, обязательно получится долгая домашняя дискуссия на тему «Жить стали не так, а как жить – не знаем». Ввязываться в неё девушке не хотелось, и потому она решила сбить Анну Никитичну с толку. Но сделать это непросто: если не заявить что-нибудь необычное, то бабка отмахнётся и продолжит гнуть своё, да ещё при этом поучать. А этого Настя не могла терпеть.
Придумывая, как бы переключить бабку на другую тему, девушка рассеянно блуждала взглядом по комнате, пока глаза не наткнулись на беззаботного ангелочка. Белоснежный и лучезарный, он почему-то вызвал ассоциации с зимой, свежим морозцем, яркими оранжевыми апельсинами, серпантином и конфетти на колючих еловых ветках.
«Ангел – это хранитель», - подумала Настя и, чтобы не слушать бабку, по привычке взялась придумывать историю.
Когда она что-то сочиняла, будто отключалась от внешнего мира, поднималась далеко-далеко, в блистающие выси, а, может, наоборот, углублялась в себя – впрочем, где находилась, девушка знала точно: конечно, тут, на земле, где же ещё? Это фантазия, всего лишь фантазия предлагала ей прогулку под цветастым зонтиком, и, тонко усмехаясь, вращала его над головой Насти, помогая играть в слова. Эта забава девушку пока не утомляла. От неё люди устают лишь к концу жизни.
«Ангел ограждает людей от бед, бережёт уют и покой в доме, следит за тем, чтобы каждый получил хоть малюсенький кусочек от общего пирога счастья, - Настя складывала слова – одно к другому, и всё было вроде правильно, но скучно. - Иногда ангелы просто так, по совершенно непонятной, одной им ведомой причине, являют какое-нибудь чудо, и чаще всего это случается на Святки. А почему не круглый год? Может, им нельзя перевыполнять план, а? Чем счастливее человек, тем меньше он вспоминает Бога и его свиту. Кощунствую, однако … Ладно, о другом подумаю. А, вот! На Святки принято гадать. Наверное, и бабуся, когда была молодой, тоже сидела перед зеркалом: «Суженый-ряженый, явись, покажись…» Или как там принято говорить? Интересно!»
- А правда ли, бабушка, что на Святки можно выгадать жениха? – спросила Настя. – Ты ворожила?
Анна Никитична считала себя дамой городской, хотя до семнадцати лет обитала в деревне Светлогорье: две горы, две дыры, посередине сельская площадь, вокруг – завалюшки, покосившиеся заборы, колодец с ведром на цепи. Анюта ненавидела вечно пыльную траву, унылое серое небо, гнилые крыши, вонючую грязь дороги, вечно пьяных мужиков, которые могли исподтишка хлопнуть по бедрам и подмигнуть игриво: «А ты, Анька, говорят, паспорт получила? Значит, с тобой и замутить можно - не посадят!» Шутки у них такие идиотские.
Вспоминать деревенское прошлое бабка не любила. Явившись в город поступать в техникум, она первым делом накупила косметики и раскрасилась так, что, глянув в зеркало, саму себя не признала. Девчонки-абитура, с которыми жила в общежитии, вытаращились: «Ань, ой, какая ты смелая! Будто артистка. Иностранная. Или Эдита Пьеха! Как ты думаешь, у неё ресницы свои или искусственные?» - «Приделанные! - безапелляционно заявила Анна. – И у меня такие же будут. Эх, девки, оторвусь за всю свою ненакрашенную жизнь! У нас в сельпо даже губнушки – по блату, а болгарской туши отродясь не бывало. А если б и была, только попробуй - намалюйся, сразу в проститутки определят, представляете?»
Правду сказать, густой, сочный макияж придавал ангельскому личику Анечки не то чтобы вульгарность, а зажигательная мешанина добродетели и порочности; эта пикантная особенность притягивало к ней мужчин, которым, возможно, было интересно разгадать пропорциональное соотношение компонентов дерзкой смеси. Дерзкой – по тем временам, конечно. Сама себе на уме, юная бабушка прекрасно понимала, чего больше всего хочет от неё сильный пол; боевая раскраска всего лишь помогала ей идти по жизни увереннее. Пусть не всегда получалось, как она хотела, зато всегда оставалась заметной и яркой, даже сейчас, в свои ого-го-го какие годы, бабка и на дачу ездила нарумяненной-набелённой-начернённой: привычка!
- Обыкновение ворожить в любой деревне есть, - ответила Анна Никитична на Настин вопрос; её глаза затуманились и, как в подобных случаях водится, по губам скользнула задумчивая улыбка. - Знаешь, и я ходила гадать. В овин!
- А я думала: гадальщицы у зеркала со свечами сидят, - удивилась Настя. - В Интернете про овин ничего не пишут…
- Там всякую ерунду пишут, - Анна Никитична пренебрежительно махнула рукой. – И вообще, чёрт знает чему молодёжь учат … Вон, Шура рассказывала: заходит к внучке в комнату, а у неё на компьютере та-а-акие картинки, страсть божья, тьфу! И гадать не надо, кто из неё вырастет…
Опасаясь возвращения бабки к её любимой теме, Настя поспешно перебила:
- Расскажи, как в овине гадают?
- Да что с деревенских-то взять? Даже вспоминать смешно, - хмыкнула Анна Никитична. – Подходишь, значит, в темноте к овину, задираешь подол, наклоняешься и - задом к сену. Считается: если овинник ласково тебя погладит, будто котёнок лапкой, – значит, добрый хороший муж попадётся. А вот когда ветер сердито дунет, да солома царапнет, ровно наждак, тут девке горе: злая у неё судьбина.
- Да ну! Что это за гадание? – Настя передёрнула плечами. - Какой-нибудь бездельник заберётся в сено, да и поугорает над девчонками. Так ошкурит наждачной бумагой – мало не покажется…
- Уж и не знаю, подшутил ли кто или это вправду овинник был, но только выгадала я себе мужа непутёвого, - погрустнела Анна Никитична. – Сломя голову от того овина бежала, так перепугалась! Но от судьбы не удрала. Дедушка-то твой, Павел Андреевич, собой хорош был, ох, как пригож, царствие ему небесное, женщины сами на него наваливались. Никто и подумать не мог: горькую пить станет, дебоширить, налево-направо гулять. Ты его не помнишь, мала была, когда он под машину угодил. Выпивши шёл, бедолага, эх! С тех пор одна, никто из мужчин мне не нужен. Каким бы дед твой ни был, а лучше его всё равно нет…
- Сама же говоришь: непутёвый, - заметила Настя. – Не пойму тебя, бабушка.
- Молода ещё, - Анна Никитична покачала головой. – Когда-нибудь всё поймёшь, какие твои годы!…
Настя посмотрела на люстру и раскачивающегося на ней ангелочка, подумала о своих годах (какие-никакие, а все – её!), перевела взгляд на бабку и, задержавшись на её начернённых бровях, отчего-то подумала: уже не стоит так густо краситься, получается карикатурно, да и зачем ей это?
- Как только женщина перестаёт заниматься внешностью, всё ясно: кончился роман – переживает, либо даже сама себе неинтересна, либо болезни одолевают, - сказала Анна Никитична, будто поняла, о чём подумала внучка. – Впрочем, причин много, все и не перечислишь. Ты-то чего такая унылая?
- Да так, - потупилась Настя и, от себя того не ожидая, соврала. – Реферат горит! Зачёты один за другим пошли – не успеваю готовиться. Весёлого мало.
- Ясно, - бабка понимающе покачала головой. – А я-то думала: с ухажёром своим рассорилась. Бывало, без конца с ним по телефону любезничала, только и слышно твоё чириканье из комнаты. Нет-нет, не думай: я не подслушивала! А тут – тишина и покой…
- Всё нормально, баб, - опять соврала Настя. – Просто нет времени разговаривать.
- А мы всё успевали: и учиться, и влюбляться, - бабка горделиво подбоченилась. – На всё нас хватало! А сейчас… Хлипкая молодёжь пошла, не то, что наше племя…
Всё-таки она села на своего любимого конька!
Настя сначала молчала, отстранённо говорила «да», «нет», но выдержать долгий монолог Анны Никитичны не смогла – встала, как бы сокрушаясь, развела руками:
- Извини, баб, нужно к семинару готовиться. Пойду в свою комнату…
Она добросовестно взялась за учебник, но видела в нём лишь буквы, которые складывались в слова, а слова – в предложения, лишённые какого-либо смысла; формулы же вообще напоминали таинственные рунические письмена. Настя глядела на них, просто так глядела, не пытаясь что-либо понять, - «глядит в книгу – видит фигу», эта поговорка имела к ней самое прямое отношение. И если бы девушка, что называется, включила юмор, то, пожалуй, решила бы: лучше неё никто не проиллюстрирует расхожую истину. Но смеяться ей совершенно не хотелось.
Настя машинально взяла телефон, включила его, нашла в списке имя «Антон» и, помедлив, надавила кнопку вызова.
- Набранный вами номер не зарегистрирован, - счастливым женским голосом сообщил робот. – Проверьте правильность набора…
Она слышала этот ответ, наверное, в сто первый раз. Но набирала антонов номер снова и снова. Если бы он вдруг ответил, Настя не знала бы, что сказать. Наверное, она просто молчала бы. Хотя это, конечно, глупо: её номер высветился бы на табло его мобильника. Может, Антон позвал бы её: «Настя, ау!» И тогда она спросила бы какую-нибудь чушь, ну, например, почему он не ходит в институт, или по какому адресу теперь живёт, или где работает, а, может, вообще задала бы совершенно дурацкий вопрос: «Ты слушаешь Вивальди?»
Однажды Антон рассказывал о нём, и глаза его сверкали, и он даже пытался воспроизвести одну мелодию – постукивал костяшками пальцев о стол и насвистывал. Смешно! Но зачем она тогда рассмеялась? Антон замолчал и больше не говорил о скрипичной музыке. «Под музыку Вивальди печалиться давайте – об этом и о том…»
«Она не любила классическую музыку, - подумала Настя о себе в третьем числе. – А! Может, не понимала её? У них в доме не водилось записей ни с Вивальди, ни с Хренальди – великие композиторы и не прижились бы в чистенькой, ни единой пылинки, квартире, обставленной сверкающей полировкой мебелью; телевизор и музыкальный центр были втиснуты в специальные ниши одного из шкафов. И если телеящик включали с самого утра и выключали далеко за полночь, то попробуй поставь кассету или диск, мама тут же нервически заламывала руки: «О, боже, голова и так раскалывается!» Мигрень у неё была хроническая, и от звуков му лишь усиливалась. Правда, Эдиту Пьеху мама любила, а ещё – Ольгу Воронец и Людмилу Зыкину. Эти певицы как-то не сочетались меж собой, но она утверждала: «Понимают душу женщины!» Может, и так, но дочь хотела слушать Валерия Меладзе, Джо Дассена или сына Олега Газманова – симпатичненький такой мальчик, и почему он перестал петь? Так всё хорошо начиналось…»
Подобные истории Настя могла сочинять долго. Придумывать почти ничего не приходилось: весёлые, хрупкие, славные, невероятно яркие, стремительно увядающие, злые и колючие цветы памяти составляли лохматый, несуразный букет, и всего лишь надо было выбрать нужное соцветье и, вдохнув его аромат, вспомнить себя прежнюю и сравнить с собой нынешней. Или не сравнить. Какая разница? Это всего лишь способ торможения! Вот, поскользнулась на обледенелом спуске – и понесло, и закружило, и, кажется, ничто не удержит от неминуемого падения, но если постараться, то можно затормозить каблуками – и чёрт с ними, пусть отвалятся, ухватиться за ветку дерева или даже поехать по накатанному льду, смешно балансируя руками, лишь бы не упасть, а если повалиться, то легко и изящно, как бы играючи, то есть сделать хорошую мину при плохой игре.
«…впрочем, разве хорошо? Смазливый мальчик, ясные глаза, чистая кожа - наверно, папочка, отстав от эскадрона мыслей шальных, забежал-таки в какой-нибудь парижский бутик, чтоб прикупить лосьонов, дезодорантов и пенки для умывания, вон какой ухоженный, в его-то годы, и о сыночке не забывал – прикупал для него прыщебой; в те годы все эти клерасилы были ещё диковинкой. А может … О, господи, я такая пошлая! Но ведь это правда: прыщи исчезают с началом регулярной сексуальной жизни. Кажется, меня занесло не в ту степь. Я думала…О чём же я думала? О музыке! Или об Антоне, который слушает Вивальди? Весело и грустно … Будто над быстрым ручьём порхают лёгкие листья, и неважно, с какой они упали высоты. Могли бы повалиться в грязь, но беззаботный ветерок их подхватил и закружил в последнем танце…»
Как Сергей её нашёл – загадка. Кажется, разговаривая с ним в магазине, она ни словом не обмолвилась, где живёт и учится. Но вот, нате вам, явился, и как! В изнеможении приморозился к колонне у выхода из института – великомученик с унылыми глазами, голова печально набок склонена. О, мэтр Больтраффио, восстаньте! Где ваш мольберт и кисти?- Привет! - Сергей отлепился от колонны и шагнул навстречу. – Наконец-то я тебя вижу!
- Здравствуйте! А мы пили на брудершафт? Что-то не припомню…
Настя, хоть и растерялась, постаралась взять себя в руки и держалась независимо, даже, можно сказать, заносчиво.
- Вы дали мне старый номер телефона… Наверно, по рассеянности. А я звонил, звонил…
- Зачем?
- Ну, как же! Обещал помочь. И вообще…
- А вот «вообще» не надо. И в помощи не нуждаюсь. Уже.
- Я хотел вас увидеть…
- Смотреть не запретишь. Глядите!
- Вы такая резкая…
- А я думала: белая и пушистая.
- Но под белым и пушистым может скрываться кинжал или копье…
- Из острых колющих предметов у меня только пилочка для ногтей. Успокойтесь, молодой человек.
- Уже что-то! Японские гейши, говорят, обычную заколку для волос превращали в смертельное оружие. Так что ваша пилочка…
- Я не гейша.
- Какой-то странный получается разговор. Наверно, сегодня плохой день? Как жаль, не прочитал гороскоп!
- Вон, газетный киоск. Никогда не поздно купить гороскоп. Только во всех газетах они разные, вы это знаете?
- Даже гороскоп нужно суметь выбрать нужный. Но что от этого изменится?
- Главное – изменится ли сам человек…
- А, может, поговорим об этом за чашечкой кофе, а? Тут неподалёку есть довольно милое местечко, где варят настоящий марокканский кофе. Кстати, вы какой любите?
- Кофе я люблю дома. Свежемолотый. Из турки. Без всяких наворотов. И уж тем более, без перца. Не марокканка я.
- И не гейша, и не марокканка…
- Такая, как есть. Вопросы ещё будут?
- Определённо, сегодня день невезения. И что-то холодать стало, а я легко одет. Угораздило же меня! Ладно. Ещё один вопрос. Люстра светит? Всё с ней нормально?
- Да.
- И ангелочек пришёлся кстати?
- Да.
- Кстати, вы заметили на нём серийный номер?
- Серийный ангел. Это что-то! Нет, я не разглядывала его.
- Впрочем, это неважно. Так, к слову пришлось. А что вы завтра делаете? Может, всё-таки погуляем?
Насте порядком надоел этот разговор, и чтобы отвязаться от Сергея, она смиренно кивнула. Просияв, он назначил встречу в скверике у музыкального театра. Можно сходить на весёлую оперетту. Премьера и всё такое.
Сергей поднял руку: «Пока!», и уже повернулся к Насте спиной, но вдруг вернулся.
- Да, кстати! – воскликнул он. – А этот, ну, ваш знакомый Антон, он, что, не совсем нормальный? Представляете, однажды вынес в торговый зал ящик с лампочками. Дорогие лампочки, энергосберегающие. И как швырнёт ящик на пол! Покупатели глаза вытаращили, не знают, что и подумать. А он плюнул, распинал осколки и ко мне – драться. Ну, Настя, понимаете: схватились мы.
- И что же? – Настя, не ожидавшая таких откровений, оживилась. – Антон драться умеет. В секцию карате ходил… Что дальше было?
- А ничего, - Сергей как-то враз поскучнел. – Извините, придурок он. Хлопнул дверью и ушёл. Мы его потом искали, но по тому адресу, который был у кадровички, Антон не живёт. Хорошо, зарплату ему не выплатили. Её хватило, чтоб убытки покрыть. Ну, бешеный! И чего это он?
- Не знаю, - сказала Настя. – У него и спрашивайте.
А самой, однако, сердце ёкнуло: не иначе, как из-за неё Антон подрался с Сергеем. Ревнует, стало быть. А может, ему просто до смерти надоела скучная, ни уму – ни сердцу, работа? Вот и взбесился! Расколошматил лампочки, дал по морде менеджеру, сказал всё, что думает – и свободен, плевать на всё. Нет на свете ничего хуже, чем вынужденная служба: делать то, что не любишь, - тоска, никакой радости, сродни той барщине, о которой с гневом вещала школьная историчка. «Истеричка!» - вспомнила Настя. Учительница, может, тоже воспринимала свою работу как барщину, и каждый урок – как оброк. О, историчка была злой и беспощадной! Но, впрочем, что о ней вспоминать, пусть спокойно доживает на пенсии, она теперь такая милая благообразная старая дама…
Знакомые девчонки, дождавшись, когда Сергей отойдёт, бросились к Насте: «Ой, кто это? Такой интересный! И тачка у него крутая. Глянь-ка, серебристая «Ауди». А почему он тебя до дому не повёз? Смотри, машет тебе! Ну, ответь же ему. Какой симпотный, слов нет! Ну, помаши мальчику ручкой…»
Она небрежно взмахнула ладонью, девчонкам сказала что-то необязательное, лишь бы отстали от неё, и, сказав, что у неё неотложные дела, пошла в другую сторону. Надо бы, конечно, идти по расчищенной от снега аллее, но ей ни с кем не хотелось говорить. А однокурсницы обязательно завели бы разговор если не о Сергее, то о надвигающейся сессии, всех этих зачетах, скорой стипендии, ночных клубах – какой лучше и почему. Настя туда не ходила, и потому ей было скучно слушать болтовню девчонок. Но, может, и послушала бы их. Однако ей захотелось остаться одной.
Под каблуками шуршал свежий снег, юный морозец осторожно прикасался к щекам, осмотрительные сороки, коротко стрекотнув, взлетали на ильмы, и над ветками взрывались сверкающие фонтанчики пороши. Настя, однако, ничего не замечала, шла напрямую, оступаясь в снежную замять, не попадая в уже кем-то оставленные следы. Идти по ним всегда легче, но Настя не нравилось приноравливаться к ширине чужого шага. За ней оставались её собственные следы, почти незаметные, будто куропатка крылом провела…
В кафе Настя, однако, не пошла. И не потому, что не хотела марокканского кофе. Хотела! И ещё, неплохо бы полакомиться пирожным – чтоб оно было невесомое, как пушинка, сделанное из взбитых сливок, клубничного желе и чего-то ещё такого, чему она не знала названия. О, горький кофе, обжигающий перцем губы, и нежная сладость крема на воздушном бисквите! Разговор ни о чём, полуулыбки, полувзгляды, и мужская ладонь как бы нечаянно соприкасается с её рукой – то ли начало флирта, то ли просто так. А почему бы и не зачин лёгкого, как тень облака, романа? Скучно и грустно бывает, а тут – подобие каких-то отношений. Иногда лучше подобие, чем вообще ничего.А не пошла она в кафе из-за бабушки. Анна Никитична слегла. Наверно, это были последствия ударного летнего труда на дачных грядках: высокое давление, аритмия и вдобавок ко всему – невыносимая боль в пояснице. Сначала бабка думала: разыгрался радикулит, но никакие растирки-натирки не помогали, и сколько Настя ни мазала её расхваленным по телевизору гелем - всё без толку. В конце концов, заполошная участковая терапевтша, забежавшая на пять минут, глянула на серую от боли старушку, ощупала её с боков и догадалась: «Милочка, какой радикулит! У вас, возможно, камни в почках. Давно ультразвуковое исследование проходили? Ах, его вообще не было? Вот направление, надо делать! Только деньги не забудьте взять с собой. УЗИ у нас платное…»
На ультразвуковое обследование денег ещё хватило, а на операцию – нет. Оказалось, в бабкиных почках - небольшой каменный карьер, и без вмешательства хирурга никак не обойтись. Полостную операцию, конечно, сделают бесплатно, а за экстракорпоральную – платите денежки, пожалуйста. При первом варианте - разрезы, швы, долгий послеоперационный уход и всё такое; при втором – чуть ли не на пятый день выписывают домой, а о хирургическом вмешательстве напоминают три крошечных шрамика, и никаких лежаний на утке, бесконечных перевязок, пролежней, воспалений и прочих малоприятных вещей. Но, увы, бабкины финансы пели романсы, Настины родители тоже не набрали нужной суммы, и попросить взаймы им было не у кого.
Настя, может, и отправилась бы на рандеву с Сергеем, но у Анны Никитичны в тот день опять случился приступ, и оставить её одну девушка не решилась.
- Порчу я тебе жизнь, - слабо улыбнулась Анна Никитична. – Подле хворой старухи сидишь, а большая жизнь проходит мимо…
- Ничего! - махнула рукой Настя. – Если что, я её догоню. Ты ещё не знаешь, ба, как я умею бегать!
- Может, согласиться на обычную операцию? – спросила бабка. – Сил нет терпеть эту боль.
- Иногда случаются чудеса, - мечтательно сказала Настя. – Давай поговорим об операции завтра. Вот, выпей таблетку. Врач велела через каждые три часа принимать, помнишь?
Бабка помнила, только всегда забывала засекать время. Это за неё делала Настя. А может, Анна Никитична жаждала внимания и сочувствия? Наверно, ей нравилось, что внучка суетится возле неё, беспокоится и старается помочь, чем может. В каждом человеке сидит в засаде эгоист, пусть совсем крошечный, даже меньше комара, но сидит-таки, не дремлет; подвернётся подходящий случай – и вывернется, начнёт расти как тесто на дрожжах. Вот и бабушкин лилипутик возжелал стать великаном, к тому же капризным и непредсказуемым.
- А мне яблочка что-то захотелось, - простонала Анна Никитична. – Может, в последний раз погрызу его власть.
- Ой, ну что ты такое, ба, говоришь? – вскинулась Настя. – Какой такой последний раз! Да ты ещё совсем не старая. Какие твои годы? Не сметь впадать в уныние, это смертный грех.
- Я то-то лучше знаю, старая или нет, - поморщилась бабка. – Может, это моё последнее желание: яблочко. Ах, как хочется его!
- Сейчас сбегаю в магазин, - поднялась Настя. – А ты, ба, лежи, отдыхай. Я мигом!
- И чтоб оно краснобокое было, - напомнила Анна Никитична. – И не сладкое, а с кислинкой. Да, смотри же, китайское не бери, лучше возьми наше, родное. Шура звонила, сказала: воронежские яблоки в соседний гастроном завезли, очень лакомые. И не смотри, что они побитые, с тёмными пятнами. Значит, химии в них нет.
- Ладно, - кивнула Настя. – Всё я поняла. Не волнуйся.
- В чистом яблочке и червячки водятся, - продолжала бабка. – Они химию не любят. В прежние-то годы, положишь надкусанное яблочко на стол, через пять минут возьмёшь, а оно уже серое: железа в нём много – окислилось, значит: натуральное. А теперь…
- Самое лучшее возьму, не беспокойся, - откликнулась Настя от двери, бряцая ключами. – Отдыхай, с дивана не поднимайся…
- А теперь – яблочный огрызок хоть сутки пролежит, остаётся свеженьким, ни малейшего намёка на окисление, - не останавливалась Анна Никитична. – Во, скока химии в него вбухано! А мы едим. А потом – то сердце схватит, то сосуды зашалят, то в почках камни…
Бабка не останавливалась, говорила и говорила, но Настя, привыкшая к её нескончаемым монологам, спокойно захлопнула дверь и сбежала по лестнице вниз. Только выскочив из подъезда, она спохватилась: забыла взять перчатки. Но вроде не так морозно, до магазина – рукой подать, ничего, озябшие ладошки можно засунуть глубже в карманы – и всё в порядке.
Она торопилась, никого не замечая и ни на что не обращая внимания. Даже по нарядной, сверкающей мишурой ёлке скользнула рассеянным взглядом, и весёлый клоун, который старательно приплясывал у лотка с рождественскими сувенирами, тоже её не впечатлил. Может, Настя пробежала бы и мимо большого пёстрого попугая. Распушив перья на груди, он с важным видом прогуливался по тротуару. На шее попугая болталась картонная коробка с надписью «Самые правдивые предсказания от…», - и указывалось название известной фирмы по установке пластиковых окон.
Любой прохожий мог подойти к ряженому и выхватить из серебристой коробки розовый конвертик. В нём лежал бледно-синий листок с предсказанием.
- У, так и знала: счастье гарантируют лишь тёплые окна, - разочарованно воскликнула розовощёкая девица в вязаной шапочке с ёжиком-помпоном. – Реклама, и ничего больше.
- А ты думала! - отозвалась её подружка. – От этого попугая другого предсказанья не дождёшься.
- Нагадал мне попугай..., - весело запела розовощёкая и, подхватив подругу, двинулась к лотку с мороженым. Клоун закривлялся ещё уморительнее, и девицам это явно понравилось.
Из их разговора Настин слух невольно выхватил слово «предсказанье». А не попытать ли счастье самой? Долго раздумывать не пришлось, потому что попугай оказался уже возле неё и решительно открыл коробку:
- Узнайте своё будущее, сударыня!
Попугаичий голос показался ей знакомым. Очень! Чуть приглушённый, с лёгкой хрипотцой, он напоминал голос Антона.
- А зачем знать, что там, впереди? – пожала плечами Настя. – Неинтересно! В жизни самое замечательное – непредсказуемость. По сценариям пусть живут герои компьютерных игр.
- О, как! – удивился попугай. – А я слышал: вся наша жизнь – игра. И сюжетов в ней не так уж и много.
- Но и предсказаний в этом волшебном ящичке, уверена, тоже не так уж и много, - ехидно прищурилась Настя. – Ведь так?
- А вы проверьте…
- Некогда глупостями заниматься. Мне надо идти!
- Куда идти, если кругом бесконечность? – попугай в веселом недоумёнии покачал головой. – И она, к тому же, всё время расширяется … Идёшь туда, не знаешь, куда. А думаешь, что знаешь.
«Сумасшедший!» - похолодела Настя и ещё глубже засунула ладони в карманы. Но попугай вдруг замолчал, потупился и, опустив крылья, сосредоточенно затоптался на месте. Будто ничего важнее для него не было – приминать вчерашний снег. Хотя прохожие и так его уже утоптали.
- А я знаю точно, куда иду, - буркнула Настя. – В магазин, за яблоками, вот!
Попугай опять выказал свою ненормальность:
- А! – воскликнул он. – В саду, где пели ангелы и птички, росло особенное дерево, и его плоды именовали яблоками. Хозяин не разрешал их рвать, но одной женщине очень уж захотелось вкусить запретный плод. И что из этого вышло?
«Нет, он не сумасшедший, - решила Настя. – Это способ познакомиться. Оригинально, однако!»
- Ладно, - сказал попугай. – Извини. Загрузил тебя. Неужели не узнала?
Он снял с себя попугаичью голову – как рыцари, должно быть, снимали шлем.
- Антон! Ну, слов нет… Ты что тут делаешь?
- Тебя хотел увидеть. У нашей фирмы рекламная кампания. Специально попросился на эту площадку, рядом с твоим домом…
И тут Настя вспомнила: давно сердита на Антона, и видеть его не хочет, нет, впрочем, - хочет, или не хочет всё-таки? Но задумываться было поздно: вот он, рядом, и что-то говорит (господи, что со слухом?), и смущенно улыбается, и не знает, куда девать свои руки-крылья, какой неуклюжий!
- Я тебе сто раз звонил. И сто раз слышал: «Набранный вами номер не существует». А придти к тебе… Ну, не знаю… Я виноват. Не знаю, как всё получилось. И не смогу ничего объяснить. Получилось так, как получилось…
К Насте наконец вернулся слух, но зато что-то случилось с горлом: перехватило дыханье, спазм какой-то, и язык – непослушный, будто замороженный. Ни слова в ответ не вымолвить.
- Не мог к тебе придти, - продолжал Антон. – Ноги сами несли к твоему институту, возле твоего дома бродил, вечерами, на окна смотрел. Ты, оказывается, поздно спать ложишься. А подойти – не мог… Ну, что бы я сказал? И что бы ты ответила? Мне не по себе было, и как-то стыдно, что ли… Не знаю, как объяснить.
- А и не надо ничего объяснять, - сказала Настя. Наконец-то спазм прошёл, и она могла нормально говорить.
- Не надо? – переспросил Антон, и как-то обречённо посмотрел на неё. – Вообще ничего не надо?
- Дурашка, - ответила Настя. – Оставь своё себе. Это меня не интересует.
Хотя на самом деле интересовало, да ещё как! Но она решила: только не сейчас, а то разревется как последняя дура, пусть он думает, что хочет; лучше бы, конечно, чтоб принял за уверенную в себе, независимую и долго не страдающую, ха!
- Что у тебя с голосом? – поинтересовалась Настя. – Или ты в образе? Типа, попугай Билли Джонса. Тогда – не хватает пиратской повязки на глазу.
- Да нет, я не попугай Билли Джонса, - усмехнулся Антон. – Простыл. В офисе не сижу – на свежем воздухе работаю. Закончатся Святки, тогда и подлечусь. А так, хоть лечись, хоть не лечись – всё насмарку.
- Я бы малиновым вареньем тебя полечила, - сказала Настя. – Но дома лазарет: бабка слегла, болеет, ей операция срочная нужна, а денег нет. Сам понимаешь, настроения у неё никакого, и не до гостей. А варенье она приготовила замечательное. Умеет!
- Денег, говоришь, нет? – переспросил Антон и хитро прищурился. – Как это так? У тебя полно денег!
- Антон, а у тебя всё с головой в порядке? – Настя тоже прищурилась. – Может, ты совсем с ума сошел?
- Это ты сейчас с ума сойдёшь, - пообещал Антон и широко улыбнулся. – Считай, я готовил тебя к потрясающей новости. Кажется, ты выиграла приз! Если, конечно, ангел сохранился…
- Какой ангел?
- Его тебе в магазине подарили, - уточнил Антон. – Сергей должен был предупредить: все эти сувенирные ангелочки – вроде святочной лотереи.
- Он даже и не заикался об этом, - растерялась Настя. – А ты откуда знаешь, что я что-то выиграла?
- Одну девчонку-продавщицу из того магазина недавно встретил, - объяснил Антон. – У них этих ангелочков всего-то пятьдесят штук было, и только один – выигрышный. У него под левым крылышком номер написан – тринадцать тринадцать.
- Ну да, точно! – поразилась Настя. – Крохотные такие цифры, и не разглядишь.
- Странно, почему тебе из магазина ничего не сообщили, - нахмурился Антон. – Неужели Сергей – полный подонок? Девчонка сказала: список покупателей, которым ангелочков дарили, у него хранится. Он должен был тебя найти.
- А я его недавно видела, - сообщила Настя. – Ничего он мне не сказал. Правда, интересовался сувенирчиком – как да что.
- Вот, гад! – Антон заиграл желваками. – Мало я ему тогда наподдавал. Неужели решил обвести тебя вокруг пальца? Надеюсь, ангелочек ещё у тебя?
- Куда он с люстры денется! Как висел на ней, так и висит…
- Короче, придёшь домой, возьми эту игрушку и неси её в магазин. Там оформят твой выигрыш. К этому гаду не подходи, сразу – к директору. А Серёге я ещё раз морду начищу, чтоб мне с этого места не сойти. Пятьдесят тысяч евро собирался присвоить. Точняк!
- Сколько? – Настя не поверила своим ушам. – Ты меня разыгрываешь! А Сергей…Он, может, не такой уж и плохой. Хотел позже о сюрпризе сказать. Наверно. Впрочем, не знаю. Зачем-то же он рандеву назначил…
- Что? Ты с ним встречаешься? – глаза Антона странно посветлели.
- Очень надо! – Настя пренебрежительно повела плечами. – Он сам ищет встреч… А я не могу. Мне бабушке яблок купить нужно. Или рандеву, или яблоки. Лучше – последнее, бабуля решила в лучший мир уйти, напоследок – полакомиться любимым фруктом, - девушка хмыкнула. – У неё обычай такой: что не так, сразу помирать собирается. Может, съест яблоко и передумает?
- Раздумает, вот увидишь! – кивнул Антон. – Теперь она бабка состоятельной внучки. Думаю, на операцию для неё не пожадничаешь?
- Да ну тебя! – шутливо оскорбилась Настя. – Кстати, не хочешь снять этот дурацкий костюм и пойти к нам чай пить?
- А яблоки как же?
- Они вон там, в ста метрах, лежат на витрине, - она махнула рукой в сторону гастронома. – Подожди, я сейчас…
Сделав несколько шагов, она вдруг развернулась, подбежала к Антону и обняла его. Он даже оторопел.
- Пошли со мной, - шепнула она. – Оказывается, я боюсь тебя потерять. А думала, что… Впрочем, неважно, что я думала!
И рассмеялась сквозь набежавшие слёзы.
- Святки – особенное время, - Анна Никитична отхлебнула чай с блюдца и отправила в рот ложечку малинового варенья. – Ох, как вкусно! А что касается Святок, то на них случаются всякие необъяснимые чудеса. Вот и тебе, Настенька, повезло…Настя пила чай из бледно-зеленой чашки, без сахара и варенья – она снова начала следить за этими проклятыми калориями, углеводами и количеством съеденной пищи. Антон смеялся: «Зачем? Ты лучше всех!» А она обычно иронично хмыкала и отвечала что-то вроде: не для тебя - для себя стараюсь, форму держу, силу воли закаляю, вот.
Бабка после перенесённой операции чувствовала себя удивительно бодро, ничто у неё не болело, и это обстоятельство даже тревожило её: как же так, у всех её подруг то давление, то сердце, то кольнёт, то стрельнёт застарелый радикулит, или просто голова разламывается, а у неё – ну, ничего, почти ничего не болит, разве что крошечные швы чешутся и, бывает, в горле першит. Но от горла малиновое варенье помогает.
- Кстати, а почему оно Антону не нравится? – спросила Анна Никитична.
- Нравится, - улыбнулась Настя. – Просто он стесняется показаться обжорой, вот и манерничает…
- Скажи ему: мне нравится, когда мужчина ест с аппетитом, - попросила бабка. – Для хозяйки это лучший комплимент.
В дверь позвонили. Настя посмотрела на часы и вскочила со стула:
- Сейчас ты это ему сама скажешь. Знаешь, после этих Святок и с ним что-то произошло: Антон точен, как король. И больше никуда не пропадает…
Она улыбнулась и пошла открывать дверь. А над ней висел тот самый ангелочек, который принёс в дом неожиданный и щедрый выигрыш. Анна Никитична решила: он вроде оберега, даже лучше его – настоящий хранитель. Настя не стала с ней спорить.
Николай Семченко, 2008г.
Николай Семченко
Утверждено
О проекте
