Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя.

Св. Евангелие от Иоанна, 15-13.

Стремянный Евпатий Коловрат

(Отрывок из повести о юности Евпатия Коловрата)

Одумайтесь, князья, вы что… рать воздвигаете и поганых на братью свою призываете – пока не обличил вас Бог на страшном своем суде!

Слово о князьях. XII век.

Оранжево-красное солнце щедро позолотив напоследок кудрявые облака на сереющем небе, величаво скрылось за окаемом. Сумерки по-летнему неспешно окутывали Переяславлъ и его окрестности. Утомлённые июльским зноем и хлопотными трудами люди готовились ко сну. Делу время, но и отдыху свой час!

Разгоняя вечернюю тишину, мостом через Лыбедь к Рязанским воротам галопом подлетела пара всадников одвуконъ. Передний разом выпрыгнул из седла, кинул поводья спутнику и с ходу ударил в приворотное било. Крикнул нетерпеливо:
– Эй, стража! Отчиняй ворота: время дорого и промедления не терпит!

– Не ори, чай, не глухие, – послышался укоризненный голос сверху.

По пояс высунувшись из смотрового окошка надвратной башни, стражник, в кольчуге и шишаке, придирчиво оглядел прибывших. Начальственно спросил:

– Кто вы такие? Почто беспокоите в неурочный час?

По исстари заведенному порядку крепостные ворота – безопасности ради – на ночь наглухо закрывались и запирались на все засовы и замки. Поэтому опоздавшим к их закрытию приходилось дожидаться утра, чтобы попасть в город.

Приосанившись, стоявший у била путник представился:
– Стремянной перевитского князя Юрия Игоревича я, кличут Евпатием. Прибыл с важными вестями для князя вашего Ингваря Игоревича.

– А к нему с пустяками не ходят, – усмехнулся привратник. – Но порядок – он для всех одинаков. Так что завтра утром, как откроем ворота, объявишься дворецкому, он и решит, к кому тебя направить.

Подумал про себя: «Птичка-невеличка прилетела и пустячок в клю¬вике принесла. С подлинно важными вестями думный дворянин, а то и боярин со свитой пожаловал бы... Не хочется сему стременному коротать ночь под открытым небом – вот и набивает себе цену. Ничего, перетерпит – и по-важнее чином под воротами куковали…»

А тот наседал, не жалея горла:
– Да пойми ж ты, голова садовая: у меня дело неотложное к вашему князю и сказать о нем могу лишь ему одному. И чем скорее, тем лучше. Ты ж дорогое время на словеса переводишь... А ну-ка слазь и отчиняй ворота!

– Ты на меня не нукай – не лошадь! – огрызнулся привратник. – Я положенную службу правлю, а не лясничаю с тобой. Знаешь, что мне будет, коль нарушу правило и впущу тебя в неурочный час с пустячком каким? Да с меня не токмо шкуру – голову сымут. Говори без утайки, почто с таким настырством домогаешься нашего господина?

Евпатий унял растущее недовольство: на его месте и он, пожалуй бы, поступил также. Утихомирил голос:
– У меня и впрямь до князя Ингваря Игоревича наиважнейшее и – перед Богом клянусь! – неотложное дело, с половчанами и другими недругами его связанное.

– Ступай к калитке! – крикнул стражник и кубарем скатился по башенной лестнице вниз.

Заскрежетал ключ в замке, загремели отдвигаемые засовы – в створке ворот приоткрылась узкая, но толстенная дубовая калитка, окованная железом. Евпатий проворно нырнул внутрь и чуть ли не бегом устремился к княжескому терему. Авось там еще не отошли ко сну и пробиться к князю будет легче!

А Ингваръ и вправду бодроствовал: не давала покоя одна недодуманная думка: поехать или остаться дома?

Нежданно-негаданное приглашение Глеба и Константина пожаловать к ним на общекняжеский совет озадачило Ингваря. С чего бы это вдруг Владимировичей потянуло на такое дело, когда давно известно, что они ни во что не ставят любое мнение, кроме своего? Разом собрать у себя всех рязанских Рюриковичей замыслил, конечно, Глебка: Костюшка при нем – тень бледная. А норов у закоперщика и его подгузника таков: хлебом не корми, а прю подай! Не для них мудрый завет разумных и дальновидных предков: худой мир – лучше доброй ссоры. И потому с трудом верится, что всекняжеский съезд затеян ими с благой целью и чистым сердцем...

Но, с другой стороны, рязанским князьям и впрямь давно пора собраться вместе да мирно и чинно, не собачась, обговорить касающиеся всех неотложные дела. Взять, к примеру, размежовку уделов, по которым их рассадил своекорыстно влезший в рязанские дела великий князь Владимиро-Суздальский Всеволод, нисколько не посчитавшийся с законными правами прежних хозяев, чем завязал новые узлы и в без того запутанном клубке их взаимных претензий и обид.

Раньше княжеские усобицы, и распри умерял владыка Арсений – первый епископ на Рязанской земле. Это был умный и деятельный архиерей, горячо радевший о своей пастве. Высокоучёный человек, он привез с собой полный ларь книг и свитков, с которыми охотно знакомил любителей чтения. Он и сам чрезвычайно искусно владел письменной речью. Его проникновенные проповеди и поучения усердно переписывались и читались в до¬мах знатных и богатых горожан. Ходила молва, что, Арсений приложил руку к созданию знаменитого «Слова о полку Игореве».

Обозревая епархию, владыка Арсений посетил и Переяславль-Рязанский – главный город Ингварева удела. Его основал князь черниговский и тмутараканский Олег Святославич, внук великого киевского князя Ярослава Мудрого. Он стал третьим городом на Руси с таким названием: древнейшим был Переяславль-Южный на Трубеже – левом притоке Днепра, вторым – Переяславль-Залесский на Нерли – правом притоке Верхней Волги. Значительную часть первоначального населения Переяславля-Рязанского составили беженцы из Киевского, Переяславского и других южнорусских княжеств, спасавшиеся от опустошительных нашествий степных орд – печенегов и половцев. К этому времени далеко на северо-восток уже переместился и главный центр всей Руси Великой. А в память о вынужденно покинутых местах переселенцы назвали реки, огибающие новый город Переяславль, – Трубежем и Лыбедью, а ручей – Дунайчиком.

Ингварь с приличествующей свитой ожидал первого рязанского архиерея на южной границе своего удела, под Вышгородом. Владычный поезд оказался невелик: крытый возок, пара двуколок с поклажей и несколько всадников с вьючными лошадьми на поводу. Притихнув, встречаюшие увидели, как поддерживаемый служкой из повозки выбрался невысокий седобородый старец в домотканой черной рясе с серебряным крестом на цепочке. Его острый и цепкий взор обежал перяславцев и остановился на князе.

Ингварю тогда исполнилось семнадцать лет, но выглядел он моложе, хотя статью обижен не был: подводили едва начавшиеся пробиваться усы и бородка. Непокорные русые волосы, выбиваясь из-под зеленой княжеской шапки, обрамляли румяное голубоглазое лицо, на котором отражались обуревавшие его чувства: искреннее почтение к третьему по сану в иерархии православной церкви, гордость (в гости пожаловал первый архиерей Рязанской земли!), настороженность (как всё обернётся?).

Обнажив голову, Ингварь шагнул навстречу Арсению:
– Благослови, отче!
Сотворив крестное знамение, пастырь возложил легкую руку на голову юного князя – и тот ощутил исходящее от нее тепло. Как-то сразу исчезла напряжённость встречи, на душе воцарились покой и умиротворенность…
Древней ухоженной дорогой из Вышгорода своевременно и благополучно добрались до Переяславля, куда въехали под торжественный звон церковных колоколов.
Выбранное под него место Арсению понравилось:

– Удобное для мирной жизни и годное для обороны крепкой!

И в самом деле. Под городом в достатке неплохой земли под пашню, а неоглядные заливные луга способны прокормить множество скота. Вокруг бескрайние лиственные и хвойные леса, кишевшие диким зверьем и пригодные для удовлетворения любых хозяйственных нужд. В Оке, ее многочисленных полноводных притоках, протоках и пойменных озерах полно всякой рыбы. Сама река с удобнейшей пристанью на Трубеже служила важным путем для торговли не только с другими русскими землями, но и заморскими странами.

Переяславлъ-Рязанский располагался на плоском обрывистом холме, с которого хорошо просматривались окрестности, лишая недругов возможности подобраться незаметно. Жители и надворная скотина были в изобилии обеспечены водой – колодезной и озерной. Городские усадьбы стояли довольно просторно и утопали в зелени. Самым высоким строением был стоявший возле озера Быстрого храм во имя Святителя Николая Чудотворца – в просторечии церковь Николы Старого. На ее колокольне при необходимости располагался дозорный.

В ту пору город был окружен сухим рвом и однорядным частоколом с досчатыми воротами и будкой при них для укрытия привратника от непогоды. Врагам, смахивавший на большую канаву ровик и жиденький частокол, конечно, не являлся серьезной преградой.

Слабую защищенность города Арсений заметил сразу. Ведь большинство иноков того времени были весьма сведущими в ратном деле, особенно, фортификации. И не только из-за её близости к строительному делу, не потому, что среди них насчитывалось немало бывших воинов. Православные монастыри с их крепким налаженным хозяйством, богато украшенными храмами являлись первой жертвой при вражеских нападениях. И прихожане, и братия не жалели сил и средств для превращения своей обители в неприступную крепость. Сделать же это можно было лишь при глубоком знании фортификационного дела. А у иноков оно было.

Конечно же, владыка понимал, какой страшный урон терпит пограничная Рязанская земля от опустошительных набегов степняков и междоусобных войн.

В отличие от других великих княжеств Руси в ней никогда не велось строительство из камня, этого долговечного и огнестойкого материала. Все города, крепости, княжеские усадьбы, храмы делались из дерева. Лишь в престольной Рязани с помощью черниговских мастеров были воздвигнуты три белокаменные церкви – Спасская, Успенская и Борисоглебская. А все крепостные сооружения в ней, как и всюду на Рязанской земле тоже были дерево-земляными.

Строились также укрепления всем миром, поэтому довольно быстро и относительно дешево. Под началом уличных старост с лопатами и кирками, корзинами и носилками к отведенным местам сходились все горожане – стар и млад. Сотни рук выкопанную землю ссыпали вдоль внутренней стороны рва. Ее тщательно уталкивали тяжеленными пеньками с ручками самые сильные и выносливые мужчины. Сверху вала ставили частокол из толстых бревен или (при возможности) стену из дубовых ряжей.

Вот и Переяславлю-Рязанскому, несмотря на недавнее разорение владимиро-суздальцамим и малолюдство, сделать такие укрепления вполне по силам. Нужно лишь решиться на такое нелегкое дело.

– Сподручное место для устроения доброй обороны выбрал твой предок, княже, – сказал владыка после осмотра города и подступов к нему. – И по тогдашнему времени Переяславль был защищен неплохо. По нынешнему же они…
Арсений ткнул пальцем на оплывший вал с покосившимся в некоторых местах частоколом:
– Годятся лишь при наскоках сотни-другой степняков, но при натиске большой орды… Надо, сын мой, не мешкая, приниматься за возведение сильной крепости – с широким и глубоким обводненным рвом, высоким валом с ряжевой стеной, с башнями и крепкими воротами. Говорят: сильна крепость не огородою, а воеводою. Это правда, но лишь наполовину: ведь хорошие укрепления для городов все равно что добрые доспехи для воинов.
– Да эта стройка все жилы из нас повытаскивает! – не сдержавшись, воскликнул тогда Ингварь, понимая: и князю не к лицу перебивать увещевательное слово пастыря.

Но видел и помнил он, как вздыхали мрачнели его мудрые советники – тысяцкий, ближние бояре и думные дворяне, когда заговаривали об обновлении крепостных сооружений. Общий приговор обычно был единодушен: пока не под силу. А, может, он сам и они просто страшились браться за столь тяжкий труд?

Чуткий и проницательный человек, Арсений прекрасно понял душевный порыв юного князя: старается быть рачительным правителем своего удела. Ободряюще улыбнулся Ингварю:
– Знаю: очень нелегко придется тебе и твоим людям. Но иного выхода нет, а медлить нельзя. Иначе на месте твоего прекрасного града скоро могут оказаться одни головешки и руины, которыми так изобильна многострадальная земля Рязанская. Едучи сюда, насмотрелся на них, особливо на Дону, Оке и Проне…
– Дикая Степь рядом – поганые не дают житья, – жаловался Ингварь. – От нехристей этих все наши беды.
– Не только от соседства с ней они исходят, – покачал головой Арсений. – Посуди сам, княже. Основатель сего града Олег Святославич некогда в Тмутаракани княжил. А она, известно тебе, за тысячу верст отсюда располагается, за Сурожским морем и в самой глубине поля Половецкого. Ныне же поганые не токмо далекой Тмутараканью, но и многими другими русскими землями по Дону и Днепру владеют и на остальные зарятся. Ты вот здесь, посередине Руси, едва успеваешь от них отбиваться…
– Так лезут же безудержно!
– А почему? Ведь было время, когда они от одного имени русского трепетали, а главный хан половецкий Отрок со своей ордой в диком страхе бежал от рати князя Владимира Мономаха на Кавказ, за Железные ворота. Храбрые воины кавказские – ясы, обезы и другие почитали за великую честь служить в дружинах русских князей. Ныне же половцы осмелели – и не оттого, что стали храбрее и искуснее своих предков, а потому что мы ослабели. Раньше Русь была единой – и тем грозна и непобедима. Теперь же…
Прервав себя, вдруг спросил:
– Помнишь, князь, притчу о мудром муже, его сыновьях и венике?
Усмехнувшись про себя, Ингварь согласно мотнул головой:

– Хорошо помню.

Еще бы, не помнить... Однажды родитель князь Игорь Глебович, вразумляя своих в очередной раз рассорившихся и передравшихся чад, заставил его и братьев Юрия и Романа на себе проверить глубокую мудрость этой с виду незамысловатой притчи. Конечно, сколько ни пыхтели и ни пыжились они, сломать веник не смогли: такое не под силу даже сказочным бога¬тырям; с раздернутым же на былинки княжата управились в один миг. «Зарубите себе на носу: в единении – сила и слава победы, в разрозненности и распрях – слабость и позор поражения!» – такими словами заключил свой урок князь-отец. А чтоб он запомнился тверже, велел хорошенько поучить их еще и лозинами на конюшне...

Разобиделся тогда Ингварь на отца: наказал скопом, не разбираясь, кто прав, кто виноват, тем более, что виноватым себя не считал. Позже уразумел, насколько верен был преподанный им урок. И, став удельными князьями, Игоревичи сами держались довольно дружно и старались не ввязываться в свары с другими коленами рязанских Рюриковичей. Последнее, правда, получалось не всегда: с волками жить – по-волчьи выть. Так с юношеской горячностью и прямотой Ингварь и заявил владыке в завязавшемся между ними откровенном разговоре.

– Эка хватил ты, сын мой! – поморщился Арсений. – Может, у предков нынешних рязанцев-вятичей в бытность их язычниками и было в обы¬чае нечто похожее... Вон в хваставшем своей якобы исключительной мудростью и просвещенностью Риме родилась поговорка куда хлеще нашей: мол, homo homini lupus est– сиречь: человек человеку – волк. Но на Руси православной должно быть и, я верю, будет все иначе. Bот минул уже целый век, как она приняла святое крещение, и мне ли не замечать, что все больше и больше людей проникаются пониманием глубочайшей истинности библейского завета, гласящего: «возлюби ближнего, как самого себя». Конечно, соблюдать его нелегко, как и все другие заветы Священной книги: слаб человек, а бес – рядом. Вот и нарушаются они нередко – по неразумию, из-за душевной скудости, обычной лени и многим другим причинам. Но Господь милостив, а православная церковь указывает верный путь к спасению: усердная молитва и покаяние, воздержание от дурных поступков, вершение богоугодных дел.

«Но ведъ ближний ближнему рознь… – невольно подумалось тогда Ингварю. – Один – друг верный и за тебя готов голову сложить, а другой спит и видит, как бы половчее и поскорее своего ближнего да нелюбого погубить… И вообще – как можно возлюбить, например, презренного клятвопреступника или гнусного братоубийцу? Он, Ингварь, на такой подвиг неспособен при всем старании».

Этот памятный разговор протекал на обращенной к Трубежу стороне кремлевского холма, в открытой летней беседке. Перед ними простирали¬сь неохватные пойменные луга, уходившие к образованному Окой лесистому полуострову, на котором еле угадывался Иоанно-Богословский монастырь.

Справа на обширных белопесчанных дюнах ютилось древнее селение Борки, становившееся островом во время весеннего половодья.

Слева, в полуверсте от Перяславля, на отроге невысокого плоского холма, расположилось укрепленное Борисо-Глебово городище, получившее свое название от стоящего в нем храма в честь святых князей – ростовского Бориса и муромского Глеба. Истовые христиане, они приняли мученическую смерть от рук своего брата туровского князя Святополка, считавшего их помехой в своем стремлении во чтобы то ни стало сесть на великокняжеский престол в Киеве, хотя они оба уже признали его старшинство. Это каиново злодеяние потрясло русских людей, и они навечно пригвоздили память о князе-братойубийце к позорному столбу, заклеймив прозвищем Святополк Окаянный. А его невинные жертвы князья Борис и Глеб, показавшие величайший образец христианского подвига смирения, были причислены к лику святых Русской православной церкви.

И – в который раз! – не без смущения подумалось тогда Ингварю, что сам он, будучи на их месте, вряд ли поступил бы так же, как эти князья-мученики… Да и не оказалась ли – по мирским меркам – их жертвенная смерть напрасной? Ведь она не устыдила и не остановила ни самого Святополка, умертвившего и третьего брата Святослава, ни вразумила многих других Рюриковичей, проливших реки христианской крови в нескончаемых сварах и междоусобицах, расколовших Русь на десятки больших и малых уделов.

Вспомнились Ингварю строки «Слова о полку Игореве», в которых рюриковичи укорялись за пренебрежение общерусских интересов ради корысти и личной выгоды, чем пользовались половцы, литовцы, немцы и другие недруги: «Усобица княземъ на поганыя погыбе; рекоста бо брат брату «се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себе крамолу ковати; а поганые со всех странъ прихождаху с победами на землю Русскую».