Написано имя Любви заглавными бедами.
Мужчины росли, а о ней туманно не ведали.
И женщины в мудрость вжились не очень глубокую:
Не спрячешь под смехом слезу – и плачь одинокою.
Напуганы были порой косыми улыбками,
Мол, грешных любови-любви сшибают ошибками.
…Влюбленные страха в Любви дурманно не ведали.
Гордились Отчизной, собой, святыми победами… Э. С.

Достал меня Андрей. Имя, как диагноз – Андрейналин!
Спросил на КВН весной: "Красивые девчонки для чего созданы?" Собственный ответ был: "Для пацанов без воображения!" Вот и пойми сегодня, то ли я похорошела, то ли у него воображение взыграло?
Потому что была всего неделя до окончания гимназии, уже объявление пожелтело "Сдать на экзамены…", а он так и ходил следом, ничем заниматься невозможно. А тут не мешало бы на выпускной бал где-то бабок перехватить. Родилы на официальную церемонию и платье так поистратились, что неудобно просить о финансировании еще и междусобойной пирушки.
Вчера с дружаной Светкой в "КП" вычитали объявление: "Требуется фотомодель. Час работы – 10 тысяч долларов".
Ого! Как рекламанят! Это вам не "Красивая прическа в любое время в любом месте!" Кто желает срубить легких бабок? Мы, конечно, и непременно!
Ну, у меня все на месте. Не то, что у этих. То выходит, как из "Тысячи и одной ночи" Нехерезада, – одна бицуха. А то, вся из себя прозрачная, нарисуется тенями с помадой – две ноги от плеч до пола, и те заплетаются. Дунь – упадет. Упадет – рассыплется…
К вечеру свежажисты меня, всю из себя в приступе эйфоризма, обозвали обнаженной Махой, только что разве в Труссарди! И отделили от тех, других, которые, бледнея махом, исходят ахом… Ура!
Сегодня с утра началась работа. Фотографировали быстро, деловито, в любимых, потому и не очень трудных позах. Прошло целых три часа. Я никак не могла придумать, что буду делать с такими деньгами?!
Наконец появился продюсер с калькулятором и объявил:
– Расчет наличными, на месте!
"Чего же лучше!" – чуть не закричала я, лихорадочно прикидывая обменный курс с учетом индекса Даун Джонса!
А потом все пошло не то, чтобы не туда, а просто кувырком через тумбу! На которой сидела…
– Сколько раз щелкнул? – спросил хозяин у мастера.
– Сто кадров.
– Выдержку какую ставил?
– Одну трехсотую секунды, – также четко по-военному ответил фотограф, закончивший в свое время профессиональные курсы фотографов.
– Так, – представляете, заявляет этот куркулятор, – десять тысяч поделить на три тысячи шестьсот, умножить на сто, разделить на триста – в итоге восемьдесят семь. Центов. Получите доллар. Сдачи не надо!
Я чуть сознание не потеряла… Ой – то есть – не лишилась чувств!
После такого обломного изобразия пришлось закатать губу обратно и мчаться на итоговое сочинение. Стою перед классом, света не вижу, шуточки шучу, что деньги портят людей, когда они у других, оправдываюсь, что завтра принесу. Светка, заклятая подруга, ехидно нарисовалась: захочешь, – не сотрешь, улыбается.
А этот опять где-то сзади подлетает, Андрей-воробей на ветке красивей, улыбка на ширине плеч! Рэпит:
– А ты мне не даешь сказать ни слова…
Фигасе, хипхопер! Развернулась и со всего маху дала ему рукой навытяжку по щеке. Больно! Мне руку больно, – он не знаю, как там!
Потому что входит уже наш Александр Николаевич, выводит на доске темы сочинения.
– Надеюсь, что не увижу, как вы списываете…
– Мы тоже…

Сажусь, уже вся из себя вдруг спокойная, и вместо какого-то светлого луча в тридесятом царстве, записанном на подколготной шпоре, почему-то кармузькаю на совсем вольную…

И так бывает

Луч солнца был нежен, ласков и настойчив.
Маленькая Фасолина старалась оставаться холодной и замкнутой, но его мягкие прикосновения ласкали ее, ничуть не оскорбляя достоинства, его теплые слова и поцелуи проникали в самое сердце, и она вдруг с удивлением обнаружила, что с трудом расстается с ним по вечерам, а потом ждет, не дождется, когда он вновь появится утром, примет ее в свои ласковые объятия и осыплет всю своими нежными поцелуями.
– О, как я люблю тебя! – шептал он ей. – Как бы мне хотелось, чтобы ты вся-вся была моей, раскрылась для меня!
– Я люблю тебя! – отвечала Фасолина. – Я тебя очень, очень люблю! Но я не могу, я не должна этого делать!
– Родная моя! – шептал он. – Фасолинка моя, любовь моя единственная! Я так счастлив и мне очень хорошо с тобой! Мне и так хорошо с тобой! Мне никогда не было так хорошо, я никогда не чувствовал ничего подобного и даже не знал, что может быть такое. Я никогда не предполагал, что может быть такая любовь, что может быть так хорошо. Мне постоянно хочется тебя. О, если бы ты могла быть моей! Потом мы пожалеем о своей сдержанности!
– Любимый, родной, дорогой, хороший мой! – отвечала она. – Я знаю, что мы пожалеем, но все равно, мы не должны этого делать!
Три месяца их нежной и чистой любви пролетели, как сон. А потом судьба разлучила их и разлучила навсегда.
Фасолина оказалась в холодной земле. Луч солнца не мог пробиться к ней – он должен был жить в другом мире, он только мог пересылать ей свои теплые приветы. Они оба мучились из-за разлуки, но Фасолина, может быть, мучилась больше, а может быть, и не больше. Кто знает? Она думала о том, что теперь в ее жизни никогда не будет счастья, что зачем она была такой глупой, зачем она не отдалась своей любви, зачем она не сгорела в объятиях любимого?
А потом пошел Дождь. Большой, жизнерадостный, радуясь тому, что существует и летит, мчался к земле, отражая в себе всю прелесть окружающего бытия. Он коснулся бархатной нежно-зеленой Почки и замер от переполнившего его чувства. "Я люблю тебя!" – сказал Дождь и нежно поцеловал Почку. Это была совсем еще молоденькая Почка, юная и наивная, и в "скворечье замоскворечья" впервые слышала дождевые проникновенные слова.
Дождь задержался на Почке, он ласкал ее, но знал, что его путь лежит дальше, и они должны расстаться. Конечно, он мог остаться и прожить свою жизнь до конца с Почкой, но его тянуло к неизведанному. Расставание было горьким.
– Хочу тебя! – шептал Дождь.
– Возьми меня, я вся твоя! – трепетала Почка.
Собрав всю свою волю, Дождь отказался принять этот величайший дар и... полетел дальше. А нежная Почка отдалась первому же следующему Дождю: "жди, когда придут Дожди, а уйдут, не жди"!
Когда наш Дождь узнал об этом, ему стало горько и обидно. Он тогда еще не знал, что самый длинный (и самый нежный, самый счастливый) путь от любви и первой зародившейся страсти до удовлетворения этой страсти – это путь первой любви. А другие, если они будут, идут уже по проторенной дорожке, им легче и... может, слишком легко... так, что и любви не остается.
– Так вот они какие! – воскликнул наш Дождь и упал на другую Почку с полной решимостью идти до конца.
На другой Почке были следы Дождей, прошедших раньше, но она была зеленой и упругой, она знала любовь и томно отдавалась ласкам. Дождь познал прелесть удовлетворенной страсти и, горячо поцеловав Почку на прощанье, излился дальше. Так он лился с Почки на Почку, любя всех и не любя никого, уверенный, что другой любви нет и не может быть на свете.
– Хочу тебя! – говорил он каждой новой Почке и, чаще всего, этого было достаточно. В тех же случаях, когда Почка при этих словах не отдавалась ему, он добавлял:
– Люблю тебя, родная моя, хорошая! Как хорошо, что я тебя встретил! – и эти слова действовали всегда, так что наш Дождь уверовал в их магическую силу и заучил, как программу любви.
А потом, оставив бόльшую часть своего "я" по разным Почкам, Дождь попал на землю и, просочившись сквозь трещину, очутился рядом с Фасолиной.
– Хочу тебя! – привычно сказал Дождь и заключил Фасолину в свои объятия, из которых та с большим трудом вырвалась.
– Люблю тебя!.. – сказал Дождь и снова потянулся к Фасолине.
– Но я не люблю тебя! – удивилась Фасолина.
Дождь задумался. Фасолина была толстой и круглой и тем отличалась от изящных и тонких податливых Почек, которых Дождь привык любить, и в этом смысле она казалась ему не интересной. Но, с другой стороны, у Фасолины была гладкая белая приятная кожица. И потом она держалась так недоступно, а Дождь не привык отступать. И Дождь перешел в длительную осаду.
Он шептал Фасолине те слова – "родная", "хорошая" и прочие, – которые, он знал по опыту, должны были подействовать. Изредка он касался Фасолины легким поцелуем, и эти прикосновения и слова согревали Фасолину, хотя она и знала, что сам Дождь холоден внутри.
Фасолине было уже хорошо от того, что она не одинока, что есть с кем говорить, раскрыть свою душу, рассказать о своей любви, о которой раньше она никогда никому не смела говорить. Дождь же столько в жизни видел, столько знал! В его богатой впечатлениями душе обычный мир отражался красивой сказкой, с ним было интересно.
Дождь все разглядывал Фасолину. Уже развернув в полную силу свою испытанную программу любви, все еще сомневался: а стоит ли Фасолина этих усилий? Может, она не так уж хороша? И что в ней особенного? Эти странные сомнения не давали ему покоя. Но, сомневаясь, он, на всякий случай, шептал привычные слова.
Фасолина вдруг обнаружила, что вся она со всех сторон окружена, что Дождь обхватил ее и крепко сжимает в своих объятиях, и, главное, – ей это приятно, ей хорошо и покойно. И она отдалась новой любви со всей накопившейся страстью.
Дождь, просачивался в глубь ее тела, и, наконец, Фасолина, разбухнув и размякнув от неги и ласки, раскрылась! Это был настоящий праздник любви. Индивидуальность Дождя исчезла в этой любви так же, как и индивидуальность Фасолины: теперь они представляли одно целое. Дождь забыл о том, что ему хотелось раньше, чтобы любовь с Фасолиной была только эпизодом в жизни, он забыл о себе так же, как и Фасолина о себе: они теперь говорили и чувствовали только – "мы".
Дождю теперь ничего не нужно было, кроме Фасолины и их любви – единственного настоящего чуда жизни. Хотя если бы Дождь с самого начала знал, что так закончится, разве бы он пошел на это? Нет, конечно.

Она поняла это и оценила, как редкое счастье, которое не всем дано, которое могло пройти мимо нее, и она могла бы даже не узнать о том, что так может быть…"

***

Сгоряча, рука болит, а написалось. Наболело?
После урока Андрей опять со смехом тут как тут, а меня боль уже не коготками рвет, – слезы катятся. Куда я теперь поступлю? В универ? Или в травматологию? Понял это воробей, потащил в медпункт.
Подходим, висит объявление: "Вход с первого этажа через женский туалет"! А как Андрею? Он говорит:
– Да пошли в поликлинику! – благо, она у нас прямо через дорогу.
Хирург осмотрел мою руку.
– А он придет челюсть вправлять? – спрашивает.
Узнал, что нет, что ему хоть бы хны, резюмировал:
– Ну, тогда ему к наркологу надо!
– Почему?
– Опьяневший от счастья!.. А у вас, что же – сильное растяжение. Я вам парафин, десять сеансов выпишу, походите обязательно, руку не травмировать, держать в теплом.
Вот тебе и… Я сидела в процедурной, тепло парафина успокаивало не только боль. Подумалось:
"Откуда она взялась, Любовь-Эрот-Эрос? Древние утверждали, что родилась. То ли от Ночи и Эфира, то ли от Ириды и Зефира, то ли от Афродиты с Ареем… Неправда. Не могло быть у них никакой любви до рождения Любви… В хлебниковской "Считалке богов" сам Эрот и тот на голову пересчитался:
Хахиюки! хихорó! эхи, áхи, хи!
Имчирúчи чуль буль гуль!
Мýри мýра мур!

Но откуда тогда она, Любовь?
Тянуло в сон. Я теряла ощущения реального, постепенно превращаясь в Фасолину! И почему-то вся тепло светилась. Как блеснула бы Светка:
– Ой, первый раз в жизни от тебя так далеко отъехала крыша! Классно… прокачала третий глаз!
Она вообще такая находчивая по жизни. Представляете, стоим в туалете, курим. Забегает истеричная историчка:
– Какой класс?
А Светка ей:
– Буржуазия!
И, как ни в чем ни бывало, продолжает притчу рассказывать:
"Когда-то давным-давно на Земле был остров, на котором жили все духовные ценности. Но однажды они заметили, как остров начал уходить под воду. Все ценности сели на свои корабли и уплыли. На острове осталась лишь Любовь.
Она ждала до последнего, но когда ждать уже стало нечего, тоже захотела уплыть с острова. Любовь позвала Богатство и попросилась к нему на корабль, но Богатство ответило:
– На корабле так много драгоценностей, для тебя нет места.
Когда мимо проплывал корабль Грусти, Любовь попросилась к ней, но та ей ответила:
– Извини, я настолько грустная, что мне надо всегда оставаться в одиночестве.
Тогда Любовь увидела корабль Гордости и попросила о помощи ее, но та сказала, что Любовь нарушит гармонию на корабле.
Рядом проплывала Радость, но так было занята весельем, что даже не услышала о призывах Любви.
Любовь совсем отчаялась. Но вдруг она услышала голос где-то позади:
– Пойдем Любовь, я возьму тебя с собой.
Любовь обернулась и увидела старца. Он довез ее до суши и, когда уже совсем уплыл, Любовь спохватилась, ведь забыла спросить его имя.
– Скажи, Познание, кто спас меня? Кто это?
Познание посмотрело на Любовь:
– Это было Время.
– Время? – переспросила Любовь. – Но почему оно спасло меня?
Познание еще раз взглянуло на Любовь, потом вдаль, куда уплыл старец:
– Потому что только Время знает, как важна в жизни Любовь"…
– Э-эх, было бы что у твоего Андрея выдающегося…
– Да, ничего… – согласилась тогда я, но неожиданно и пронзительно вспомнила… и покраснела, как сейчас.

Как пульс, ритмично бьются в памяти слова, хочу записать их, но они теснятся, и я, чтобы не мешать напору, откладываю авторучку. Когда дошла до точки – в прямом и переносном! – то, оказалось, что все слова точно запомнились на своих местах в новорожденном четверостишии. Ого! – сама не знала, что так сумею:

Любовь и логика. Что может быть несовместимей?
С любовью логикой боролась я спесиво.
Любовь – не логика. Наехала, исколесила.
Любовь – где логика? – мне, глупенькой, простила!

…И то ли из сна, то ли из недавних размышлений над сочинением, то ли из новооткрытого ритма, ясно и бесповоротно возникло неодолимое желание – узнать, откуда она взялась, Любовь, вместе со своим чистым Лучом солнышка. Сегодня, сейчас! Зачем мне буль-гуль-мурные жди-дожди завтра?
Когда зазвенел таймер, и вошел Андрей, я твердо знала, что сказала ему:
– Солнышко, я хочу быть твоей!
Не помню, что говорил он, что мы делали, куда шли. То есть – нет, нет. Мы именно знали, к чему мы идем, а все, что было сейчас и вокруг нас, просто летело быстро и не запоминаемо. Эпизодично. И не без идиотства.
…Ходила на парафин.
…Смотрели по Первому каналу черно-белую «Машеньку» 1942 года (!) выпуска. Думали, будет Великая Отечественная, была Финская. Была до непонятки наивная и открытая артистка Караваева. Была реплика:
– Голубки, голубки. Ромео и Джульетта.
Была простая фраза:
– Машка родная, любимая моя, я люблю тебя!

…Еще с какими-то учебниками бродили по парку, и Андрей дурашливо придумал

Любовный гороскоп друидов

• В этом году, как всегда открывшийся веселой Елкой – наиболее яркой представительницей царства друидов, – будут, безусловно, прочны союзы:
• Елки-палки с Сыр-бором,
• неструганной Тумбочки с бородатым славянским Шкафом,
• плакучей Ивы с потомственным Дуб-дубом,
• Дубины стоеросовой с критически опавшим Кленом,
• кряжистой Колоды с отзывчивым Осиновым колом,
• кривой Жерди с окопавшимся Столбом,
• узкоглазой Чурки с бесчувственным Чурбаном,
• стиральной Доски с неошкуренным Бревном,
• оконной Рамы с резной Этажеркой.
***
• А Печатные носители слова, изготовленные из растущих деревьев, да обернуться зелеными, а не деревянными Наличниками!
• Вполне возможна слезоточивая любовь Сирень-черемухи к Зеленому шуму.
• Дикая Орхидея будет счастлива, упиваясь острым Березовым соком.
• Пойдет под Лавровый венец настрадавшаяся Эпистолярка.
• А старая Оглобля с высохшим Хлыстом – под дугу.
• Пальмовая ветвь достанется видавшему виды Костылю.
• Привяжется к выдержанной Древесине маститый Вяз.
• Безалаберные Опилки могут подсыпаться к сырым Дровам.
• Замкнутую Перекладину покорит Бамбуковый шест…
***
• Ларцу нежной работы следует опасаться грубого Сундука.
• Только через пень-колоду могут быть вместе неопалимая Купина и расхристанный Куст.
• Вездесущая Заноза никогда не станет зазнобой трудящегося Топорища.
• Филенчатая Дверь ни в коем случае не откроется навстречу Лесу-кругляку.
• Напрасно дурманная Липа будет трясти золотыми сережками перед подхильнувшим Срубом.
• Никак не сможет деловой Тес затесаться в компанию тонкой Рябины.
• Не рекомендуется готовой Шалевке шалить с несобранным Хворостом.
• Совершенно не будут котироваться рядом с устойчивой Кроной Деревянные неконвертушки.
• Не должна мечтать о встречах с Валежником скрипучая Мачта, и лучшее для нее сочетание – со сплавным Топляком…
***
• Только Щепки полетят, когда, бросив Палку в Запретный плод, навострит лыжи налево шизоидальный Тополь.
• Если Табуретке еще на мебельном складе не посчастливится попасть под венский Стул, с нее всю жизнь будет снимать стружку пьяный Сучок.
• Развязных Метелок не раз обманут мелкие Корешки.
• Никто никогда не полюбит Березовую кашу.
• Рубленной избе придется клонироваться или сменить Пол.

• А Слива после слива компромата на свихнувшуюся Вишню пойдет на панель!

***

…Андрей всегда был где-то рядом со мной, но взгляда на него успешно пока избегала.
…У портнихи я почему-то, кроме строгого сине-белого, почти готового для официальной торжественной части выпускного бала, стала просить, чтобы сшили второе, облегающее фигуру, из черного бархата с блестками, для вечера.
…Были какие-то посиделки в школе, большие и малые говорильни о выпускном, который был намечен на день перед Иваном Купалой. Окончилось все железной клятвой всех наших: "Чтобы все вместе были", – ага! Но куда мы едем после всех официалок часа в два ночи, никто не знал (или только я, дурочка?)!
…А еще за два дня по телеку объявили о появлении новой даты в календаре – Всероссийском дне семьи, любви и верности.
…Андрей же прибежал с другой находкой, математической: накопал в Интернете открытие польским доктором Половски – то ли коэффициента любви и счастья, то ли формулы для идеальной пары. Оказывается, для любви и согласия всего-то и нужно, чтобы мужчина был в 1,09 раза выше женщины. Потащил меня в спортзал, где замерил наш рост. Мелом прямо на черной спине «коня» подсчитал:
– Миленькая моя, получается ровно 1,09!
…Почему-то оба, как намагниченные, стали читать подробности о новом празднике.

Вспомнили, что слышали о предложении объявить 8 июля – день святых благоверных князей Петра и Февронии – общероссийским праздником чуть ли не в пятом классе.

А нынче, в Год семьи, жена президента России Светлана Медведева возглавила праздничный оргкомитет и предложила сделать символом праздника ромашку. По всей стране ромашками сорта «Идя навстречу» на удобренной общим одобрением почве стали расцветать хорошие дела и задумки.
В Рязани – презентация новой книги Ирины Константиновны Красногорской «Великая княгиня Рязанская», выставка фотографий русских красавиц, фестиваль самодеятельности, историко-этнографическая экспозиция «Рязанская свадьба», представление по «Повести о Петре и Февронии».
В Твери – часовня в честь святых муромских князей, в которой будет православный семейный центр.

В Екатеринбурге и в той же Рязани – литературные конкурсы «Памяти премудрой Февронии».

Во многих других российских городах (и у нас!!!) по примеру Мурома,
ЗАГСы объявили во вторник 8 июля «День открытых дверей». Без предварительного выжидательного срока. Новобрачные должны обменяться не только кольцами, но и «февроньками» – аналогами «валентинок». Вот где у солнечного цветка, на котором гадало о любви не одно поколение, появятся все шансы победить иноземную «валентинку»!
…На другой день мы прислали друг другу виртуальные подарки в виде золотистых шариков с надписью «Ура! Пятница!» – потом встретились и решили сходить во Дворец бракосочетаний.
…Записались на регистрацию, да, на 8 июля! На обратном пути зашли в церковь. Это был храм святого князя Александра Невского. Купили свечи. Попросили служку показать, если есть, икону святых Петра и Февронии. Есть!
Зажгли свечи и поставили их около иконы средних размеров где-то слева от царских врат. Андрей сразу загорелся проверить верность формулы доктора Половски. Но служка неодобрительно повел рукой, и Андрюшик тихонько обратился ко мне:
– Найду в Интернете все их иконы и все равно замéряю. Пойдем.
Мы подошли к конторке, за которой женщина в темном платье с удивленно-приветливым лицом, объяснила, что 8 июля венчания не может быть: Петров пост. А позже – так и надо записаться позже. И желательно – с документом о регистрации брака в ЗАГСе.
…В день выпускного бала прическу решила не делать, а просто укладку, но мама заранее уже записала в лучшую парикмахерскую. Короче, должна была придти, и мне бы сразу все сделали. Но не тут-то (и не там-то!) было: я ждала полтора часа, пока ждала, пошла ногти накрасила...
Короче, начали делать, я, думаю, потерплю, возмущаться не буду. Прибежала домой, присмотрелась перед зеркалом и разревелась даже: такой кошмар получился, сама себе в сто раз лучше делаю всегда, еще и тысячу рублей им выложила. Еле мама успокоила, я побежала за лаком в магазин, пришла и сделала себе просто замечательную укладку! А мама забрала ту тысячу у мастера, так что я успокоилась окончательно: я красавица, и все такое, всех люблю!
…Торжественную речь директора, вручение аттестатов и символический бокал шампанского я помнила не просто плохо, а никак.
…Слова заучихи и училок заученными и казались, аттестатная радость была омрачена наличием не только отличных отметок, а шипучие жидкости я не переносила.
…Дискотека настроение улучшила. Я переоделась, сменила туфли. Сплошным потоком шли эсмээски. Поток партнеров по танцам мог бы быть таким же, не будь рядом лучшего из них – Андрея. Но я не жалела, что танцевала только с ним.
…Конец дня был, вообще, фееричным. Нет, не фейерверки «Алых парусов», не Дима Билан, не Питер, а Базель:
– Оле, оле, оле! Россия, вперед!
– Не просто выиграли, а вынесли, стерли оранжевых голландцев! Знай наших!
– Ура нашему футболу. Иностранный тренер выдавил рабский страх в команде. И все победно пошло!
– У России никогда не было рабского страха! Ни перед кем. И – не будет, не стóит надеяться!
– Команды прошлых созывов думали, как не проиграть, и у них предательски дрожали ножки, нынешняя команда думала, как выиграть!

…Ночью поехали к Светке на дачу. Кто с кем, кто с чем – не видела. Пели гимн России под ракетный салют: накануне Дня памяти и скорби была футбольная победа! Был нескончаемый каскад всеобщей любви и приязни встречных-поперечных и проезжавших мимо. Был Андрейналин. И потом – праздник воды, огня и трав. И сумасшедший дом-2: построй любовь! Любимый, не спи!

Ты и я, и речное литье.
Ты и я, и луновая талость.
И дыханье твое и мое.
И дорога в грядущую сладость.
И дороги впадают в конец.
Чтоб опять их могли повторить мы:
И двойное теченье сердец,
И согласного таянья ритмы.

…В следующую субботу Андрей дописал:

Никогда не забуду – семь дней,
Отлетевших, как чудо – семь дней,
Обещанием счастья – семь дней,
И нечаянной страсти – семь дней.
Безыскусным уловкам – семь дней,
И признаньям неловким – семь дней,
И отчаянным взглядам – семь дней.
Может, только и надо – семь дней,
Чтоб назвать недотрогу своей?
Ах, как это немного – семь дней!

…У меня не было слов. Я не могла так. Я смотрела в Интернете международный, но в Рязани зарегистрированный, литературный сайт «Что хочет автор», с высоты своих аттестованных знаний русской орфографии спрашивая Андрюшку:
– Почему «Что»? Почему не «Чего хочет автор»?

И открыла это… На странице Лилии Менковской (о, я знала эту тетку, перебросились как-то смайликами :-) ) было написано о том, чего я до последней точки хотела, но не смогла сама воплотить на бумаге или экране:

Воплощение

Шумит город за окном. Там, внизу, далеко, но все же он совсем рядом, и я – в нем, в большом, столичном, шумном... свет бьет в окна, от него не спрятаться.
Я стыдливо стою обнаженная, плотно прижимаясь к тебе, ощущая и этот свет, и этот город, и этот высотный дом, каждой порой.
Мы так соскучились, мы спешили найти тела друг друга, и вот они рядом. Но рядом и этот огромный монстр с его шумом, светом, с твоей жизнью в нем... Все это мешает, от этого не спрятаться. Город смотрит на нас, оценивает и судит. Стен нет. Я обнаженная. И ты. Но ты – только рядом.
Судорожно стараюсь раствориться в твоих объятиях, картинки ускоряют свое калейдоскопное верчение... Потолок как-то странно исказился, опустился ниже, придвинулись стены, стараясь спрятать меня. Я начинаю замечать воздух. Он холодный, не ласковый. Я сжимаюсь от его прикосновения, но твои ладони накрывают меня, согревая. Там, где ты прикасаешься, остаются легкие ожоги. Кровь приливает к тем местам, тело обретает невесомость.
Я скорее чувствую, чем вижу, как незнакомое ложе плывет мне навстречу. Я не понимаю, я ли плыву к нему, или это твои руки приподнимают меня, но ощущаю успокаивающее прикосновение холодных простыней, и расслабляюсь. Тело растекается по этой волшебной поверхности, оно больше не принадлежит мне, ты его хозяин.
Я понимаю, что я еще здесь, в этом отчужденном пространстве, но почему-то свет стал приглушенным, не видно больше предметов, только твой силуэт фосфоресцирует на белых простынях, он размещается в сгустившемся до видимого состояния воздухе. Эта космическая субстанция обняла наши тела, опустилась пологом, и я сквозь реальность чувствую, как мне уютно, жарко, и совсем уже не стыдливо.
Город остался далеко, там, внизу, погасли звуки, растворились снова стены, и мы парим в облаке воздуха, приникшего к нам, сокрытые от мира, сознания, от всего сущего. Я вижу только тебя, ощущаю только тебя, твое дыхание, твое любимое тело, твои горячие ладони, твою близость. И мне уже не трудно слиться, почувствовать, что ты – это я, а я – это ты, я чувствую твое тело, как свое, я знаю, что оно хочет, потому что знаю, чего хочу я; я разговариваю с каждой клеточкой твоей безмолвным языком прикосновений, обжигая и обжигаясь, открываясь неведомо мне доселе, удивляясь где-то в подсознании своей способности стать тобой, частью нашего общего пространства, отдавая себя безоглядно и радостно, получая себя же у тебя...
Я почти брежу, но мысли не нужны, их заменил язык чувственности и оголенной плоти. Моя кожа как электрическая проводка, она искрит от твоих губ, твоего магического владения мной, она благодарно и с восторгом откликается на каждое касание твоей плоти. И я вдруг начинаю верить в тот самый миг, который снился мне ночами, о котором смутно мечтала, стыдясь своих греховных мыслей. И, просыпаясь, плакала, не понимая до конца, что мне нужно, каким должен быть тот самый, долгожданный миг, который откроет мне радость единства, восторга божественного, понимания родства душ и плоти.
И возможно ли это?
На этом языке слов – нет. Это возможно в той плоскости, где мы пребываем сейчас, где парим над миром, и где я кричу бессвязно, но ты понимаешь этот зов плоти лучше любых слов, и откликаешься мне. Я уже не я, это мы, я словно со стороны наблюдаю, как причудливо извиваются наши тела, находя те точки, которые ждут и стонут, как они соединяются пересохшими клеточками и пьют друг друга.
Этот процесс бесконечен. Взлеты огненные, когда разрывается все внутри, поглощая тебя, сменяются нежностью райской, но слов снова нет, губы говорят сами, руки, все тело признается в любви и бесконечной благодарности.
И снова – подъем, и снова головокружительный полет вниз, как на санках в детстве с очень крутой горы, когда кроме восторга сумасшедшего нет ничего вокруг. Или как... Нет! Сравнения бесполезны, сравниться это не может ни с чем, об этом может рассказать только мое тело, хранящее на себе, в себе программу под названием – Ты. Как матрица стерлось все, что было до тебя, стало пресным и нелепым. И нечто растет, растет внутри, пугая меня своим желанием повторения этого волшебства, этих мгновений, этих миражей.

Я не могу не думать об этом, потому что постоянно ношу тебя в себе. Ты пророс в меня, ты – часть меня, а я – тебя? Этот миг не может обмануть, только возвращение в город с его шумом и движением может снова породить мысли, так ненужные там, в том мире, на той планете, снова отделить тебя от меня. А пока это нами открытый мир, наша сбывшаяся мечта…

***

…Я полна этим, я полна Любовью! Вот Она какая, вот Она откуда. Вот!
Андрей изучает в открытом Интернет-мире иконы, вникает в акафист святым Петру и Февронии. Акафистами называются особые хвалебные песнопения в честь Спасителя, Божьей Матери или святых. Спрашиваю:
– На фига?
– Знаешь, миленькая, а ведь рост этой пары в точности соответствовал коэффициенту любви и счастья современного польского эскулапа!
– Я и так счастлива, дурашка… Нет, я о текстах? Зачем выклевываешь, язык ломаешь? Это ж надо: кондак 1, икос 1, кодак 2, икос 2 – двадцать пять строф в сумме вижу!
– Потерпи, скажу скоро…
– Через минут пять?
– Хорошо бы… но не получится, – таинственно улыбнулся Андрюн, – хорошо бы сотворилось через… нет, время еще есть…
– До чего?
– Узнаешь, говорю, узнаешь!
…А разрешилось мое нетерпение неожиданно не только по времени, но и по содержанию. Оказалось, что Андрюша мучился вот из-за чего: 8 июля надвигалось не только объявленным всенародным праздником, – это была годовщина кончины отца Андрея, чернобыльца. Совместимы ли праздник святых, наша регистрация и память родителя?
Мудро растолмачила ему мама, что все по совести и по-божески: живущим – жить в любви, усопшим покоиться в любви и добром поминании. И прибежал Андрей с исписанным листом плотной бумаги:
– Милая моя, вот что, кроме давних кондаков да икосов, я придумал нового в акафист святой пары! Вот что полюбится тебе, оно же по канону православия придется в пору храмовым певчим и другому богослужительному притчу.
– Как ты заговорил, моя радость, непривычно и витиевато: вот, что значит – с православными сайтами тусовался…
Андрей прикрыл мои губы ладошкой:

– Не хулигань, послушай и вникни…

Повенчальный причет

Благоверный князь Петр был вторым сыном Муромского князя Юрия Владимировича. Вступил на престол в 1203 году. За несколько лет до этого святой Петр заболел проказой, от которой никто не мог излечить. В сонном видении князю было открыто, что его может исцелить дочь пчеловода благочестивая дева Феврония, крестьянка деревни Ласковой в Рязанской земле. Святой Петр послал в ту деревню своих людей.
Когда князь увидел святую Февронию, то так полюбил ее за благочестие, мудрость и доброту, что дал обет жениться на ней после исцеления. Святая Феврония исцелила князя и вышла за него замуж. Святые супруги пронесли любовь друг к другу через все испытания. Гордые бояре не захотели иметь княгиню из простого звания и потребовали, чтобы князь отпустил ее. Святой Петр отказался, и супругов изгнали. Они на лодке отплыли по Оке из родного города. Святая Феврония поддерживала и утешала святого Петра. Но вскоре город Муром постиг гнев Божий, и народ потребовал, чтобы князь вернулся вместе со святой Февронией.
Святые супруги прославились благочестием и милосердием. Скончались они в один день и час 25 июня 1228 года, приняв перед этим монашеский постриг с именами Давид и Евфросиния. Тела святых были положены в одном гробе.

Святые Петр и Феврония – образец христианского супружества. Их молитвами низводится Небесное благословение на вступающих в брак. Из Акафиста святым (сокращенный перевод с церковнославянского)

«Наша» икона.

Звезда, знак, лента и фрачный знак ордена святых Петра и Февронии

8 июля – дата памяти святых, ушедших в жизнь вечную…

Обрядовое оплакивание родителей – причет – таким образом, органично сочетается с мольбой о благополучии в молодой семье

Ты вздымись-ка, ночь – грозная туча, выпадай-ка, сер-камень горючий, раздроби-ка мать землю сырую, расколи-ка доску гробовую.
Вы пойдите-ка, ветры синь-звонки, размахните-ка саваны тонки, размечите-ка зло по стропильцам, возверните отцам вы кормильцам – как во резвы-те ноги ходенье, как во белы-те руки владенье, как во милы уста говоренье...
Ох, уж как нам не знать ли надеяться, ведь по думам-то энтим не сдеется…
Припадаем к святым, кто ведовствует, как Феврония с мужем Петром своим.

Тихим причетом плачется-просится лишь чудесного их проголосьица: покровительствовать нововенчаным, как в единстве семейном до вечного, в День святого Петра и Февронии – намолить, молодым, нам гармонию…

***

И уж я ли не вникла? И уж я ли не поняла, как закольцевались эти любви-любови: моя и Андрейки – с душевной гармонией; святых князя и княгини – с Богом; не доживших до нашего счастливого дня – с Днем памяти и скорби; вкусивших воды, огня и трав – с днем летнего солнцестояния; всех соотечественников, готовых в любое моргновение к Любви, – с возрождением великой России!

Андрей – мне:

– Слышишь: звук, запах, вкус, взор, осязание – для тебя одной!

Я – Андрею:

– На добром слове кому и не спаси Бог. Ныне и присно!

…Учу слова причета, Андрей снова крутится в поисках: нужна мелодия распева – тихой грусти в первой части, и светлой надежды – во второй. С дуэтическим проголосьем венчальной уверенности «в единстве семейном до вечного…»

2008

Эрнест Стефанович