В Российском государственном архиве литературы и искусства, в фонде Киреевских, хранятся письма А. И. Кошелева И. В. Киреевскому. Первое из них написано летом 1822 года, последнее - 24 мая 1856 года, менее чем за месяц до смерти Киреевского. Очевидно, эти письма остались не известны Н. П. Колюпанову, опиравшемуся в монографии о Кошелеве на материалы, переданные ему вдовой Кошелева Ольгой Федоровной,1 но привлекли внимание В. Лясковского - биографа братьев Киреевских.2 Современные исследователи обращались к ним в связи с публикацией и изучением "Записок" Кошелева.3

В настоящую публикацию включены письма 1820-х годов из деревни,4 где Кошелев проводил лето, и Петербурга, куда он был переведен по службе осенью 1826 года. Сохранившиеся летние письма 1822 - 1826 годов дополняют наши знания о юношеских интересах, занятиях, планах и Кошелева, и Киреевского. Кошелев познакомился с Киреевским на уроках у А. Ф. Мерзлякова, которые оба брали частным образом, вероятно в 1821 году.5 В "Записках" он вспоминает об этом времени: "Меня особенно интересовали знания политические, а Киреевского - изящная словесность и эстетика; но оба мы чувствовали потребность в философии".6 В сентябре 1821 года Кошелев поступил в Московский университет, а на следующий год вышел из него, не подчинившись распоряжению Совета университета, которое обязывало студентов слушать лекции не менее восьми профессоров. О своих занятиях той поры, разделяемых не только с Киреевским, но и с Д. В. Веневитиновым, Н. М. Рожалиным, В. Ф. Одоевским, В. П. Титовым, С. П. Шевыревым и Н. А. Мельгуновым, Кошелев пишет: "Немецкая философия и в особенности творения Шеллинга нас всех так к себе приковывали, что изучение всего остального шло у нас довольно небрежно, и все наше время мы посвящали немецким любомудрам".7

Такое представление, сложившееся у мемуариста по прошествии многих лет, не совсем верно. Читая письма лета 1822 года, можно предположить, что в тот момент Кошелев был более всего увлечен историей. Он подробно рассказывает о работе над историей Петра Великого, отрывки из которой позднее читает на заседании кружка С. Е. Раича.8 Вероятно, мысль об историческом сочинении занимает Кошелева и летом 1823 года. "Его "Историю" нельзя взять себе за образец", - пишет он о "Всеобщей истории" Ф. М. А. Вольтера.9

"Насколько можно судить по ранним письмам Кошелева, - отмечает Лясковский, - первою наукою, обратившей на себя внимание И. В. Киреевского, была политическая экономия".10 Упоминая в "Записках", что Киреевский брал уроки политиче-

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

ской экономии у профессора Московского университета Л. А. Цветаева, Кошелев добавляет: "...хотя и с небольшим успехом".11 Но в 1820-х годах, как ясно из писем, к занятиям Киреевского политической экономией Кошелев относился вполне серьезно. В 1822 году он обстоятельно рассуждает о намерении Киреевского писать историю российской торговли. В 1823 году на предложение "привести в систему Адам Смита", сделанное ему Киреевским, он отвечает: "Нет, любезный Киреевский, это предоставляю тебе. Ты ею более занимался, более об ней писал и рассуждал". Заслуживает внимания сама формулировка поставленной Киреевским задачи: "привести в систему Адам Смита". Возможно, Киреевский считает необходимым определить общую основу двух знаменитых сочинений шотландского философа и экономиста - "Теории нравственных чувств" и "Богатства народов", осмыслить разыскания в области этики и в области политической экономии как отражение единого воззрения на мир.

К сожалению, письма Кошелева Киреевскому 1824 - 1825 годов до нас не дошли, и мы не можем проследить по ним, как преобладающим становится интерес к немецкой философии. О занятиях Кошелева летом 1825 года свидетельствуют письма к нему Веневитинова, копии которых сохранились в архиве М. П. Погодина.12 Веневитинов полемизирует с Кошелевым о началах и целях философии, сообщает ему о своих переводах немецких философов-шеллингианцев Л. Окена и И. Я. Вагнера. В это же время Шеллинга и Окена читает и, вероятно, переводит Киреевский.13 Публикуемое письмо Кошелева от 29 июня 1826 года позволяет предположить, что его "теперешние занятия", подсказанные, вероятно, только что прочитанной лекцией И. И. Давыдова "О возможности философии как науки...", касаются проблемы специфики философского познания. Упоминаемое в этом же письме сочинение Киреевского о добродетели было задумано, как можно заключить из размышлений Кошелева, с точки зрения трансцендентального идеализма.

Тем не менее в 1827 году, излагая свой план реформирования "Московского вестника" и распределяя разделы журнала между сотрудниками, Кошелев оставляет за собой рассмотрение книг по истории и политике, а Киреевскому отводит разделы политической экономии и законодательства (см. письмо от 20 сентября 1827 года). Вероятно, в кругу участников "Московского вестника" политическая экономия считалась особенным увлечением, "специальностью" Киреевского. В. Ф. Одоевский, сообщая Киреевскому в ноябре 1827 года о знакомстве с Жуковским, пишет: "Он начал обвинением Киреевского и всей московской молодежи в привязанности к нем(ецкой) метафизике. Но какова же была моя радость, когда мне удалось убедить его (по крайней мере мне так кажется), что эта привязанность не только не исключает любви к другим наукам, но еще более побуждает углубляться в опыт и что Киреевский первый есть страстный охотник до политической экономии".14

Осенью 1826 года Кошелева переводят по службе в Петербург, он получает назначение в экспедицию, которой заведует граф И. С. Лаваль. Его письма Киреевскому конца 1826-го - начала 1827 года касаются преимущественно внешней стороны жизни. Вероятно, это происходит оттого, что первые месяцы по приезде в Петербург он, по собственному его признанию, "ничем не занимался, кроме службы" (см. письмо от 22 марта 1827 года). Киреевский же в этот период почти совсем не пишет, и даже на письмо о смерти Веневитинова и вызванной ею в Кошелеве перемене, вернувшей его к прежним занятиям, не отвечает более месяца (см. письмо от 27 апреля 1827 года). В рукописном отделе РГБ сохранилось письмо Титова Кошелеву с двумя приписками Киреевского, не отправленное Киреевским с 30 марта 1827 го-

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

да до 1 мая.15 Наконец, в письме от 1 июля, предваряя расспросы о планах и рассуждения относительно "будущего поприща" Киреевского, Кошелев пишет: "Очень бы желал, чтобы возобновились между нами теперь сношения письменные, которые мы взаимно вели во время летних моих поездок в деревню". В ответном письме от 18 июля Киреевский анализирует произошедшее: "Твои холодные письма.., а может быть и привычка к потерям, внушали мне самые грустные мысли. (...) Я думал: теперь Кошелев живет в свете; сделал много новых знакомств и, может быть, приобрел новых друзей... Я, с своей стороны, долгим молчанием дал ему право думать, что и я переменился... Но твое письмо, милое, дружеское, разом уничтожило все сплетенье несправедливых предположений".16 В последующие годы Киреевский, судя по упрекам Кошелева, продолжает писать редко, но переписка вновь становится живым обменом мыслей.

Из публикуемых писем Кошелева конца 1820-х годов наиболее интересны письма от 17 сентября, 20 сентября и 16 октября 1827 года, связанные между собой тематическим единством. Кошелев рассуждает о проблемах издания "Московского вестника", в том числе о назначении С. П. Шевырева соредактором журнала, на котором осенью 1827 года настаивали петербургские участники "Московского вестника" В. Ф. Одоевский и В. П. Титов.

В письме от 17 сентября 1827 года Кошелев сообщает Киреевскому о планах Титова и Одоевского издавать газету, а в письме от 16 октября - о судьбе этого замысла. Сведения о том, что в среде участников "Московского вестника" осенью 1827 года возник такой план, дошли до нас и из других источников. "На 1828 год они намеревались издавать политическую газету", - пишет автор "Извета на "Московский вестник" и его сотрудников" (30 декабря 1827 года).17 То, что замысел издания газеты действительно существовал, подтверждают записки Титова к Одоевскому.18

Одна из них была послана вместе с проектом газеты, который не сохранился. "Вот тебе письмо и проект газеты, - пишет Титов, - буде все существенное с твоими мыслями согласно, подпиши и дай подписать Мальцову, призвав его и объяснив дело. Если бы он не подписал, письмо все годится, как мнение наше с тобою; о нем можем упомянуть, что он другого мнения".19 Записка не датирована, но на основании других сведений, содержащихся в ней, можно предположить, что она была написана в конце августа - начале сентября 1827 года.20

Другая записка Титова к Одоевскому21 касается осуществления планов издания и содержит просьбу переговорить с В-ским (вероятно, Матвеем Юрьевичем Виельгорским, состоявшим в 1827 году членом Театральной дирекции)22 и добиться его помощи в хлопотах о "позволении печатать объявления о театре".23

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

Интересно, что замысел Титова и Одоевского об издании газеты совпадает с пребыванием в Петербурге Полевого, приехавшего в августе 1827 года просить о разрешении издавать, наряду с литературно-критическим журналом "Московский телеграф", ученый журнал "Энциклопедические летописи отечественной и иностранной литератур" и политическую газету "Компас". Разрешение не было дано, вероятно вследствие доноса, поступившего на Полевого 19, 21 и 23 августа.24 Титов и Одоевский без сомнения знали как о приезде Полевого, так и о цели его визита. "Живот25 привезут на днях, а с ним и Полевого, о которого приезде предуведомлен уже Блудов через Вязем(ского): вот каково иметь милостивцев-участников", - пишет Титов Одоевскому.26 Упоминание Вяземского и Блудова не случайно. Автор доноса дает понять, что Вяземский, постоянный участник "Телеграфа" и покровитель Полевого, предполагал действовать в его пользу именно через товарища министра просвещения Блудова, бывшего члена общества "Арзамас".27 Отношение Одоевского и Титова к проекту Полевого и его неудаче неясно, но, возможно, сама мысль об издании газеты подсказана именно Полевым.

Письма Кошелева Киреевскому, дополняя приведенные выше отдельные свидетельства, позволяют получить единое, хотя и неполное представление о замысле Титова и Одоевского. Прежде всего, становится ясен дальнейший ход событий. 17 сентября план, возникший в конце августа или начале сентября, деятельно разрабатывается: "Титов и Одоевский с Перцовым вздумали издавать газету", "Титов, Одоевский и Перцов не оставляют своего намерения. Собираются и толкуют". 16 октября "мысль о газете", по выражению Кошелева, "вышла из головы" Титова и Одоевского. В этом же письме от 16 октября Коше л ев рассказывает о попытке Титова и Одоевского осуществить издание газеты, кратко очерчивая действия каждого из них.

В изложении Кошелева появляются новые сведения об участниках предполагаемой газеты. Титов в записке к Одоевскому упоминает И. С. Мальцева, постоянного сотрудника "Московского вестника", служившего в тот момент в Петербурге. По мнению Титова, Мальцов может подписать проект газеты, но нам не известно, как он отнесся к проекту на самом деле. Кошелев называет имя Перцова, "толкующего" с Титовым и Одоевским о планах издания. Вероятно, это Эраст Петрович Перцов, соученик С. П. Шевырева и Д. П. Ознобишина по Московскому благородному пансиону, входивший в основанный Шевыревым тайный "литературный кружок из троих", а затем - в "открытое литературное общество". Позднее, живя в Петербурге (1824 - 1834), он не оставлял литературных занятий, опубликовав в журналах и отдельными изданиями несколько сочинений различного характера. В 1828 году Перцов собирался поместить в "Московском вестнике" "китайскую сказку" "Обнаруженная клевета", которую, как ясно из письма Титова от 20 июня 1828 года, редакция журнала не торопилась печатать.28 "В Перцове вы своею медленностью ставленной в 1823 году министру внутренних дел московским генерал-губернатором кн. Д. В. Голицыным, о позволении редактору "Вестника Европы" М. Т. Каченовскому печатать театральные рецензии запрет был подтвержден (см. об этом: Дризен Н. В. Материалы к истории русского театра. М., 1913. С. 127).

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

потеряли участника, который мог бы быть полезен", - писал Титов по этому поводу в редакцию "Московского вестника" 11 августа 1828 года.29

Самому Кошелеву Титов предложил стать соиздателем газеты. В письмах Киреевскому Кошелев подробно аргументирует свой тщательно обдуманный отказ, ссылаясь прежде всего на свое желание сотрудничать в "Московском вестнике", что, по его мнению, нельзя совместить с участием в газете.

Деятельное сотрудничество Кошелева в издании "Московского вестника" осенью 1827 года подтверждает Одоевский. По словам Одоевского, "Кошелев чудо как принялся" доставлять "статьи из английских книг и журналов" (письмо Киреевскому от 28 ноября 1827 года).30 Наше представление о характере материалов, посылаемых Кошелевым в "Московский вестник", и способе работы над ними дополняет его собственное письмо редактору М. П. Погодину. Отправляя две статьи, "Чтение доктора Гренвиля в Академии наук"31 и "Статистические известия о Северо-Американских Соединенных Штатах", Кошелев просит: "...если найдете нужным кой-что переменить в слоге, то покорнейше прошу взять на себя сей труд. Я так спешил, что не успел почти перечесть".32 Прямо в письме сообщает сведения о лекциях А. -Ф. -Г. Гумбольдта, начавшихся в Берлине в ноябре, и добавляет: "Поспешите, пожалуйста, помещением "Лекций". Эта статья должна иметь достоинство свежести".33 Погодин так и сделал, напечатав известие "Курс Г-на Гумбольда" в XXIII номере "Московского вестника", сразу после статьи о чтениях доктора Гренвиля.34 Что касается "Статистических известий о Северо-Американских Соединенных Штатах", то статья с таким названием была опубликована без подписи в N 1 "Московского вестника" за 1828 год.35 В указателе содержания журнала она описана как анонимная.36 На основании приведенного выше письма Кошелева к Погодину можно сделать предположение о принадлежности Кошелеву этой статьи.

Позднейшие публикации Кошелева в "Московском вестнике" неизвестны, хотя он, очевидно, предполагал продолжить сотрудничество в журнале. Стремясь заставить Кошелева писать, Киреевский напоминает ему в письме от 4 июля 1828 года: "...не забудь, что ты обещал Погодину".37 Сам Кошелев летом того же года задумывает оригинальную статью, которую по приезде в Москву собирается показать Киреевскому. Но первая серьезная статья Кошелева появится только в 1847 году.38 В известном письме от 1 октября 1828 года Киреевский размышляет о создавшейся ситуации: "Знаешь ли ты, от чего ты до сих пор ничего не написал? От того, что ты не пишешь стихов".39

Переписка Киреевского и Кошелева осенью 1828 года отражает то различие их природных склонностей, которое в начале 1830-х годов приведет к несогласию во взглядах на соотношение умственной деятельности и практической жизни.40

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

Сообщая о своих занятиях в письме от 13 сентября 1828 года, Кошелев добавляет: "...теперь я слишком овеществился". Именно это, как считает он сам, делает для него, склонного к ясному и математически точному изложению идей, необходимым в настоящий момент обращение не к строгому Шеллингу, а к "согревающему душу" Гердеру. "Не испорченность ума, как ты думаешь, - возражает ему Киреевский в письме от 1 октября 1828 года, - но большая зрелость заставляет тебя предпочитать поэтическое изложение сухим выкладкам".41 "Кошелев, пиши стихи", - несколько раз повторяет Киреевский. Ответное письмо Кошелева до нас не дошло, но известна сама суть ответа: "Не могу".42

--------------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------------

1

Любезный мой Иван Васильевич!

Не пропускаю ни одной оказии, чтоб к тебе не писать. Об приключениях нашего путешествия расскажет тебе Александр Сергеевич.1 Мне же позволь предложить тебе мои мысли о предмете, которым ты хочешь заняться.

Описать Историю Российской торговли есть предмет, который мне очень понравился и который, как мне кажется, достоин занять твое внимание. Ты намерен до царствования Екатерины рассмотреть ее вкратце. В этом я с тобою не согласен. Мне кажется, что необходимо нужно начать с самых отдаленных времен, с Рюрика или, по крайней мере, с Мирного или Торгового трактата, заключенного Олегом с императором греческим. - А вот почему. Подробное рассмотрение начала как народа, так и торговли распространяет новый свет на последующие происшествия. Что может быть приятнее и назидательнее, как видеть первые начала торговли, видеть, так сказать, как она рождается и первые ее успехи. Что же касается до материалов, то, кроме Чулкова об российской торговле, ты имеешь драгоценное творение Шлецера, Истолкование Нестора, имеешь Деяния Петра Великого, Екатерины II, ее Записки, Манифесты и Указы с 1700 - до 1822 года2 и пр., и пр. С строгою критикою и политическим духом из сих огромных и необделанных творений можем почерпнуть нужные материалы и составить стройную историю. Советую тебе напитываться хорошенько Геереном3 и взять его себе образцом.

Извини, любезный мой Киреевский, что я тебе даю советы. Зная твою ко мне дружбу, я надеюсь, что они тебе не наскучат. Прежде, нежели кончу письмо мое, не могу удержаться, чтоб тебе не сказать: любезный Киреевский, мужайся и начинай дело, которое ты предпринял.

Извини, что я так намарал, переписывать письмо поленился.

Я к тебе не посылаю Руссо, потому что мне нужно из него выписать страницы две. С следующею оказиею непременно к тебе его пошлю.4

--------------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------------

2

Твое письмо, любезный мой Иван Васильевич, крайне меня обрадовало. С удовольствием я увидел, что ты здоров и что твои занятия идут все своим порядком. Но со мною, к несчастию, было совсем другое. Едва сюда приехал, как на меня напала лихорадка, которая меня всякий день1 от утра до вечера. Но теперь, слава Богу, лихорадка прошла, и хотя кашель все продолжается, однако я начинаю читать Геерена, Робертсона2 и Деяния Петра Великого. Все сии книги меня очень занимают. Посылаю тебе Руссо, тот том, где находится его Рассуждение о науках.3

Скажи, не нужен ли тебе Геерен. Скажи чистосердечно.

Опиши подробно мне все, что ты делаешь, чем занимаешься. Я бы сделал подобное, но слабость, которая была прежде в голове, теперь переселилась в руки, так что с трудом могу держать перо в руках.

Извини, что мое письмо так нескладно и дурно написано, но, право, голова и руки мои еще не оправились после болезни. В следующий раз надеюсь, что в состоянии буду к тебе написать письмо подлиннее этого.

Посылаю тебе при сем собачку, которую ты желал иметь. Желаю, чтоб не была так зла, как ее мать, которая на всех кидается.

Крайне одолжишь, если дашь мне на несколько времени 6-ой том Российской истории, соч(иненной) Глинкою.4

--------------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

3

Письмо твое я получил, любезный Киреевский, за которое я тебя весьма благодарю, хотя с великим неудовольствием увидел я из оного, что ты уже более не намерен писать Историю Рос(сийской) торговли. С нетерпением ожидаю следующего твоего письма, где ты обещал меня уведомить о вновь тобою избранном предмете для сочинения. Между тем позволь мне сделать одно возражение на твое мнение: ты говоришь, что торговля ни на какое государство, кроме Англии и Гишпании, не имела столь сильного влияния, как на Россию. В том-то я с тобою и не согласен. Конечно, торговля, как и на всякое другое государство, имела влияние и на наше отечество, но сие влияние не может сравниться с тем, которое она имела на Англию, Голландию, Францию, Гишпанию и Италию. Чтоб в сем увериться, нужно только бросить взор на торговлю сих государств и нашего отечества. Ибо нельзя сказать, чтоб торговля у нас находилась в цветущем состоянии; но можно сказать, что она приходит ежегодно в лучшее состояние. Следственно, российская торговля, не будучи довольно обширна, не могла и иметь великого влияния на силу и благосостояние государства. Притом можно видеть еще не вовсе цветущее состояние торговли и по малому числу купцов (хотя с некоторого времени оно и удивительно увеличилось). Между тем как во Франции, Голландии и Англии оно удивительно велико. Там все почти предаются спекуляциям. Но довольно об сем.

Ты хочешь, чтоб я написал тебе цель моей Истории Петра Великого. Цель моя есть написать верную и беспристрастную Историю Петра 1-го. Но я не имею никакой предначертанной идеи, сочиняю Ист(орию) Петра. Вольтер, который имел в предмете представить быстрое преобразование России, исполнил свою историю1 натяшками и представил Россию прежде слишком грубую и потом слишком образованную. Т. е.: он в своей истории a fait de Tesprit, et Га remplie de belles phrases.2

Что же касается до моего плана, то я его тебе напишу, но в другой раз, ибо теперь уже смеркается и я едва вижу. Но еще несколько слов.

Отдам тебе отчет в моих занятиях, относящихся до Ист(ории) Петра Великого, дабы ты не подумал, что я ленюсь, или что мое усердие охладело. С тех пор, как я сюда приехал, я уже прочел всю историю Польши и сделал из нее выписки, нужные для моей Истории Петра 1-го. Теперь начал читать Австрийскую историю, но выписок еще не делал, завтра намерен это начать. Потом прочту и выписки сделаю из истории Турции, потом из истории Швеции и, наконец, из Венециянской. После сего, наготовив таким образом нужные материалы, буду продолжать Историю Петра и постараюсь описать хорошенько союз России, Австрии, Польши и Венеции против Турков, войну ими ведомую и, наконец, взятие Азова.

Посылаю тебе Руссо Le Contrat Social.3 С нетерпением ожидаю твоего письма, надеюсь, что ты не поленишься мне написать как можно более.

Прощай - преданный твой Александр Кошелев. 9 июля. Село Ильинское.

Приписка А. Норова

Очень благодарю вас, любезнейший Иван Васильевич, за ваше приятное письмо. Оно доставило мне много удовольствия, во-первых, известием, что вы здоровы, а во-вторых, описанием забавного и торжественного празднества в Университете.4 Вы очень живо в нескольких словах описали портрет Шлецера и, читая про него, я готов был нарисовать его колоссальную фигуру на ораторской кафедре. - Но опасность, которой вы подвергались в собрании ученых мужей, превосходит ту, которая мне угрожала на живом мосту: я рисковал утонуть, а вы подвергали себя медленной смерти от тесноты, духоты и скуки. Хвала и слава гению, который извлек вас из сей пучины! Но я заставляю читать вас пустые шутки. Скажу что-нибудь

стр. 104

подельнее: из письма Кошелева вы видите, как он прилежен. Он каждый день заставляет меня стыдиться самого себя. Я принялся также за свой труд, т.е. перевод известной вам комедии,5 но в две недели продвинулся вперед только 49-ю стихами. Прощайте. Надеюсь, что не оставите меня уведомлением о себе. - Преданный вам А. Норов.

--------------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------------

4

Любезный Иван Васильевич!

Я имел удовольствие получить твое письмо. Крайне сожалею, что до сих пор еще не отвечал, но Александр Сергеевич тебе скажет, мне мало было свободного времени: сестрицы пробыли здесь целый месяц, а теперь (т. е. с 15 августа) насел я на естеств(енное) и римск(ое) права и на прочию экзаменскую дрянь. Притом должен тебе признаться, что твое письмо меня рассердило: твоя чрезмерная скромность несносна. Как ты не хочешь ни в чем испытать своих сил. Я же очень доволен тем, что начал писать Историю Петра Вел(икого): я приобрел такой навык, что то, что прежде мог я написать только в два три дни, теперь в один. Притом я привык рассматривать происшествия и замечать их последствия. Слог же мой, кажется, ежедневно более и более обрабатывается, и мысли мои объясняются. Избрав себе предводителем Робертсона, я смело иду своим путем. Теперь я уже описал вступление России в общий союз Австрии, Польши и Венеции против Турции и состояние как союзных держав, так и Турции. Все сие я уже окончил, попотев над сим целых два месяца. Я хотел это хорошенько обработать, а особливо состояние государств. Теперь надобно мне приступить к описанию войны, в продолжении которой Азов был взят русскими, австрийцы завладели остальную часть Венгрии и Трансильванию, поляки - Подолию и Волынь и Венецияне - Морею и Долмацию. Сия война, которая крайне ослабила Оттоманскую Порту и после которой Европа престала опасаться могущества Турции, требует искусного и прагматического описания.1

Мнения наши о торговле все еще не согласны. Я предвижу долгие и жаркие споры и посему оставляю о сем поспорить до первого нашего свидания.

Как мне грустно расстаться с Александром Сергеевичем. Мы уже так привыкли жить вместе, что не хочется и разлучиться. Мы вместе с ним занимались: я своим Петром Великим, а он своим Tartufe и Певцом Пустынником. Но я должен тебе пожаловаться на Александра Серг(еевича): он очень ленив. В два месяца, которые он у меня пробыл, только перевел одну сцену Фарисеева и сочинил куплетов 6 или 7 Певца Пуст(ынника).2

стр. 105

--------------------------------------------------------------------------------

Через три недели мы увидимся, любезный Киреевский. В половине сентября мы намерены быть в Москве, но для чего? Отгадай. Для проклятого экзамена.3 С половины сентября до конца ноября я посвящаю экзамену. Жаль, что так много времени пропадет понапрасно; mais il faut se soumettre a la destinee.4

Опиши мне подробно, любезный Иван Васильевич, что ты делаешь, каково идут твои экзаменские приготовления, что делает наш Цицерон и Гораций в одном человеке соединенные (т. е. Мерзляков).5 Скажи также, что читаешь. Я же роюсь в Прокоповиче,6 Голикове и подобном народе и иногда прибегаю и к твоему Геерену, скажи, не нужен ли он тебе.

Кроме сих книг, я читал еще (также для Петра) Histoire de la Maison d'Autriche.7 По моему мнению, хорошая, и в ней видна тень робертсоновского гения.

Прощай, мое письмо уже и так довольно длинно.

Как я рад, милый Александр Норов еще остается на несколько дней по причине дурной погоды.

A propos. Какое у нас случилось несчастие. Милка, мать твоей собаки, укушена бешеною собакою; теперь она у какой-то лекарки за 25 верст. Ожидаем успехов лечения.

Прощай, ожидаю от тебя длинного письма.

Истинно тебя любящий Алекс(андр) Кошелев. 22 августа 1822 года. Село Ильинское.

--------------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

5

Везде приятно получать письма от друзей своих, но в деревне, любезный Киреевский, вдвое чувствуешь это удовольствие. Вчера получил я от тебя письмо, и сердце деревенского жителя крайне порадовалось, что рассеянный москвитянин не позабыл его. Я очень рад, что ты занимаешься; надеюсь, когда отрывок твой будет готов, ты не замедлишь его ко мне прислать. Что касается до меня, то я здесь очень приятно провожу свое время. Встаю регулярно в 6 часов, занимаюсь до 12; обедаю в 2 часа, после обеда читаю, а в 7 иду гулять и в 10, возвратившись домой и поужинав, ложусь спать.

Что за разница между московским воздухом и деревенским! Теперь сижу я подле окошка, пишу к тебе, а между тем обоняние мое наслаждается ароматом синелей,1 черемухи и др. Здешний воздух имеет какую-то свежесть, которая наполняет душу неизъяснимо приятными чувствами.

стр. 106

Теперь я читаю Вольтерову Всеобщую историю.2 Прошлого года я ее было начал читать, но она мне очень не понравилась. Нынешний год перечитываю ее с великим удовольствием и нахожу тьму прекраснейших идей. В целом она нехороша. В ней нет ни порядка, ни связи. На каждой странице находишь насмешки, остроты, неблагопристойности, совсем неприличные для Истории. Но творение его кипит мыслями, и мыслями важными. Его Историю нельзя взять себе за образец, но очень приятно и полезно раза два ее перечитать.

Когда важное мне наскучит, я беру его Сказки, и с великим удовольствием читал я Задига, Микромегаса, Принцессу Вавилонскую, но другие наполнены гадостями и такими насмешками, которые исполняют читателя негодования к автору. Он слишком унижает человечество и осмеивает самые священные вещи. Можно им не верить, но зачем тем оскорблять других, которые в то имеют теплую веру.

Адам Смита я читаю каждый день по главе, и прочитав, об важных предметах пишу рассуждения. По утрам пишу Стрелецкий бунт, но что-то он тихо едет.

В дальнюю деревню не знаю когда едем, однако ж думаю, что через две недели нас уже здесь не будет.

Что делает Ходаковский?3 Если его увидишь, поклонись ему от меня. Поклон Бекстеру.4

Посылаю к тебе Bayle.5 Прощай! Не позабывай меня, пиши чаще и больше. Ответа на вопрос еще не приготовил, но к следующему разу непременно напишу. Ожидаю от тебя ответа на заданный вопрос.

Прошу засвидетельствовать мое почтение Авдотье Петровне6 и Алексею Андреевичу.7

1823 года майя 22-го дня. Село Ильинское.

P. S. Bayle не посылаю, ибо мужик, который едет в Москву, большой пьяница, то боюсь, чтоб его не пропил.

--------------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

6

Село Ильинское Июня 4 дня 1823 года.

Не знаю как тебя благодарить, Любезный Киреевский, за три письма, которые ты ко мне написал, и чем заслужить прощение за мою лень. Признаюсь, я несколько дней совершенно изленился и ничем почти не занимаюсь. На сих днях я крайне был обрадован нечаянным приездом Александра Сергеевича. Он приехал проводить меня в дальнюю деревню. Грустно, очень грустно надолго расставаться с другом и каждый час, который мы проводим вместе, приближая минуту разлуки, уносит удовольствие нашего свидания.

Ты советуешь мне привести в систему Адам Смита, нет, любезный Киреевский, это предоставляю тебе. Ты ею более занимался, более об ней писал и рассуждал. Право, Киреевский, потрудись над этим. Я уверен, что ты отделаешь славно это дело, и если б я имел над тобою власть, то бы принудил тебя писать, ибо очень жалко, что с твоими способностями ты проводишь время в бездействии. Брось лень свою, бери перо, пиши о просвещении и присылай на суд Смыковского Зоила, Александра Ивановича Кошелева.

С нетерпением ожидаю от тебя отчета об книге о завоеваниях и деспотизме.1 Я совсем не знаю этой книги. Что касается до меня, я читаю теперь кроме Волтеровой всеобщей Истории и Адам Шмита, я читаю Principes philosophiques de Weiss.2 Прелесть что за книга. Откровенность, с которой он пишет, особенно заставляет его любить. Как натурально он говорит: "Сперва, когда я вышел из Университета, я почитал себя мудрецом, но вскоре узнал, что я человек весьма обыкновенный. Я испытал великие несчастия и сделался врагом человечества, почитая их виновниками всего мною претерпеннаго. Вскоре я зачал думать: неужели я один несчастлив, меж тем как другие наслаждаются счастием, начал учиться познавать людей и вскоре увидел, что они столько же несчастливы и столько же имеют неудовол(ьствий), как я. Я начал разыскивать причины моих несчастий и нашел, что, по большей части, сам был виною оных. Посему в молодости я смотрел на людей как на братьев, в совершенных летах не терпел их как виновников моего несчастия, в старости смотрел на них с снисходительностью как на существа слабые, имеющие и пороки, и добродетели, о коих более надлежит жалеть, нежели на них негодовать".

Довольно! Я было так расписался, что готов был перевести всю книгу. Советую взять ее у Бувата3 и прочесть.

Погода у нас прекрасная, хотя сначала было угрожала засушь, но дня с три шел дождь, а теперь опять солнце и прелестная погода.

Завтра едем в Смыково. Не знаю, когда оттуда возвратимся. Пиши, сделай милость, чаще, я же обещаю не быть столь ленивым и частыми посланиями наскучу тебе до смерти.

Отправляясь в дальнюю деревню, я беру с собою только томов двадцать. Беру: Адам Смита, из которого намерен там высосать все хорошее. Антенорово путешествие,4 по причине Фукидида,5 которого буду там переводить, 5 томиков Etui bibliotheque,6 которые ты мне дал, 4 тома Волтера и друг. Обо всем, что буду читать, буду тебе отдавать подробный отчет.

Если будешь покупать Адам Шмита, то купи перевод du Citoyen Blavet. Он несравненно лучше и часто показывает, что прежний переводчик Roucher не понимал Адам Шмита. Притом, Blavet получил письмо от Шмита, который его благодарит за перевод его творения и говорит, что все прежние переводы не верны и дурны.7

Ну, любезный Киреевский, можешь ли теперь жаловаться на мою лень. Но боюсь, чтоб все же не стал жаловаться на плодовитость мою и поставишь меня на ряду с болтуном Ходаковским.8

Прощай.

Кошелев.

Вот мой адрес: Рязанской губернии, в город Сапожек, а оттуда в село Смыково.

стр. 108

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------------