5

Село Ильинское 20 августа 183(2).

Уже дней десять как я должен был отправить к тебе, любезный друг Киреевский, письмо, которым мы предполагали открыть постоянную переписку, но до сих пор не мог его написать. Три раза начинал к тебе послания, но первое принужден был бросить, потому что одна четверть его ровнялась уже четверти огромного сочинения, а последние два грозили превратиться если не в фолиант, то в добрую диссертацию. Были бы они окончены, то верно бы ты их получил, ибо мне легче было бы свалить на тебя обузу чтения, чем осудить себя еще раз начинать и писать письмо о философическом предмете. К тому же я весьма недоволен своими выражениями: беспрестанно надобно их сочинять, ибо слова, обороты, Академическим

стр. 102

--------------------------------------------------------------------------------

словарем1 допущенные, достаточны едва для Шаликова.2 Это очень затруднительно. Я чувствую, что мои мысли выражены не довольно просто и полно, и это меня бесит. Ей, ей, я с тобою не кокетничаю, но сам не могу вынести, чтоб мои мысли были так изуродованы. Все мои опыты сохраняю, чтоб показать тебе, что не лень виною замедления в отправлении письма. Надеюсь, однако, на днях его к тебе выпроводить. Всего труднее для меня высказать мое мнение коротко да ясно. Не знаю, как в том успею.

Исторические занятия мои идут весьма порядочно. Между многими открытиями, мною сделанными, находится и следующее: я всегда знал, что Полевой и несведущ и дерзок, но никогда не подозревал, чтоб он достиг пес plus ultra3 как в том, так и в другом отношении. Источников вовсе не изучал, и все решает сплеча. Как он изуродовал Русскую Правду, это вещь любопытная. Стоило бы напечатать сделанное им обозрение оной под заглавием: Пародия Русской Правды, соч. Г. Полевого.4 Вообрази, с первой до последней статьи он все исковеркал. - Карамзин смотрел на нее не с настоящей точки зрения, но многие, весьма многие его истолкования очень удачны, и вообще, видно, что он изучал ее тщательно.5 - Я открыл много нового, а подозреваю еще гораздо более в этом древнем нашем законоположении. Оно заслуживает обратить на себя особенное внимание, и рассмотренное сравнительно с другими узаконениями средних веков, оно перестает быть темно.

Твой брат сказал мне что-то о вол охах: спроси, пожалуй, у него кто последний писал об этом предмете. Я тщательно рассмотрел все места в наших летописях, относящихся до сего народа, но ровно ничего не узнал. Мнение, что волоха = галлы, кажется мне всего вероятнее.6

Прощай. На днях надеюсь отправить к тебе давно обещанные письма. Пиши и не ленись.

На век твой друг Александр Кошелев.

-----

6

Село Ильинское 30 августа 1832.

Мы живем в одно и то же время, обитаем одну и ту же страну, мы одушевлены одними и теми же чувствами и имеем одну и ту же конечную цель; а потому нам

стр. 103

--------------------------------------------------------------------------------

нельзя, любезный друг Киреевский, не быть согласными во многом. К крайнему моему сожалению, я однако заметил из последних наших разговоров, что мы различного мнения не только относительно некоторых частных предметов, но и касательно одного основного вопроса. Я надеюсь, что наше несогласие более кажущееся, нежели действительное, и что когда мы полнее узнаем образ мыслей друг друга, то непременно сойдемся. Для достижения сей пламенно нами желаемой цели я намерен набросать тебе в письме мои мысли о том существенном разногласии в наших понятиях, которое я полагаю причиною и прочих наших недоразумений. Ты алчешь начал безусловных, общих для всего человечества, начал, которые привели бы к единству все наши мысли и чувства, которые сделались бы нашею религиею и на которых наша деятельность могла бы воздвигнуть здание прочное. Я постигаю сию потребность души твоей, и оное для меня тем легче, что долгое время сия нужда также томила и ум и сердце мое; но теперь я нашел успокоение в убеждении невозможности таких начал, а еще более во вновь достигнутом порядке мыслей, который разрешил мне важнейшие задачи жизни и который обещает столь же благоприятный результат и в отношении к прочим вопросам.

Существование начал безусловных, общих для всего человечества, и возможность познавать оные неоспоримо доказаны не одним умозрением, но и на самом деле: математика несомненно в том свидетельствует. Но посмотрим: какого рода суть сии, общим согласием утвержденные сведения? - Идея математики есть тожество, не частное какое-либо тожество, но тожество безусловное: она ничего себе не предсылает, следовательно выходит из ничего, и ничего не имеет своею конечною целью, след(овательно) стремится возвратиться в ничто; также и при каждом частном ее положении, она кладет тожество в основание, тожество же есть и плод ее усилий.1 - Ее предметы: фигуры и числа - произведения чисто умственного созерцания. Пространство и время, необходимые формы бытия, суть сами по себе ничто, и суть они лишь столько; сколько то нужно для бытия прочих вещей; но хотя они сами по себе ничего не суть, для нашего же ума они суть нечто, а потому, чтоб выразить идею тожества во всей ея чистоте и безусловности, наш ум не может употребить ни линии, ни угла в видимой природе находящихся, ни чисел двух, трех, являющихся нам в двух, трех яблоках, в двух, трех человеках, и пр.; для него необходимо иметь такие предметы, которые ничем бы не были и для нас, и служили бы только для проявления мысли тожества. В каком отношении пространство и время состоят к миру существенному, в таком же отношении фигуры и числа находятся к миру умственному:2 сами по себе они суть ничто, и суть они лишь столько, сколько наш ум им сообщает бытия. - Сущность математики: законы, но законы не в частной какой-либо сфере, но законы вообще. - Математика истекая не из чего-либо положительного, но из идеи тожества, подвергая своему наблюдению предметы, не взятые из мира видимого, но созданные ею самою, и имея сущностью не законы потребные для истолкования известных явлений, но все безусловные законы вообще, - могла бы, казалось, выходить из самых произвольных предположений, рассматривать те предметы, которые первые ей представляются, и следовать (изучать) самые стр(анн)ые законы. Что же видим мы на деле? Начала ее безусловны, предметы - необходимы, законы - всеобщи. Что причиною сего в виде чуда представляющегося нам явления? - Всякое знание имеет сущность (содержание) и форму. Сущность и форма составляя едино в знании, необходимо находятся в некоторых между собою отношениях: нельзя допустить чтоб сущность определяла, творила форму, ибо сущность без формы, сущность предшествующая форме - неудобомыслима; по той же самой причине нельзя допустить чтоб форма производила сущность. Можно сказать, что такое-то знание проистекло из такого-то знания; но если истина вообще доступна для человека, если он может знать что-нибудь, то должен иметь хоть одно знание самосущее, т. е. такое, которое в самом себе заключает свою истинность, в котором сущ-

стр. 104

--------------------------------------------------------------------------------

ность и форма определены взаимно друг другом, а не чем-либо внешним и пр.3 Знание, в коем две противуположности суть едино, должно, если оно возможно, быть таково, что в нем вся сущность форма и вся форма сущность. Само собою разумеется, что сему требованию не могут соответствовать ни понятия, имеющие предметом что-либо существенное, ибо в них форма взята извне, ни понятия стремящие выразить что-либо мысленное, ибо в них форма произвольна. Чтобы сущность была формою и форма сущностью, необходимо чтоб каждая из них была столько, сколько другая, не более и не менее, и одна без другой ничем не была. Очевидно, что сему требованию удовлетворяют числа и фигуры, и одни только числа и фигуры: стоя на границе мира вещественного и мира мысленного, они столько существуют, сколько ум наш им сообщит бытия, и мы их познаем столько, сколько они существуют; они мысленны, ибо уму обязаны своим началом; они существенны, ибо мысль наша произвела их не произвольно, но под влиянием необходимости. По той же самой причине они имеют качества как идей, так и вещей (чувствований): они частны, ибо число два выражает не пять, не десять, но только два; они общи, ибо те же самые два означают все, что два: и два яблока, и две женщины и пр.; они неизменны, ибо два всегда были и всегда будут два; они изменчивы, ибо под двумя можно разуметь то два дома, то два дерева и пр.; они не вещественны, ибо взяты нами не в мире вещественном, но в умственном созерцании; они не мысленны, ибо не остаются в мире идей, но проявляются в мире существенном, и вполне выражают мысль свою; и так дале. Что числа и фигуры, или точнее сказать нуль, ибо они суть ничто иное как проявление сего последнего содержат сие самосущее знание, и одни они суть полное онаго выражение, это я старался более показать, чем доказать, ибо что именно отличает это самосущее, в себе самом свою истинность содержащее знание, есть то что доказать оное нельзя. Способом более удовлетворительным довести до сего заключения было бы: исторически изложить важнейшие системы философии, показать, что их безусловное всегда не соответствовало какому-нибудь из вышеупомянутых требований, и означить, что все они без сознания приближались к математике, и ее одну имели в виду. Но этот способ a posteriori4 завел бы меня ныне слишком далеко, и предоставляя оный до другого письма, скажу теперь только то, что два безусловные в одной и той же сфере есть бессмысленница и невозможность, а потому если математика есть знание безусловное, тем вместе доказано и то, что другого безусловного знания быть не может, и что математика есть единое знание безусловное. Это-то дает нам ключ к явлению, которое сперва казалось нам чудом: теперь понимаем, что как не может быть двух истин, так и не может быть в математике двух законов на один и тот же случай, что как природа идет неизменным шагом, так и математика, ставшая в умственном созерцании на равную с нею степень; что как для природы нет ничего более или менее важного, более или менее нужного, так и в математике все положения равно необходимы; и так далее. - Тщетно философы XVIII века старались истолковать идеи пространства и количества (времени), постигнуть отвлечением существо точки, линии, поверхности и пр. и заключить в пределах существенного область сей науки. Математика может не быть, но если она есть, то по существу своему не может быть иною, нежели какою она быть должна. Никакая точка, линия, поверхность и пр. в мире существенном не может составлять предмет ее изучения; ей нужна точка мысленная, т. е. идея точки, идеал всех точек; ей нужна линия мысленная, т. е. идея линий, идеал всех линий, и пр. Она должна действовать в смысле общем, безусловном; или деятельность ее вовсе прекращена. Это спасло ее от всеовеществляющего и, след., всеразрушающего Гения прошедшего столетия; это доставило ей еще в незапамятные времена то имя, которое она теперь носит и которым она справедливо гордится. Как не благоговеть пред пророческим духом Пифагора или того из древних, который, предчувствовав, чем должна быть наука и чем обещает быть наука чисел и фигур, почтил сию последнюю названием: Мафематика.5 - Фигу-

стр. 105

--------------------------------------------------------------------------------

ры и числа, как я сказал выше, суть сами по себе ничто, а несмотря на то, отношения, которые между ними образуются, приковывают к себе внимание даже простолюдинов. Стоит только несколько углубиться в существо сих отношений, и всякому очевидна будет строжайшая законность ими обнаруживаемая. Никто не скажет, что два и два не составляют четырех, и что сумма углов во всяком треугольнике не одна и та же. Кроме законов проявляемых в отношениях чисел и фигур между собою, что суть сии последние? - Решительно ничего: очевидно, что они суть только для законов, и без них они быть не могут. Но какие законы выражают числа и фигуры? Явно, что они не выражают законов ни в какой определенной сфере: ни в мире вещественном, ни в мире умственном, ни в мире нравственном. Конечно все науки заимствуют у математики некоторые законы, но оные полагают их просто, для себя, а не для кого-либо другого. А потому математика содержит или законы во всей их чистоте, безусловности, т. е. законы бытия вселенной; или ничего, т. е. грезы человеческого воображения. Опыт, согласно с умозрением, опровергает последнее из сих предположений; следовательно, первое утверждено ratione exclusionis.6 Но чтоб убедиться в настоящем значении математических законов, не нужно прибегать к сему, строжайшею логикою хотя допускаемому способу доказания: стоит обратить внимание на то, что человеческий ум, углубляясь в математику, не может руководствоваться ни опытностью почерпаемою нами в жизни, ни встречать в мире нас окружающем препоны для стремления слишком отважного; а несмотря на то, ход его правилен; он не бросается ни в ту ни в другую сторону, как то участь его во всех прочих отраслях науки, и без сознания, он идет по нити свыше ему протянутой; - стоит, говорю, взглянуть на ту беспрекословность, с которою принимаются все изречения мафематических пифий, на ту твердость, которая становится уделом всех однажды ими доказанных истин, и на то единодушие, которое господствует в сей науке между возделывателями одной и той же почвы. - Как различно зрелище, представляемое нам прочими так называемыми науками! Естественные науки хвастаются приобретением сведений твердых, неопровержимых; но в чем они состоят? Они ничего не открывают нам относительно существа вещей, но содержат лишь несколько отдельных законов бытия оных. И в сих последних что есть неизменного? Одна математическая формула, ибо прочее, т. е. все понятия, составленные из об(об)щения частных опытов тверды до открытия нового факта. Сколько законов на один и тот же предмет было постепенно возглашено! Как они не полны, не ясны! Как не истощают они глубину истины! Хотя с меньшею уверенностию, но с надеждою тем более блистательною, указывают собственно называемые философы на свои труды. Еще малы результаты их усилий, но внимая их уверениям, подумаешь, что нужно только обогнуть мыс Условного, и свет вечного, неизменного, совершенного мира озарит наши глаза. Философия сделала, конечно, огромный шаг, положив изучать человеческий ум, обращенный не на частные предметы, но на самого себя. Геньяльная мысль искать начала философии в знаниях не внешних, а внутренних, значительно подвинуло сию науку, но чтоб обресть свойственный ей путь, должна она признать математику (науку, коей идея: тожество - тожество безусловное, коей формы: фигуры и числа - невещественнейшие из вещей, и коей сущность - закон - закон во всей его чистоте) - наукою - наукою по преимуществу (κατ' εζοχην), 7 сойти на вторую ступень лествицы человеческого знания и в частной но для самой пылкой и самолюбивой деятельности неистощимой и удовлетворительной сфере твердо шествовать вперед, опираясь на опытность и руководствуясь безусловными законами математики. - Равная, столь же завидная участь ожидает и ифику, и историю, и политику, и правоведение, и все прочие отрасли человеческих сведений, но не падет она им в удел, пока будут искать свои начала в существенных каких-либо сведениях.8 Наведет на путь истины каждую из сих наук тот, кто исхитив из порочного круга, в котором они теперь вращаются, укажет им изучение законов, принадлежащих к их областям в особенности.

стр. 106

--------------------------------------------------------------------------------

Из вышеизложенного следует, что все общие, безусловные начала суть сведения о законах бытия, а не о существе онаго. Но знание всех законов вселенной (допустим невозможное) не дало бы нам еще полного понятия о вселенной; оно открыло бы нам идею оной, но нам, людям, существам не только мыслящим, но чувствующим и действующим, то было бы недостаточно. Мы довольны только тогда, когда наши понятия, слившись с чувством выразятся в действие. Этого-то требуешь и ты, желая дойти до начал общих, безусловных, но с тем вместе таких, которые привели бы к единству все наши мысли и чувства, которые сделались бы нашею религиею и на которых наша деятельность могла бы воздвигнуть здание прочное. Очевидно, что сведения о законах бытия, т. е. мысленные сведения не удовлетворяют твоему требованию; тебе нужны живые, из действительности похищенные знания; посмотрим: не найдем ли их в сведениях противуположных: в сведениях существенных, чувственных.

Всякое существенное знание, т. е. всякое знание, имеющее предметом какую-либо вещь, какое-либо явление, само по себе, разумеется, частно, условно, преходяще. Рассуждая с тобою, излишним считаю доказывать сие положение: оно ясно само собою. Следовательно: как формальные, мысленные, так и вещественные, чувственные сведения, т. е. сведения как о законах бытия, так и о явлениях оного, равно не соответствуют твоим требованиям.

Остается третий род сведений: сведения, происходящие от соединения познаний мысленных и чувственных.

Прежде чем идти далее, должен точнее определить смысл последних мною употребленных слов. Хотя я признаю вместе с новейшими любомудрами, или, точнее сказать, вместе со всем человечеством, не исключая из оного и жесточайших скептиков, единство мира мысленного и вещественного, т. е. мысли и природы, однако я отнюдь не допускаю возможности достигнуть когда-либо до безусловного познания вселенной, а равным образом и переноситься посредством умственного созерцания (intelectuelle Anschauung) в состояние безусловное. Сие последнее отвергаю, и не потому что умственное созерцание, которое, по словам Шеллинга, есть удел только немногих избранных, не возможно для меня, но потому что я не постигаю возможность оного вообще. Когда мы созерцаем, то всегда созерцаем мы что-нибудь, след, что-нибудь определенное, условное, преходящее. Созерцать вообще мы столь же не способны, как слышать свой слух и видеть свое зрение. Как слух, зрение, так и ум суть только деятельности, а не вещи, могущие быть предметом познавания.9 - Но разве не можем мы обращаться на самих себя, отвлекаться от мира явлений и себя самих делать предметом нашего изучения? - Конечно, нельзя человеку отказать в способности познавать самого себя; конечно, он может отвлекаться от мира явлений, но никогда не может он совершенно от оного отвлечься: как бы он в себя не погружался, всегда ум будет невольно облекать понятия его в образы существенные, и даже стремясь постигнуть Божество, мы не иначе выражаем мысль о нем как отрицательно, мы называем его Безусловным, Тождеством всех Противуположностей, и пр. Весьма бы худо меня поняли, если бы вообразили, что я отвергаю бытие идей. Напротив того: я думаю, что без оных мы не могли бы ничего знать. Но из того, что мы имеем идеи о изящном, истинном, добром, совершенном и пр., не следует чтоб мы знали, что есть изящное, истинное и так далее. Мы беспрестанно познаем, но никогда вполне, безусловно узнать оное не можем; да и узнать нам нечего. В смысле безусловном нет ни добра ни зла, ни изящного ни дурного, ни истины ни лжи; все это суть понятия относительные. Человек имеет идею, которую отрицательно он выражает понятием Безусловного; он внутренно чувствует, что эта идея есть идея вселенной, его самого; разум противуположным путем доводит его до того же результата. Безусловное есть единство, тождество условливающего и условливаемого, и иначе оное не вообразимо. Оно есть единство, тождество условливающего и условливаемого не в одном каком-либо

стр. 107

--------------------------------------------------------------------------------

случае, но всегда и везде: иначе оно не было бы безусловным. Чтоб быть всегда и везде, надобно быть неограниченным и бесконечным. Условливающее может быть таковым; но все условливаемое по существу своему ограничено и конечно. Единственное средство разрешить сие противуречие: принять, что условливаемое беспрестанно и повсеместно ограничивается, и никогда и нигде ограничено быть не может; и что оно всегда и везде оканчивается, и никогда и нигде не кончается. - В смысле общем, всемирном: Безусловное = Бог; условливающее = закон; условливаемое = явления. В смысле частном, человеческом: Безусловное = человек (микрокосм); условливающее = закон его бытия как существа деящего, мыслящего и чувствующего, т. е. как человека в полном смысле сего слова, как любомудра и как простолюдина; условливаемое = явления бытия человека, т. е. его деяния, мысли и чувства. - Предположение наше относительно неограниченности и бесконечности условливаемого находит подтверждение и объяснение на каждом шагу, даже для ума простолюдина. Видим ли мы чтоб что-нибудь в природе кончилось? Находим ли мы где-нибудь покой, приостановку? Бытие не есть ли беспрестанное, постепенное изменение форм, неукротимое борение жизни и смерти? Есть ли место, где не было бы явления бытия? Видим ли, можем ли вообразить что-либо неограниченное? И самая неограниченность не есть ли неограниченный ряд ограниченностей? - Признавая в идее (in potentia) единство мысли и природы, сведений мысленных и чувственных, я допускаю в действительности только бесконечное оных сближение, соединение. Сведения мысленные - безусловны, след. общи, вечны. Сведения же вещественные - условны, след. частны, преходящи. Казалось, что между ними нет ничего о(п)осредствующего. Но сказанное нами выше в отношении к условливающему и условливаемому вообще находит и здесь свое применение. В собственном, безусловном смысле нет ни мысленных, ни вещественных сведений; мы называем их таковыми потому, что в них превышает то один то другой элемент. И в математическом сведении есть вещественность, хотя всего менее вещественная, и в вещественном сведении есть мысленность, хотя всего менее мысленная. Так, чтоб созерцать идеи математические, мы прибегаем к чертежу фигур и чисел; чтоб чувствовать грубейшие удовольствия должно в нас остаться хоть несколько мысли. Фигуры и числа суть, так сказать, Геркулесовы столпы для нашего стремления отвлекаться, так как чувство полагает границы нашему съединению с миром нас окружающим. Между сими двумя пределами рыщет и вечно будет рыскать наше любознание. В сведениях философа превышает элемент мысленный: для него важны законы, важно общее, непреходящее; в сведениях простолюдинов имеет перевес начало вещественное: что ему за дело до того, как познает человек, каким законом повинуются растения, доставляя ему потребное пропитание; ему нужно быть убежденным в том, что сведения его верны, что хлеб для его прокормления произрастает и пр. Для человека просвещенного, т. е. для человека в собственном смысле слова, не достаточны ни те, ни другие сведения. Он не хочет, он не может беспрестанно парить в странах эфирных; для него неудовлетворительно, стыдно и скучно пресмыкаться земле. Временные и местные обстоятельства беспрестанно действуют на него; вместе с тем он чувствует в себе силу или, по крайней мере, пламенное желание быть самим собою. Он алчет паче всего узнать свое назначение, узнать, чему он должен верить, чего он может ожидать и что ему следует делать. Чтоб достигнуть сей цели он сперва переносится (я говорю о нашей эпохе) в мир мысленный, но вскоре общности, единообразие, неизменность ему становятся противными: там все сухо и голо. Ему нужна жизнь, а он находит лишь скелет. Он бросается в мир вещественный, проклиная и общие начала и безусловные положения, но здесь все, что он обретает, хотя живо, разнообразно, но бессмысленно. Тогда-то, по укрощении вспыла отчаяния, возникает в нем настоящее воззрение на мир, на себя самого и на окружающую природу. Бывает ли человек одинаков ныне и завтра? Желательно ли для него быть таковым? Тогда как все в природе беспре-

стр. 108

--------------------------------------------------------------------------------

станно изменяется, тогда как изменение есть именно жизнь, может ли он оставаться одним и тем же, сохранять те же чувства, те же мысли, те же правила? С другой стороны: стерпимо ли для него жить без сознания, слепо переходить от одного чувства к другому, даже утопая в наслаждениях? Не потребность ли для него оглядеться, узнать и себя и окружающее его, и оставить следы своего бытия на земли? Следовательно, удовлетворительными для человека могут быть только знания, которые, происходя от соединения сведений мысленных и вещественных, заключают в себе противуположные качества обоих, т. е. которые вместе безусловны и условны, общи и частны, вечны и преходящи. Но каким образом это возможно? - Я уже выше сказал: в строгом смысле нет ни мысленных, ни вещественных сведений; все знания едины; но мы называем их тем или другим именем, смотря по элементу, который в них господствует. След(овательно), познания наши могут быть более или менее мысленные и вещественные: возносимся мы к началам, ропщет в нас чувство; погружаемся в частности, неудовлетворен наш ум; мы же сами равно недовольны и в том и в другом случае. Нам врожденно беспрестанно пытаться в примирении сих непримиримых элементов нашего познавания; в этом-то стремлении заключается и жизнь наша. Мы не должны чуждаться ни начал ни ощущений; но столь же вредно для нас исчезать в мире общностей или утопать в мире частностей. Чтоб познавать в собственном человеческом смысле, надобно чувствовать, т. е. познавать частности, но надобно также и мыслить, т. е. приводить все к единству. Следовательно сведения, которые одни могут нас удовлетворить, имеют противуположные свойства элементов их составляющих, должны быть и безусловные и условные, и общи и частны, и неизменны и изменчивы. Наши сведения безусловные, коль скоро все мною испытанные ощущения подведены под законы, - идеи, и все мои идеи так развиты, что они мне являются не бездушными думами, но воплощенными божествами; они условны, ибо каждый момент существования переворачивая лист книги бытия, рождает во мне новые ощущения и представляет моим идеям новую форму для проявления. Наши знания общи, ибо все люди, с которыми я живу в одних местных и временных обстоятельствах должны иметь одни и те же понятия, разве допустить, что одни и те (же) причины производят различные действия; они частные, ибо кроме обстоятельств, которые общи для всех современников и соотечественников, есть такие, которые особенны для меня. Наконец, наши сведения неизменны, ибо в данных обстоятельствах они необходимо таковы, а не инаковы, по причине выше упомянутой, они изменчивы, ибо обстоятельства наши не остаются одни и те же, и тот момент, в который я это пишу, уже далек от меня. - Из всего вышесказанного следует, что собственно человеческие знания должны быть равно образуемы опытностью и умозрением, что мы не можем ни a priori ни a posteriori решить ни чему мы должны верить, ни чего мы должны ожидать, ни что мы должны делать. Следовательно, в собственном смысле не может быть начал безусловных, общих для всего человечества, начал, которые вместе с тем приводили бы к единству все наши мысли и чувства, которые делались бы религиею и на которых деятельность могла бы воздвигать здание прочное, незыблемое; но, живя в одно и то же время, обитая одну и ту же страну и будучи от природы одушевлены одними и теми чувствами, должны быть согласны, единодушны во многом. Таким образом, по моему мнению, человечество имело в каждую эпоху, в каждой стране, в каждом человеке свое особенное слово. Предчувствовать оное дано всякому благорожденному, но долг его: это предчувствие развить под влиянием идей и ощущений, т. е. математики и истории.

Теперь реши, любезный друг, согласны ли мы или нет. Многое, весьма многое ты должен будешь угадывать, и моя неопытность в рассуждениях философских, и необработанность нашего языка в сем отношении весьма не полно и не ясно передали мои мысли. Если бы не другу, то верно бы не поверил чад неокрещенных.

стр. 109

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

7

Село Ильинское 14 сентября [1832].

Здравствуй, любезный друг Киреевский!

Весьма часто вспоминаем мы о десятке дней, которыми вы нас подарили, но, к несчастию, должен говорить о них как о благе прошедшем, а не будущем. - Мои занятия идут по-прежнему: занимаюсь изложением своей системы. Встречаю много затруднений, но кое-как их побеждаю. Жаль, что не имею своих петербургских книг, я без них как без рук. Не имеются ли у тебя: Кантова "Критика чистого ума", и Шеллингов "Идеализм".1 Если можешь меня ими ссудить, то очень обяжешь. Мне нужно в них заглянуть. - Гельвецием я очень не доволен. Сначала он прельстил меня ясностью изложения и удобоприменимостью к жизни его мнений, но чем дале(е) я шел, тем боле(е) встречал парадоксов, тем вялее становился его слог, и тем безжизненнее его правила. Давно я не читал сочинений материалистов. Книга Гельвеция еще удовлетворительнее, чем лучшие истории революции, объяснила мне ход сего переворота. Как могла поступать иначе нация, лишившаяся всякого чувства для добродетели! Французы в XVII веке бы(ли), конечно, весьма безнравственны, но, однако, нельзя их сравнить с воспитанниками материалистов. Первые распутствовали от нечего делать и по естественному влечению к удовольствиям; последние систематически, с расчетом и по убеждению предавались чувственным наслаждениям. - Не постигаю, что могло тебе нравиться в Гельвециевой книге "Об уме".2 Не требую от него последовательности, а еще менее благородных чувств, но, по крайней мере, должен бы он искупить эти (не)достатки большим умом, или даже остроумием. Но ни того ни другого в нем нет. Свой парадокс, что все люди равно умны, он доказывает пошло. Столь же нелепо толкует, как скупой и честолюбец предаются своим страстям для удовлетворения чувственности.3 - Я не иначе себе объясняю его успех, даже славу, которую он приобрел в прошедшем веке, как делом минутной симпатии с правилами безнравственности им невольно проповедуемыми. - Какое поле любомудрия в России. У нас еще можно создать твердую и молодым душам свойственную нравственность. Нужен только гений, чтоб оживить мертвые массы! - Обними за меня Одоевского и скажи ему тысячу нежностей. Целую ручки у княгини.4 Скажи: когда они едут? - Прощай! До следующей недели.

Твой Кошелев.

При сем прилагаемый пакет попроси Одоевского отдать кн. Григорию Волконскому.5

-----

8

Ильинское 24 сентября [1832].

Твое письмо от 17-го меня вдвойне обрадовало: во-первых, как всякое твое письмо, а во-вторых, как доказательство твоего намерения еженедельно радовать меня вестями о себе. Спасибо, любезн(ый) друг Киреевский. - Очень тебе тоже благодарен за Шеллингов "Идеализм": он мне был очень нужен, а теперь, если хочешь, могу тебе возвратить. - Мои занятия идут все порядочно. Я теперь по уши в спинозисме.1 Читаю его сочинения по-латыни. Давно я не открывал никакой латинской книги, а философической по-латыни никогда не читывал, а потому это истинно Геркулесов подвиг; но, несмотря на то, иду вперед. Ясность ума сего любомудра вполне вознаграждает за понесенные труды для того, чтобы в него вчитаться. Метода Шеллинга меня всегда приводила в восторг, а теперь вижу, что он выучился оной у Спинозы, который еще строже немца доказывает свои предложения.2 Давно никакая книга так не заставляла меня жить, как этот, по-видимому, сухой еврей! Удивительно, как сила его любомудрия должна была целые полтора века остаться в небрежении и только по истечении сего времени прозябнуть в головах Лессинга, Гердера и новейших немец(ких) философов.3 - Что ты мне говоришь о добродетели французских революционеров, о их энтузиязме к оной - это я просто не понимаю.4 Если б ты еще был напитан идеями материалистов, то меня бы не удивило твое похвальное слово Роберспиеру. По-моему, они столько же добродетельны, сколько инквизиторы. И те и другие имели цель высшую, но и те и другие не гнушались средств самых безнравственных для достижения оной. - Конечно, во время революции французы были не столь безнравственны, как незадолго до начала оной, т. е. когда они только что вышли из рук материализма; ибо во времена сильных переворотов действует в человеке менее ум, чем страсть. Когда мы увлечены силою происшествий, тогда уже не можем думать о своем преобразовании; мы идем сами не зная куда, а потому, как во время мира надобно готовиться к войне, так во времена спокойствия надобно закаливать свой характер, сердце примирять с умом и из добродетели сделать привычку. Но, ради Бога, не из французской добродетели, а то горе нам. - Когда уехали Одоевские, или они еще в Москве?5 В последнем случае поклонись им от меня дружески, а княгине скажи от матушки, что она, полагая их уже на пути в Питер, туда ей отвечала. Мы останемся здесь еще недели две, а потом поселимся на всю зиму в белокаменной. - Мне бы очень хотелось знать, что ты разумеешь под добродетелью. У меня за ответом дело не станет. - Прощай.

На век твой друг А. Кошелев.

Когда матушка твоя переедет в Москву. Не имеешь ли известий о Шевыреве?6 На днях буду писать к Грефу в Питер, а потому на всякий случай выпишу Dupin.7

стр. 112

--------------------------------------------------------------------------------

9

Ильинское. 1-е октября [1832].

Спасибо за твое письмо, любезный друг Киреевский. С живейшим нетерпением ожидаю нашего отъезда в Москву: надеюсь, что мы проведем зиму как нельзя лучше. К крайнему моему сожалению, невозможно будет мне записаться в вашу трупу: если не надобно иметь искусство, то нужна, по крайней мере, память, а ее, как ты знаешь, у меня на лицо не имеется.1 Разве ты в минуты бессонницы изобретешь верную, надежную мнемонику, а то нет для меня спасения. - На днях я был весьма занят - чем бы ты (по)думал - разрешением задачи: есть ли будущая

стр. 113

--------------------------------------------------------------------------------

жизнь для индивидуев? Разум говорит нет, а чувство - да. Чем более думал об этом, тем яснее становилась необходимость оной для сей жизни. Без будущности индивидуальной - нравственность как без якоря. - Философия говорит: совершенствуйся; но усовершенствование без цели есть идея, годная для школы, а в жизни она вовсе бессмысленна. К тому ж, дать человеку идею о вечности и осудить его на уничтожение (чем является превращение в абсолют) - serait pas trop fort.2 Подумай об этом. Я нахожусь теперь в весьма неприятном положении: этот частный скептицизм производит на меня весьма неприятное действие.

Засвидетельствуй мое почтение Елизавете Васильевне Титовой3 и скажи ей, что я надеюсь ее застать еще в Москве. Я бы немедленно приехал, но кой-какие дела задерживают нас еще здесь до половины будущей недели.

Прощай, любезный друг. Дней чрез шесть мы свидимся.

На век твой друг А. Кошелев. La Mettrie4 получил.

-----

10

Село Ильинское, 8-го июля [1833].

Жду твоего густого письма,1 любезный друг Киреевский, а жиденькое получил. Об моей болезни ты говоришь как оракул: сначала ничего не поймешь, а чем более читаешь, тем еще менее понимаешь.2 Если б я был в Москве, то непременно включил бы тебя в письмо, запечатал и отправил бы тебя в Лондон для редакции остальных протоколов по греческому и бельгийскому делам.3

Вот тебе письмо к Свербеевым. Отправь его вместе с своим.4 Мы ускорили еще днем свой отъезд: сегодня чрез час едем, несмотря на проливной дождь. А потому пиши ко мне по пятницам до 12 часов по след. адресу: Рязанской губернии, в город Сапожок, а оттуда в село Смыково.5 Газеты же по прочтении отправляй в наш дом, откуда будут посылать ко мне по понедельникам с тяжелою почтою в Рязанскую деревню.

Я беру с собою только юридические книги. На днях я много читал, и много написал замечаний на наш Свод.6 А ты что делаешь?

стр. 114

--------------------------------------------------------------------------------

Обними за меня Скорятина,7 Трубецкого и пр. Скажи первому, что да будет ему стыдно. Советуй Трубецкому не утопать в утопиях, а то мне из Рязани его не вытащить.8

Прощай. Пиши, не ленись.

На век твой друг А. Кошелев.

-----

11

С. Смыково. Июля 21-го [1833].

Спасибо, весьма спасибо за твое письмо, любезный друг Киреевский. Но что скажу тебе в ответ на твое сладкими far niente1 внушенное послание? Целый день толкую о снопах, да о кресцах; считаю приходные и расходные книги; сменяю и назначаю старост и десятцих;2 либеральничаю на счет палок. - Вот как я провожу время. До сих пор ни о чем не только душепитательном не думал, а кроме твоего

стр. 115

--------------------------------------------------------------------------------

письма ничего не читал душеспасительного. Я не нашел таких беспорядков, как ожидал; а потому скорее отсюду уедем, чем смели надеяться. Думали здесь остаться шесть недель, но теперь предвидим возможность удрать отсюда около 10-го будущего месяца. - Хочется с тобою говорить, а говорить не о чем; скажу тебе только то, что не постигаю, чем прокормятся наши самые самые плодородные губернии: решительный голод. У нас родилось дурно, но во всей окружности еще хуже. В Саратове, Тамбове, Воронеже нет ни зерна.

Что поделываешь ты? Что делает Скорятин? Уехал ли Трубецк(ой) или все сбирается? А Шевырев как-то проходит сквозь мытарства университетские?3 Прошла ли Энциклопедия венерических болезней Мельгунова.4 Прощай.

Весь твой А. К.

[Вдоль письма по краю:] Коляска моя в деревне. Я ее продаю, но теперь не знаю, как ее показать Петру Яковлевичу.5 Если он может подождать до половины августа, то к тому времени я буду в Москве.

-----

О литературе