В Рязани отмечается 70-летие поэта Евгения Фёдоровича Маркина (22.08.1938, д. Клетино Касимовского р-на – 17.11.1979, там же)

Публикуем материалы посвящённые поэту, написанные в разное время.

Я помню его стихотворение «Рязанский хор в Скопине». Оно поразило, захватило, подняло ввысь. Это было стихотворение большого мастера – я так подумал и вздрогнул от неожиданной смелости, ведь мы привыкли считать большими мастерами в основном жителей XIX века или тех, кто от нас далеко, кто нам подан, так сказать, сверху. Я показал стихотворение Маркина тончайшему и строжайшему филологу Ю.В. Бабичевой (теперь это имя известно и у нас, и за рубежом) – и она заплакала. Так, наверное, плакал Горький, читая «Чёрного человека» Есенина, в то время как воронствующая околопоэтическая публика неистово кричала: «Шизофрения! Шизофрения!»

Поэт Евгений Маркин пришёл к нам в спокойное, тихое время. Оно всем казалось простым и сильным, а было коварным, застойным. Застой проникал в наши поры и в наши мысли. Поэзия разбивалась о равнодушие, или равнодушию становилось не по себе от поэзии. Застой мстил поэтам. Он мстил жестоко и мелочно, называя большое незначительным и возвеличивая малое как самое большое. Поэту Евгению Маркину, одному из самых активных противников застоя, жилось особенно нелегко. Впрочем, так же нелегко жилось Николаю Рубцову и Алексею Прасолову – эти имена вместе с именем Маркина сейчас заслонили собой мнимые величины, ещё вчера казавшиеся незыблемыми и вечными. Истинная поэзия пробивает дорогу с трудом, но правда в конце концов побеждает. Евгений Маркин знал и эти простые истины. Но одно дело – их знать, другое – вынести всё это, остаться преданным одной лишь правде до конца. Теперь, когда прошло уже достаточно лет для осмысления поэзии Маркина, можно твёрдо и уверенно сказать: ни одной строчки, ни одной мысли ущербной и лживой в этой поэзии нет. В ней всё чисто и возвышенно, в ней всё удивительно ёмко и правдиво. Всё - по-есенински талантливо и значимо. Я невольно сравнил Маркина с Есениным и не хочу брать назад свои слова, потому что Есенин давно стал эталоном художественной правды, мерилом поэтической совести и чистоты. Маркин же сполна воплотил в себе есенинские идеалы, это заметно каждому, кто способен увидеть подлинную поэзию и отличить её от грубых подделок, от которых веет лицемерием и черствостью.

Чем же хороша поэзия Маркина? Что оставил после себя наш рязанский поэт? С чем он идёт к грядущим поколениям? Гуманизм! Прежде всего – гуманизм, необыкновенное чувство благодарности к людям, умение увидеть в простых и незаметных жителях Земли возвышенное, космическое, звёздное. Маркин был большим и щедрым человеком, он умел любить в упор, без оглядки. Его любили издалека, абстрактно, с оговорками, подпрыскивая и подслащивая. А он - в упор, не отводя глаз, ничего про запас не оставляя. Он был по-русски неиссякаем, неутомим, неугомонен. Он часто оставался один – и никогда не был одиноким!
Спасибо вам, добрые люди,
за то, что в бездомные дни
вы чаще мне были не судьи,
а вроде бы кем из родни! –
так писал поэт, завершая жизненный путь. И какой волнующей силой веет от этих бесхитростных строк! Какой доброй энергией наполнены слова! А вот и те люди, которые стали героями маркинских стихов: добровольно ушедший из жизни поэт Максимович, безымянный мальчишка – красный конник, мать, сестра, дед Мишка, скрипач из ресторана, Степан Разин... Сколько лиц!

Сколько космических вспышек! Поэт утопает в прекрасных, драгоценных образах, но никогда в них не растворяется, оставаясь самим собой. Он, правда, дарует свои черты то одному герою, то другому и сам, словно ставя над собой эксперимент, преображается, взмахивая саблей или держа над волной красавицу-персиянку. И эта дивная поэтическая игра, та жизненная невесомость, которая вдохновенно описана самим поэтом Маркиным:

А то ещё познал я невесомость,
когда судьбой в глубинку занесённый,
над рукописью мучишься бессонно,
и ни строки! Несчастный рифмоплёт!..
И вдруг в окно увидишь: с юга - гуси!
И образ есть! И ни тоски, ни грусти!
Звенят, звенят малиновые гусли...
О вдохновенья радостный полёт!

Поэзия Маркина связана с родным краем, с той прекрасной рязанской провинцией, которой поэт без всякого ломания горд. Касимовские стародавности. Родная деревня Клетино. Ока. Солотча. Мещёрские сосны. Неистребимая речка Гусь! Кому-то, может быть, и чуждо всё это, и смешно. Однако и надо всем можно смеяться – и над Обью, и над Енисеем, повернув их в сухую степь и лишив свидания с Океаном. И над Земной Осью можно смеяться! И над Космосом! Мы ещё не научились беречь каждое болотце, каждый безымянный ручей. Но это значит, мы не научились беречь и каждого человека, представляя в уме лишь некую абстракцию. Как это далеко от маркинской любви к человеку! Поэзия Маркина глубоко нравственна, действенна, патриотична. Она возвышенна, нежна и совершенна. В ней каждый раз что-нибудь открываешь для себя – такое необыкновенно важное: то чистую струйку студёной речки с гусиным названием, то цвет кручёной морской волны, то восторженный полёт мотылька, то трубное движение гусей над рязанским Трубежем.

Маркин был поэтом, для которого народное творчество (частушечный юмор, причудливость песенных синкоп, бесшабашная удаль деревенской рифмы) было не чем-то внешним, усвоенным, а внутренним, органическим и потому безграничным, неиссякаемым. Великолепна его озорная «Пастораль 76» («...через плечо у Вани кнут, на голове самбреро...»). Трудно в наши дни найти что-либо народное по языку и по мысли. Я люблю его стихотворение «Ночь на полевом стане», где с помощью метких деревенских фраз выкованы такие живые фигуры людей, что диву даёшься, как это можно сделать, пользуясь обычным словом. Но, конечно, вершиной творческой игры поэта оказывается поэма «Первая красавица». Разве можно остаться равнодушным к таким строкам:

Если б Зинку Пятакову
всему свету показать,
началось бы тут такое,
что боюсь и предсказать!
Короли бы да султаны,
потрясённые до слёз,
побросали свои страны –
записались к нам в колхоз!

Что это? Ребячья наивность? Или тонкая ирония, игра? Привыкнув к твёрдокаменному или железному пафосу 70-х годов, трудно воспринимать маркинские строки серьёзно, а не серьёзно – их воспринимать и вообще невозможно. Но таково свойство русской народной поэзии в её частушечных вариантах – горьких и безудержно искромётных одновременно, словно бы покорных и неожиданно смелых. Частушка – самый отчаянный и самый неистребимый вид народной поэзии; и этот способ самовыражения был особенно близок Маркину; он формой частушки владел безупречно, зная и более тонкие фигуры, постигнув значение самых изысканных форм.

Я знаю, что Маркин осмысливал многие исторические сюжеты. В его мечтах вызревал сложный образ великого рязанского князя Олега Ивановича (поэт находил ему живые параллели). Вообще человек для Маркина не был ограничен во времени. Время представлялось ему неким расширением пространства, весьма стеснённого теми или иными историческими обстоятельствами. Человек уходил из пространства во время, спасая свои мечты и возвышенные идеи. Маркин был глубоко образован, начитан, он имел достаточные представления об исторических событиях в известных интерпретациях. Но его исторический образ был необычен, нестандартен. Чувствуя это и относясь к этому иногда как к слабости, Маркин редко доводил замысел до полного воплощения. Зато уж если возникала реализация, то это была глубочайшая, многоплановая, переполненная смыслом художественная картина, которая вызывала гнев и радость (конечно, у разных людей), и поэту она в связи с этим приносила не только счастье, но и страдания. Именно здесь я и хочу вспомнить самую совершенную вещь Евгения Маркина – его поэму «Белый бакен», напечатанную в 1971 году в журнале «Новый мир». Сам Маркин не назвал «Белый бакен» поэмой, видимо, из-за небольшого объёма произведения (всего 80 строк). Но это поэтическое полотно вполне подходит под указанный жанр, и в нём глубоко народный, почти трагический образ женщины, любящей бакенщика-бобыля и разделённой с ним рекою. Древним прототипом бакенщика оказывается легендарный Перевозчик, давший названия самым древним русским городам. Это, безусловно, поэт, и не только поэт - это глаза и сердце. А сама женщина – словно символ Отчизны, по чьему-то дикому произволу отделённой от своего Поэта («он на левом, ты на правом – две беды и две тоски!»). Эта отделённость, абсурдная, нелепая, осознавалась Маркиным как очень печальный факт, хотя он верил в его преходящий характер. Но Маркина, к сожалению, давно уже нет, и трудно представить, что бы он мог сделать, проживи хоть на десятилетие больше.

Но и того, что сделано, хватит на многие годы осмысления, ведь о Маркине ещё ничего не написано, а он просится в школьные учебники, которые без него мертвы и примитивны. Маркина ещё не печатали в обилии центральные престижные журналы: они только начинают осваивать лучший поэтический материал прошлых лет и делают это не спеша, осторожно, с каким-то не очень понятным выбором. Хочется верить и надеяться всё же, что поэтическая судьба Маркина – дело не одних лишь рязанцев.

1988

Владимир Руделёв