В 2008 году так часты сообщения о смертях известных людей, каждый из которых мог бы называться духовным лидером, наставником, пастырем, учителем… Недавно ушел Александр Солженицын. С бывшим «вермонтским отшельником» прощался весь мир. А в Рязани 21 августа 2008 года перестало биться сердце другого пастыря и учителя. Семена Николаевича Теплоухова. Отца Симеона. Заштатного священника кладбищенской во имя иконы Скорбящей Божией Матери Он не гремел на всю страну, даже на весь город… Но прихожанам церкви, особенно слушателям воскресной школы при ней, он был дорог и близок.

Это был человек уникальной судьбы. Несколько лет назад я довольно интенсивно с ним общалась. Достаточно для того, чтобы объединить свои записи в не слишком объемный очерк. И очень, увы, мало для того, чтобы написать без подсказок отца Симеона книгу о нем. Но пусть лучше будет сказано вослед мало, чем ничего… Очерк называется не то чтобы оригинально, зато справедливо.

Сквозь время: от Харбина до Рязани

- Во времена моей молодости, - говорил Семен Николаевич Теплоухов, - дамам пальто подавали так, чтобы они не делали лишних движений.
И ловко натягивал пальто мне на плечи по свободно опущенным рукам. Сейчас мужчины так делать не умеют…

Во времена своей молодости Семен Николаевич Теплоухов в порядке ухаживания катал барышень в пролетках, запряженных кровными рысаками. Свободно разговаривал на нескольких языках. И частенько в быту переходил на китайский или японский язык. Потому что молодость Семена Николаевича прошла в Харбине.

Русский город в Китае.

Поэт Арсений Несмелов (1889 – 1945), воевавший вместе с адмиралом Колчаком и живший в Харбине, так описал рождение русского города в степях за Амуром:
«Инженер. Распахнут ворот.
Фляга. Карабин.
- Здесь построим русский город,

Назовем – Харбин».

Эта сцена могла иметь место в 90-х годах XIX века. Город начал строиться вместе с Китайско-Восточной железной дорогой в 1898 году, и до середины ХХ века был ее административным центром. Но слово, которым «окрестили» новый русский город, постройка которого, несомненно, была связана с экономической экспансией Российской империи в пограничные регионы, было никак не русским. Маньчжурское слово Харбин упоминается еще в XIX века середине в смысле «узкий остров, находящийся на реке Сунгари», напротив нынешнего Харбина. Топографическое обозначение дало название целому «государству в государстве» - русскому поселению, живущему по собственным законам, в Китае.

Еще до революции на строительство КВЖД стекались русские. Почти все они остались жить там и работать на дороге. Первоначальное поселение у транспортной артерии в выросло в город (так называемый Старый Харбин, где жили железнодорожные рабочие) за считанные годы, когда здесь стали нужны люди разных специальностей. Жизнь у дороги забила ключом, заработки на этом объекте были приличные.
Те же русские эмигранты и дети технической «верхушки» КВЖД в своих воспоминаниях и художественных книгах много писали о том, что русские потребительски, свысока относились к коренному населению Китая.

(Скажем, много материала по теме дореволюционного бытия Харбина можно найти здесь).

Однако Семен Николаевич с этим не согласен. В его памяти закрепилось, что русские и китайцы сотрудничали вполне продуктивно, а между собой, можно сказать, дружили.

После революции в Харбин буквально хлынул поток русских. Ехали легально и нелегально – остатки разбитых войск врангелевцев, колчаковцев, меркуловцев, семеновцев, духовные лица (и священники, и монахи из разоренных монастырей) и просто мирные обыватели. Рядом со Старым Харбином еще при царе возник Новый Харбин, но эвакуировавшимся он стал мал. С изумительной быстротой Харбин окружили новые районы: Пристань, Саманный городок, Нахаловка, Корпусный городок, Мацзягоу и другие. И в каждом из них вместе с домами строились православные церкви.

Кстати, коренное население не делило пришельцев по национальному признаку: белорус, еврей, натурализованный немец из России равно назывались русскими. Эмигранты же забывали о прежних раздорах, стараясь объединиться на чужбине. Чужбина быстро стала для них домом.
- Как выглядел город? – интересовалась я.

- Совершенно русский на вид, - отвечал Семен Николаевич. Судя по сохранившимся у него фотографиям, так оно и было. Архитектура – словно в любом губернском городе центра Руси – кафедральный собор, к нему ведет главная улица, строгие классические здания учебных заведений, помпезные особняки частных владельцев…

С начала 1930-х годов в Китае началась японская экспансия, почти вся территория оказалась оккупирована японцами. Этот политический процесс тоже имел экономический «подтекст». Но о большой политике мы с Семеном Николаевичем не говорили. Мне была интереснее его «отдельно взятая» судьба. Про японцев Семен Николаевич вспомнил следующее: новые хозяева земли были достаточно деликатны: эмигрантов не притесняли, лишь ближе к началу Второй мировой заставили носить значки, цветами повторявшие гербы покинутых ими стран. Теплоухову, как выходцу из царской России, полагался «триколор». К царским эмигрантам отношение было лучше, чем к тем, кто успел хоть немного побыть советскими подданными – тех вынуждали сменять гражданство. Склоняли эмигрантов на службу блоку Берлин-Рим-Токио, но суровых репрессий к отказавшимся не применяли. Да еще рачительные японцы в начале 1940-х переселили значительную часть русских в маньчжурские степи – чтобы их руками осваивать непаханые просторы. В точности как советское освоение целины…

Испортить русско-китайские отношения всерьез умудрился Никита Сергеевич Хрущев (конфликтом с председателем ЦК Компартии Китая Мао Цзэ Дуном). Во времена «холодной войны», после вывода советских войск из Китая и выпадов Хрущева в адрес «Великого Кормчего», почти всем русским пришлось покинуть Китай – их буквально гнали, не давая продать имущество, чтобы собрать денег на выезд. Власти запретили обывателям что-либо покупать у русских, уезжающих в СССР. В результате сегодня русские оказываются в Китае только в роли «челноков» да сотрудников посольства, ну, разве что в последние годы стали чаще туристические поездки из России. А огромный город Харбин перестал быть «нашим». Таковым он оставался только в памяти немногочисленных долго живущих реэмигрантов. В том числе – Семена Николаевича Теплоухова.

«Мы, дети страшных лет России…»

Семена Николаевича можно с полным правом называть сыном страшных лет России. Он 1916 года рождения. Когда мальчик появился на свет, его отец, прапорщик, воевал с немцами на западной границе великой империи. Он погиб, не успев вырастить сына. Его тело в двух гробах, деревянном и металлическом, купленных на солдатские деньги, привез с фронта денщик. Привез и личные вещи младшего офицера. Далеко вез, через полстраны, на Урал, в тихий городок Кушву, где издавна жила семья Теплоуховых.

- Мой дед, вольный крестьянин, имел свой рудник, - рассказывал Семен Николаевич. – Улица в Кушве, где стоял наш дом, называлась Теплоуховской. Рабочих на руднике было немного, и все они жили как бы одной семьей с хозяином. Дед справлял им за свой счет свадьбы, крестины, поминки… Поэтому, когда пришла новая власть, нашего дома не тронули – не разрушили, не национализировали. Деда в городе любили. Он был крепким стариком, но, потеряв сына-«последыша», младшего из четверых, на фронте, ослаб в одночасье. Сказал, что умрет через три дня. Исповедался, причастился, оделся в чистое и лег на кровать. В это время в дом ворвались два бандита из местных – многие маргиналы поняли революцию только как возможность грабежа. В поисках добычи вбежали и на второй этаж, в светелку, где лежал «покойник», стали шарить везде. Тут «покойник» встал, и мародеры в панике бросились вон. Вся Кушва знала, как легко дед гнул в кулаке подковы и монеты…

И все же дед-богатырь ненамного пережил революцию. По смерти свекра и свекрови мать Семена Николаевича с грудным сыном уехала к своему крестному за Урал, в Киштым (ныне – Челябинская область. – Е.С.), где тот был главным инспектором большого завода. Вторично вышла замуж за талантливого парикмахера Ивана Антоновича Михайлова. Это ему, в благодарность за его мастерство, кто-то из новых власть предержащих шепнул, что скоро конец официальной эмиграции, и семья успела легально уехать в Китай. В Харбине поначалу снимали комнату в районе, называемом «Зеленый базар» (из-за множества переселенцев в Харбине разразился настоящий жилищный кризис), затем перебрались в дом, построенный правлением КВЖД. И стали приживаться. Иван Антонович совершенствовал свое ремесло, его жена была домашней хозяйкой. Семена отдали в первую русскую привилегированную гимназию, где было два мальчика, прочие – девочки. После гимназии Семен закончил реальное училище. Причем и то, и другое заведение закончил годом раньше, чем следовало бы, пройдя полный курс наук скорее товарищей, благодаря цепкой памяти, способностям к учебе и жажде знаний. Далее Семен прошел трехлетние пасторско-богословские курсы Православной церкви, полуподпольное военное училище, подчинявшееся великому князю Кириллу Романову (который жил тогда во Франции), юридический факультет Бензянского государственного университета, курсы машинописи и бухгалтерии, японского языка при японской военной миссии. Брал уроки по постановке голоса у певцов из русских эмигрантов. Состоял в исследовательской организации студентов, вышедших из скаутов «Пржевальцы», которой руководил крупный археолог В.В. Поносов. «Пржевальцы» занимались естествоиспытанием, археологией, этнографией. Очень солидный багаж знаний сложился у Семена Николаевича, а для него это казалось нормой, а то и малостью…

Сменив множество профессий – в строительной компании, в иностранном отделе государственного страхования жизни, в коммивояжерах и так далее – Семен Николаевич был рукоположен в дьяконы. Образование, полученное на пастырско-богословских курсах, это позволяло. Отчасти он сделал это, чтобы не идти на службу в армию, созданную профашистским Бюро Русских Эмигрантов (но причина, конечно, не только в этом). Ясно было, что эта армия готовится против СССР. Семен Николаевич так говорил о своем «уклонении от армии»:
- Мы были ярые антисоветчики, но влюбленные в свою Родину!..

Помнится, почти с такими же словами и стареющий генерал Деникин отказался принять участие в гитлеровском наступлении на Россию…

В качестве дьякона Семен Николаевич уехал с семьей «на целину», в китайскую провинцию Тоген, в деревню Тоген (своего рода «столицу» целинных земель), где и встретился в 1945 году с советскими солдатами из разведгруппы. Те с непривычки удивились, увидев человека в рясе. Но, пообщавшись с Семеном Николаевичем, сменили пренебрежительное «поп» на уважительный разговор. Первая встреча с советскими военными оказалась никак не последней. Можно сказать, судьбоносной.

- Я с семьей вернулся из Тогена в Харбин, где меня нашли офицеры советских погранвойск. Их в наш дом привел Юрий Аксютец, бывший воспитанник нашей семьи.

Он рассказал про меня, что я знаю японский и китайский языки. Несколько раз мне предлагали переехать в Россию и пойти в их войска вольнонаемным – переводчиком с китайского и японского, предлагали большой оклад. Я отказывался. Советовался с епископом Димитрием, моим всегдашним наставником. Он оказался прозорливее меня. Сказал: «Сеня, езжай! Но семью оставь здесь. Сам не поедешь – тебя повезут, как преступника». Благословил на службу в советских погранвойсках.

Так, по иронии судьбы, человек, получивший после училища легитимистов-кирилловцев чин подпоручика, попал как вольнонаемный в советскую армию.

Но Бог тебя хранит!..

Это был потрясающий человек, в котором уживались огромная житейская мудрость, христианская доброта, старомодная галантность и молодость души. Такое впечатление, что на личность Семена Николаевича не повиляли перипетии, которых ему пришлось пережить куда больше, чем даже просто спокойных дней – не говоря уж о днях радостных. Избранная им когда-то духовная стезя довела Семена Николаевича до последних дней жизни. На склоне лет он исполнял должность заштатного священника (священника, имеющего право на отправление треб, но не располагающего постоянным приходом для окормления) Рязанской церкви во имя иконы Скорбящей Божией Матери.

И постоянно вел при этой церкви воскресную школу для взрослых, отвечая людям, которые начали уже стариться в атеизме, на вопросы – то простые, то сложные, естественные вопросы отлученных от веры, изучая с ними Евангелие, Священное Писание, Жития святых… Одно время я тоже посещала эти занятия и активно спрашивала отца Симеона (таково было «духовное имя» Семена Николаевича) об основах веры и религии. Его Православие было естественным, он впитал его с молоком матери, потому, наверное, и религиозное просвещение ему удавалось едва ли не лучше, чем более молодым священникам... И хотя воззрения его, с точки зрения ортодоксального Православия, бывали спорными, но в них увязывалось воедино христианское учение и реалии бытия. Именно такого наставника не хватает всем неофитам. Жаль, что я не обо всем расспросила отца Симеона.

Вера в Бога красной нитью проходила через все тяготы судьбы Теплоухова.

Начать с того, что Семен был третьим ребенком в семье, а его предшественники не жили. Беременная мать в сопровождении свекрови ездила поклониться мощам святого Симеона Верхотурского. Святой праведный Семион Верхотурский чудотворец считается покровителем Урала и Сибири, а среди многих его чудес были чудеса врачевания. Потом приехавший с фронта на побывку отец повторил поездку на реку Туру с новорожденным сыном. От давнего паломничества Семену Николаевичу осталась иконка с образом Симеона Верхотурского, отцовское благословение. Образок сопровождал Семена Николаевича всю жизнь.

Несколько раз именно вмешательство высших сил возвращало Теплоухова с того света – по крайней мере, очень похоже на чудесные избавления, ибо силы материальные оказывались бессильны. Любопытно, что такие ситуации стали складываться уже в Советской России. Раз – во время службы в погранвойсках, когда Семен Николаевич заболел сыпным тифом. В Китае, в местечке «Три дерева» японцы испытывали на людях биологическое оружие, готовясь к войне, и отчим Теплоухова заразился сыпняком. Он скончался. Семен Николаевич организовывал похороны, подхватил тиф и тоже мог бы отдать Богу душу. Выходили. Спасибо врачам или небесному покровителю? Правда, больной чуть не лишился памяти, но и ее обрел, подобно чуду.

- Через двадцать четверо суток бреда я пришел в себя, но не мог вспомнить, кто я, где я, откуда родом, кто мои родители… Со мной нянчился главный инфекционист Приморского края Лев Исаакович Могорил, рассказывал мне мою биографию, а я ничего не помнил. Но раз утром проснулся – на столе в палате стояла банка с консервированными белыми персиками. Я вскрикнул по-японски: «Сиро-мо-му!» - «Белые персики!» - и с этой детальки внезапно вспомнил все.

Память у Семена Николаевича была потрясающая. Работая над его воспоминаниями, я все поражалась, какое количество эпизодов, как «проходных», так и очень характерных, держал в голове старец без малого девяноста лет. Так помогли ему белые персики…

В другой раз Семен Николаевич перенес заражение крови, будучи научным сотрудником Дальневосточной Базы Академии Наук (ДБАН, предтеча Дальневосточного отделения РАН) – в тайге, в гельминтологической экспедиции (наука гельминтология изучает паразитов растений, животных и человека). Кем только ни был за свою долгую жизнь Теплоухов - военным, юристом, переводчиком, научным работником!.. Но естествоиспытательская деятельность чуть было не кончилась для него плачевно. Сепсис прогрессировал. Отцова иконка Симеона Верхотурского висела в ногах смертельно больного. Собирая последние силы, Семен Николаевич молился покровителю и дал обет остаток жизни посвятить церковной службе. И болезнь удалось победить. С тех пор Семен Николаевич занимался только служением Богу. Даже когда ему приходилось (в нашей стране нередки такие парадоксы!) читать якобы антирелигиозные лекции для общества «Знание». После одной из этих лекций (уже на рязанской земле) организаторам пришла жалоба из Кораблина по партийной линии: «Кого вы прислали?! Это не антирелигиозная пропаганда! Это религиозная агитация!» Зато слушатели благодарили, уважительно называли «батюшкой», а для отца Симеона отклик одной души значил больше, чем гнев многоликого начальства. Да и чем могло начальство угрожать этому человеку, страшнее того, что он уже пережил?..

Один из школьников, кому Семен Николаевич читал научно-популярную лекцию, став взрослым, сказал мне: «Теплоухов заставил меня пересмотреть мое отношение к религии».

- Я ничего не пропагандировал, - усмехался Семен Николаевич всякий раз, как речь заходила об его «пропаганде мракобесия». – Я просто читал лекции по истории религии, рассказывал о неизвестных многим ее сторонах. И отвечал на все вопросы, как смотрит Православная церковь на то-то и то-то.

Мне понятен интерес тех давних слушателей лекций Семена Николаевича, проповедей отца Симеона. С ним можно было беседовать бесконечно. У Семена Николаевича сохранилась навсегда одна непобедимая черта: стремление делиться своими знаниями, опытом, умением с другими – и талант к «педагогическому» мастерству. Его всегда было любопытно слушать, ему легко было задавать вопросы, зная, что ответ непременно будет, что священник не отмолчится от щекотливой теме, не переведет разговор…

Потому я и спрашивала у него о том, о чем обычно не спрашивают не только духовных лиц, но и не самых близких мирян: о самом личном. На старых, еще харбинских фотографиях – интересный молодой шатен. Галантные манеры (помните – пальто?) сохранились у Теплоухова до старости. Это позволяло подозревать в молодом Теплоухове успешного бонвивана. Как же сочетать это с православием?..

«Последняя у попа жена»

Так шутливо говорят, когда хотят подчеркнуть: ничто не кончается так быстро, как шансы священника создать семью. Священник может жениться с благословения Церкви один-единственный раз. Последующие браки не запрещены, но считаются словно бы не благословенными. Однако жизнь вносит свои коррективы. Семен Николаевич рассказывал достаточно откровенно про харбинские «забавы молодых».

- Я помню всех девушек, которыми увлекался, их лица, голоса, имена. Но девушек было немного. В наше время отношения между полами были строже. Строгость распространялась и на правила этикета. Например, считалось неприличным для дамы взять кавалера под руку. Для девицы – тем более. Спутник мог лишь предложить им локоть «кренделем», а женщины должны были думать, принимать поддержку или нет.

А с другой стороны, Семен Николаевич не умолчал про катания на санях с ледяных гор – это ушедшая в прошлое вместе с рысаками и санями забава, когда кавалер в возке буквально прикрывает даму своим телом. Очень любил это зимнее развлечение православный Харбин. Сани могли и упасть с ледяной кромки, - седокам не опасно, но смешно, и есть повод поцеловаться в стремительном кувыркании, и по реакции девушки понятно, на что надеяться…

Первый раз Семен Николаевич женился сравнительно молодым человеком.

- Первая моя жена, приехавшая вместе со мной в Россию, давно умерла, я много лет живу со второй. У нас взрослая дочь, двое внуков в Рязани, одна старшая дочь живет в Германии, другая в Москве, семья старшего сына в Твери. Дети далеко, но одиноким я себя не ощущаю.

Верующие люди всегда твердо убеждены, что они не одни на свете. Даже если физически они одиноки и всеми забыты. Семен Николаевич никогда не был одинок, оставлен родными, во второй его семье царили теплые отношения. Разве что родные не понимали «блажи» отца и деда относительно написания мемуаров… А у Семена Николаевича было свое отношение к прошлому, он понимал, как важно хранить его вещественные и материальные частицы – дабы не пресеклась связь времен… Правда, по сравнению с массивом воспоминаний, сохраненных в уме, материальных осколков истории ему удалось донести до наших дней немного.

Первая супруга Семена Николаевича, Ольга Александровна, урожденная Фарафонтова, была дочерью «царского» работника просвещения из Сибири. В их семье хранилась реликвия – шашка А.В. Колчака с дарственной надписью: «Адмиралу Колчаку от кубанских казаков». Эту шашку тесть Теплоухова после разгрома армии «верховного правителя Сибири» выменял на корову (!). Увез с собой в Харбин, как бесценную память о славном прошлом России. А Семен Николаевич привез ее в Россию в свой приезд после 1945 года. Его, как сотрудника погранвойск, не досматривали на границе. Теплоухов хотел передать шашку в музей, да жена запротестовала. А в Вологде (куда только ни заносила семью Теплоуховых судьба!) шашка, спрятанная на чердаке дома священника, пропала. То ли соседские мальчишки унесли, то ли позарился кто на драгоценное оружие, но память о «верховном правителе Сибири» бесследно исчезла. К счастью, никаких репрессий после ее исчезновения Теплоуховы не претерпели. Хотя по другим поводам притеснения имели место быть… Только и остается удивляться гигантскому спокойствию, слитому с человечностью в натуре Семена Николаевича. Казалось бы, лишения воспитывают в людях отрицательные качества – или, напротив, делают их нетерпимыми к чужим провинностям. А он всегда на людях сохранял спокойствие, не уверена, что когда-либо в жизни повышал на кого-то голос и со снисходительной улыбкой встречал какие-либо неблаговидные проявления человеческого характера – знаете, когда слово «характер» звучит как осуждение?.. Со спокойной полуулыбкой он отмечал: «Я на людей никогда не обижаюсь…»

«Здесь не камера – палата…»

Многие русские жители Харбина, вернувшиеся на историческую родину после 1945 года, попали в лагеря. Среди знакомых Семена Николаевича кое-кого не обошла чаша сия.

- Как у вас лично складывались отношения с советской властью? – не могла не спросить я.

- Когда работал в погранвойсках в Имане (в настоящее время этот город называется Дальнереченск. – Е.С.), меня убеждали сбрить «поповскую» бороду, снять нательный крест и обещали при этом условии звание майора административной службы. Сослуживцы, приходя ко мне в гости, видели на стенах иконы. Многие советовали убрать их подальше, не идти на конфликт с новой властью. Я не снял ни креста, ни икон, и притеснений по этому поводу не было. Я знаю, что многие иерархи Православной церкви из Харбина служили в Росси без помех. Не все подвергались репрессиям.

И все-таки ставшая советской Родина не всегда была для Теплоухова матерью – вела себя и как мачеха. Когда после выздоровления от тифа он съездил в Китай в командировку за разведчиками (их частенько «вербовали» из рядовых китайских крестьян) и перевез семью в Россию, случилась большая неприятность. Семен Николаевич не любит об этом вспоминать, но из песни слова не выкинешь… Начальник управления погранвойск во Владивостоке привык разговаривать с подчиненными в хамском тоне, не стеснялся материться (все же поразительно, как быстро новый строй жизни развязал в людях низшие инстинкты!). Раз он выразился в адрес Теплоухова. И тот… публично потребовал извиниться за оскорбление своей матери. Шокированный полковник долго не мог понять, что к чему (уже тогда беспредметная ругань в пространство не воспринималась как оскорбление, что же говорить о нынешних временах!), извинение процедил сквозь зубы. А спустя какое-то время Семен Николаевич попросил отпуск по состоянию здоровья, ввиду нервного перенапряжения. Отпуск ему предоставили. Вместе с лечением в «санатории».

Попросту говоря – в психиатрической больнице. Судя по всему, полковник отомстил самолюбивому сотруднику. Если учесть, что в то время в психиатрии широко применялся электрошок (его опробовали на пациентах), то Семен Николаевич вновь оказался на грани гибели. Рисковал в прямом смысле головой – иные от этой процедуры впадали в слабоумие, а кто-то и умирал. Видимо, снова праведный Симеон Верхотурский помог носящему его имя – ни на здоровье, ни на жизнь Теплоухова не повлияла эта процедура, без сомнения, полезная, только не на стадии экспериментов…

После выхода из больницы (со справкой, что он нормален – а зачем тогда помещали на лечение?!) Семен Николаевич попал на научную работу в Дальневосточную Базу АН СССР. Это дело было как раз по его пытливому уму и тяге к познанию. Но чудесное спасение от заражения крови (уже описанное выше) требовало исполнения обета – вернуться в храм, а епископ Владивостокский и Хабаровский Гавриил потребовал уволиться с мирской должности. Этот архипастырь был «жестковыйный», принципиальный. Директор ДБАН сначала слышать не хотел об увольнении Теплоухова. Но, узнав, что его сотрудник – «поп» (этот козырь Семен Николаевич приберег напоследок; а почему никто не догадался сам? Наверное, очень уж не соответствовал карикатурный образ попа с плаката Кукрыниксов этому энергичному, образованному, держащемуся с достоинством человеку!), велел: «Рассчитать немедленно!»

Признав себя священнослужителем, Теплоухов лишился права жить в служебной квартире, да и в приграничной зоне, куда относился Владивосток. Пришлось переезжать дальше, в глубь страны – Хабаровск, Вологда, Рязань, Тула, снова Рязань. Отец Симеон рассказывал, как был приходским священником в глухих селах Рязанщины, пока епархия не прикрепила его к Скорбященской церкви областного центра.

Ни разу больше не пришлось ему, несмотря на длительные странствия, побывать в Кушве. Наверное, там больше нет дедовского дома, не говоря уж о Теплоуховском руднике...

О других репрессиях Семен Николаевич не рассказывал. Без лишних подробностей понятно, каково жилось священникам в СССР. Однако он выжил и не гневил Бога пустыми жалобами на судьбу.

Печальный эпилог

Последние лет десять своей жизни, пока был в силах и в памяти, Семен Николаевич работал над написанием (точнее сказать, над составлением) воспоминаний. Он надиктовывал их. Автор замыслил двухтомный цикл: «25 лет в Китае» и «50 лет в Советском Союзе». Как я уже замечала, домочадцы Семена Николаевича не видели смысла в этом занятии. Но он был упрям. Видимо, хорошо помнил и буквально понимал 74-й сонет Шекспира:

«Когда меня отправят под арест
Без выкупа, залога и отсрочки,
Не глыба камня, не могильный крест -

Мне памятником будут эти строчки…»

Первая книга, помощь в написании и издании которой оказывал писатель и художник Игорь Ситников, вышла в самом конце прошлого века в одном из московских издательств.

Вторая книга… не состоялась. Она останется мне немым укором. Именно мне надиктовал Семен Николаевич первые главы своего жизнеописания в стране Советов. Потом мы с батюшкой не поладили относительно условий работы – он хотел большей интенсивности, чем я могла позволить себе уделять этому занятию. Мы остановились как раз на приезде харбинского священнослужителя в Рязань… Вряд ли незавершенные мемуары привлекут какого-либо издателя. Хорошо хотя бы то, что «харбинская» часть воспоминаний, более зрелищная и редкая, все же увидела свет и найдет заинтересованного читателя, несмотря на малый тираж книги.

Теперь я чувствую себя виноватой перед памятью отца Симеона. И призрачным утешением мне звучат издалека, сквозь призму лет, прошедших с той поры, его слова: «Я на людей никогда не обижаюсь!..»

Елена Сафронова, 25.09.2008.