"И где ж Мазепа? Где злодей?
Куда бежал Иуда в страхе?
Зачем король не меж гостей?
Зачем изменник не на плахе?"

А. С. Пушкин. Полтава

Медаль Иуды, созданная в единственном экземпляре в 1709 году, пожалуй, самая загадочная медаль в истории наградной системы России. О том, кому она предназначалась, можно лишь догадываться. В распоряжении исследователя нет ни самой награды, ни её изображения, ни связанных с ней подлинных документов или близких по времени копий. И всё же яркая и насыщенная эпоха первых десятилетий XVIII века, когда медаль Иуды появилась, а также изобилующая неординарными событиями и хорошо документированная история самого заказчика — императора Петра I, позволяют строить вполне обоснованные гипотезы о причинах появления имени Иуды на этой медали.

Первый комплекс источников, содержащих сведения о ней, представляет собой копии с писем сподвижника и ближайшего друга Петра I — князя А. Д. Меншикова, а также копию с указа самого императора. То обстоятельство, что до нас не дошли не только оригиналы этих документов, но и их рукописные копии, известные сегодня лишь по публикациям конца XIX — начала XX века, может вызвать справедливые сомнения в их подлинности. Однако контекст, в котором известия о медали Иуды дошли до нашего времени, а также их суть снимают наши опасения.

Первым свидетельством в этой группе источников является анонимная краткая заметка «Любопытный указ», появившаяся в 1894 году в провинциальных «Трудах» Рязанской архивной комиссии в последнем разделе «Заметки и смесь». Её можно рассматривать как публикацию неизвестного указа Петра I, найденного случайно среди прочих копий документов. Из подписи к ней следует, что это выдержка из рукописи конца XVIII века «из портфеля Архивной комиссии»: «В нынешнем 1709 году Июля в 22 день в указе великаго Государя Царя в Ижорскую канцелярию из военнаго походу из-под Полтавы за закрепою Светлейшаго князя написано: «Зделать тот час манету серебряную весом в десять фунтов, а на ней вырезать Иуду на асине повесившагося и внизу тридесять сребреников лежащих, и при них мешек, и назади подпись: треклятый сын погибельный Иуда, еже за сребролюбие давится. Да к той манете зделать чепь в два фунта, и прислать тое монету в военной поход на нарочней почте немедленно». И по тому Его Великаго Государя указу к делу той манеты отдано из Ижерской канцелярии от расходу расходчика Семёна Баженова серебрянаго дела мастеру Матвею Алексееву серебра ефимками, четвертками и полуефимками двенадцать фунтов да на угар полфунта, итого двенадцать фунтов с полфунтом»2.

По стилю, терминологии, содержанию эта выдержка вполне соответствует подобным указам Петра I, прибавленные же подробности о производстве заказа ещё больше укрепляют мнение о подлинности сообщения. Помещённое в разделе случайных заметок провинциального издания, специализирующегося на публикации архивных документов, известие об изготовлении медали Иуды не содержит никакой спекулятивной подоплёки.

Напомним, что в России в начале XVIII века происходило формирование наградной системы нового типа. На смену золотым монетам и наградным предметам (кубкам, оружию и т. п.) пришли награды европейского типа — ордена, медали и нагрудные портреты императора. Пётр I учредил первые два ордена — Святого апостола Андрея Первозванного (1698) и Святой великомученицы Екатерины (1714). Первая известная наградная медаль Петра за взятие крепости Нотебург (Шлиссельбург) была выпущена в 1702 году в честь первой победы русских войск в Северной войне со Швецией. Таким образом, датированная июлем 1709 года медаль Иуды является одной из самых первых наград петровского времени. Её иногда называют орденом, однако это не так: не существовало ни орденской корпорации и её кавалеров, ни статуса, ни атрибутики, ни иерархии степеней, ни сложной формы и украшений этой награды. Её форма и материал, из которого она изготовлена, тождественны наградным медалям. Не случайно в указе Петра она названа «монетой». Именно так в то время продолжали называть награды такого достоинства: в своём «Журнале», описывая награждение в 1702 году первой медалью за взятие Нотебурга, Пётр говорит о раздаче офицерам и рядовым «золотых монет»3. Необычен вес награды — 10 фунтов. Русский фунт в то время был равен 409, 512 граммам, поэтому медаль весила более 4 килограммов, а вместе с цепью в два фунта — 5 килограммов. Однако этот вес, как, впрочем, и материал, из которого медаль изготовлена, полностью соответствуют реалиям из жизни «патрона» награды — Иуды, который предал Спасителя за 30 сребреников. Медаль не только изображением и легендой, но и своим существом должна была напоминать о цене, которую Иуда взял за предательство. Как следует из веса медали, Пётр исходил из расчёта, что один сребреник равен 136,3 грамма. Это в точности равно 1 римской литре (136,44 грамма), бывшей в употреблении в Римской империи во времена Иуды4. Таким образом, даже физические параметры медали были глубоко символичны. В опубликованном списке к указу Петра прибавлено распоряжение, сделанное в Ижорской коллегии о выделении серебряных монет — «ефимок, четвертаков и полуефимок» — для изготовления медали. Это полностью соответствует реалиям той эпохи, когда «домашнего» серебра в России ещё не было и для «серебряных дел» использовалось иностранное монетное серебро5.

Большинство наградных медалей Петровской эпохи было посвящено военным победам и выпущено массовым тиражом. Однако среди них было и несколько именных нетиражных наградных медалей для отличившихся соратников Петра6. Медаль Иуды, заказанная в одном экземпляре, находит свои аналоги именно в этой категории персональных наград. Несомненно, имя Иуды-предателя — метафора, обозначающая конкретного человека, предательство которого так поразило Петра, что он захотел его выделить среди остальных. На её лицевой стороне должен быть изображён повесившийся на осине Иуда над 30 монетами, а на оборотной стороне — надпись (легенда) с проклятием предателя, позорно покончившего жизнь из-за своей жадности к деньгам. Традиционная иллюстрация евангельского сюжета имеет здесь и местный украинский колорит: согласно апокрифическим мотивам, распространённым на украинских и белорусских землях, именно осина является наиболее подходящим для предателя орудием самоубийства7.

В 1927 году известный историк С. Ф. Платонов опубликовал ряд документов, относящихся к рассматриваемому нами комплексу. Среди книг, принадлежащих В. Г. Дружинину, С. Ф. Платонов нашёл рукопись с копиями документов начала XVIII века, показавшихся исследователю настолько интересными, что он опубликовал часть из них, сопроводив кратким исследованием. Рукопись содержала копии с писем А. Д. Меншикова, которые он, будучи губернатором Ингерманландии, посылал в свою канцелярию, её главе «президенту» Щукину. В примечаниях публикатор мельком даёт вполне реалистичные сведения о своём источнике: рукопись содержит в себе 400 листов, исписанных несколькими почерками 1-й половины XVIII века и нумерованных в позднейшее время, имеет переплёт из досок, обтянутых кожей, с утраченными застёжками8. С. Ф. Платонов приводит и точные ссылки на листы, где находятся цитируемые им тексты. Первое письмо Меншикова датируется 11 июлем 1709 года и почти полностью совпадает с рассмотренным выше указом Петра I об изготовлении медали Иуды: «Господин Президент. По получении сего зделайте тотчас манету серебряную... пришлите к нам на нарочней почте немедленно». Далее скопированы служебные пометы, сделанные в самой канцелярии: «Подлинное за приписью светлейшаго князя. Из обозу от Полтавы июля 11 дня 1709 году. Чрез почту посолскую июля в 22 день»9. Таким образом, решение об изготовлении медали Иуды было принято Петром не позднее 11 июля 1709 года, через две недели после Полтавской битвы, времени ликвидации пленной шведской армии (в день начала эвакуации пленных полков во внутренние области России). Письмо было зарегистрировано в официальной посольской почте, отправившей письмо 22 июля, что совпадает с днём, которым датирован указ Петра, известный нам по публикации Рязанской архивной комиссии (и не известный Платонову).

Изготовление награды контролировал лично ближайший друг и соратник Петра I — князь Меншиков. На указе Петра стоит скрепа «светлейшаго князя», отправившего документ через посольскую почту, через его канцелярию проводится заказ и финансирование медали на монетном дворе в Москве, сам Меншиков дважды торопит президента своей канцелярии с изготовлением медали: Платонов публикует ещё две выдержки из писем Меншикова к Щукину от 26 июля из Киева и 9 августа 1709 года из местечка Полонного с подтверждением приказа о немедленной присылке «большой серебряной монеты» с нарочным в военный поход Петра10. Последнее письмо было доставлено в Москву с личным денщиком Меншикова 20 августа. Медаль была готова в первых числах сентября: 4 сентября отправлена из Москвы и получена Меншиковым лишь через месяц в польском городе Торуне, куда её привёз специальный курьер. Об этом известно из письма Меншикова от 10 октября, выдержку из которого приводит Платонов11.

Итак, идея изготовления медали возникла у Петра сразу после Полтавской победы (27 июня 1709 года), предопределившей исход всей войны. Как видно из писем Меншикова, медаль была чрезвычайно актуальна именно в тот момент. Для награждения своих солдат-победителей Пётр I отдаёт приказ отчеканить золотые и серебряные медали «За Полтавскую баталию» и одну особую медаль для Иуды. Учитывая явные евангельские параллели, можно не сомневаться, что наряду с долгожданной победой он хотел отметить и беспрецедентное военное предательство своего друга и соратника. Медаль Иуды была чрезвычайно актуальна, по крайней мере, до началa сентября, когда она была выслана Петру. Тот факт, что она шла к Петру очень долго, более месяца, и что после её доставки не последовало награждения, говорит о том, что надобность в ней, вероятно, отпала. Это подтверждает и свидетельство современника, датского посланника Юста Юля, который видел эту медаль 1 декабря того же года на маскараде в Москве на шее придворного шута. Несомненно, что не для маскарадов потребовал Пётр медаль за предательство на поле битвы под Полтавой. Он сам называет имя этого «нового Иуды» в переломный для страны момент, когда на карту была поставлена её целостность и независимость. Это гетман Войска Запорожского Мазепа.

Все годы гетманства Мазепы были наполнены доносами на него, основная идея которых была схожа: Мазепа — поляк, он ведёт тайную переписку с польским королём, чтобы вернуть Украину под его власть. Чувствуя в Мазепе твёрдую власть и убедившись в его преданности, Пётр не сомневался в нём. К тому же гетман и его казаки хорошо зарекомендовали себя в боевых действиях, отражая набеги крымских татар. Источники содержат сведения о проверках, которые Пётр иногда предпринимал по доносам. Но Мазепа всегда умел оправдаться, ссылаясь, в частности, на вечное желание недругов очернить его в глазах государя. Даже письмо украинского генерального судьи Василия Кочубея в 1707 году с сообщением реальных фактов готовящегося предательства Пётр оставил без внимания. Меншиков и Головин, считавшие Мазепу другом, убедили царя в его невиновности, даже не проверив изложенные генеральным судьёй факты. В связи с этим крупным доносом Пётр писал гетману: «Мы тому ложному их доношению как и прежде, так и ныне веры никакой яти не хочем, ведая к нам, великому государю, твою всегдашнюю непоколебимую верность»12. Авторов доносов царь часто отдавал в руки самого гетмана. Высказывая на словах сожаление о необходимости наказания доносчиков, среди которых были и его боевые друзья, Мазепа неизменно допрашивал, пытал и казнил их. То же случилось с генеральным судьёй и другом Кочубеем.

Несмотря на то что «положение гетмана было тяжело, ибо это было положение между двух огней… Мазепа... конечно, умер бы верным слугою царским, если б судьба не привела к русским границам Карла XII», — считал крупнейший русский историк С. М. Соловьёв13. Начало переговоров Мазепы со Станиславом Лещинским, будущим ставленником шведов на польском престоле, относится, вероятно, к 1703 году: король Станислав в своём донесении в Версаль в 1708 году пишет о том, что «работает с Мазепой уже пять лет»14. Причиной такого поступка были, вероятно, размышления гетмана об исходе начавшейся в 1700 году войны между Россией со Швецией и о судьбе его правления на Украине. Мазепа, как и все европейские политики, не сомневался, что её выиграет непобедимый Карл ХII, который к тому времени уже успел одержать первую крупную победу и над русскими войсками. Даже сам Пётр осознавал тогда недостаточность своих сил в борьбе с одной из лучших европейских армий и оттягивал время нового сражения с Карлом, избегая встреч с его войском и напрягая все ресурсы своей страны для подготовки новой армии. «Когда король шведский, всегда победоносный и коего вся Европа трепещет, победит царя российского и разрушит царство, тогда мы неминуемо будем приписаны к Польше и преданы в рабство полякам по волe победителя и в волю его творения и любимца короля Лещинского. И уже тут нет и не будет места договорам о наших правах и преимуществах», — открылся гетман перед своими казаками по дороге в лагерь шведов в 1708 году15. Его беспокоили, несомненно, собственные «права и преимущества», поскольку для основной массы украинского народа такая формулировка была неприемлема: православие, являвшееся краеугольным камнем самосознания народа, в условиях угрозы не допускало навязывания унии каких-либо сделок с иноверцами, особенно с поляками-католиками — самыми заклятыми врагами. Мысль о возвращении под польское господство была для малороссов невыносима. Напротив, в жизни поляка Мазепы менять присягу было привычным делом, поэтому он принял решение ценой измены обеспечить себе благополучие. Ему были обещаны княжеский сан и белорусские Витебское и Полонкое воеводства16. Ведя переговоры с польским и шведским королями, Мазепа с притворным негодованием оповещал Петра о других, менее значимых, предложениях о сотрудничестве, поступавших от неприятеля: «Не могут меня никогда ни стрелы, ни огонь разлучить от любви пресветлейшего всемилостивейшего государя моего... Первее на земле звёзды будут… нежели Украина имела бы когда возвратится к короне Польской и народ казацкий, от веков к польскому имеющий ненависть, с Речью Посполитою соединён имел быть»17. Этим Мазепа обеспечивал полное доверие своего императора. В то же время в письмах к Карлу XII Мазепа раболепно пишет, что он «с товарищи, как отцы в аде, ожидают пришествия короля, своего спасителя, которого храбрую руку Мазепа целует тысячью поцелуев и остаётся верным подданным и cлyгою наинизшим»18.

На протяжении последних двух лет перед бегством к шведскому королю Мазепе приходилось вести напряжённую двойную жизнь: с одной стороны, он торопил Карла XII с перенесением военных действий на Украину, где собирал для него продовольствие, фураж, снаряжение и 30-тысячное войско; с другой — гетману приходилось не только регулярно уверять Петра и его полководцев в своей искренней преданности, но и предпринимать военные действия против шведов вместе с остальными русскими войсками, а также рассылать по всей Украине универсалы, призывающие сохранять верность Петру и молиться за победу русских войск над еретиками. Когда в октябре 1708 года шведские войска были уже очень близки и момент перехода на сторону врага настал, Мазепа уклонился от соединения своих отрядов с русскими и от приезда на военный совет под предлогом тяжёлой болезни и близкой смерти. Князь Меншиков, как и Пётр, так искренне скорбел по поводу возможной смерти «доброго человека» гетмана, что решил навестить больного на смертном одре. Мазепа, боясь разоблачения, бежал ночью 22 октября, прихватив с собой казну в 80 000 дукатов19. 26 октября около полутора тысяч казаков под предводительством Мазепы соединились со шведскими войсками. Карлом XII бежавшим казакам было пожаловано право носить в качестве знака отличия от остального казачьего войска узкие флажки с цветами шведского военного флага — жёлтого и голубого. Под этими «национальными» флажками казаки Мазепы сражались под Полтавой против армии Петра и казачьего Запорожского войска, с ними же остатки казаков (около 700 человек) вместе с Мазепой бежали в Бендеры на территории Турции20. По странному стечению обстоятельств, сегодня жёлтый и голубой — «национальные» цвета флага независимой Украины.

Пётр был потрясён сообщением о бегстве Мазепы. Он не мог поверить сразу даже Меншикову. «Известно нам, великому государю, учинилось, что гетман Мазепа безвестно пропал, и сумневаемся мы того для, не по фикциям ли каким неприятельским», — писал Пётр 27 октября в указе к Запорожскому войску21. После подтверждения предательства гетмана Пётр объявил его «изменником» и «богоотступником». «...Гетман Мазепа, забыв страх Бо жий и своё крестное к нам целование, изменил и переехал к неприятелю нашему королю шведскому... дабы с общего согласия с ним малороссийскую землю поработить по-прежнему под владение польское, и церкви Божий и святые монастыри отдать в унию» — так формулировал Пётр вину Мазепы в своём Манифесте от 28 октября 1708 года22. В письме к Апраксину царь прямо называет Мазепу новым Иудой: «...однако ж нужда повелевает являти, чго учинил новый Иуда Мазепа, ибо 21 год быв в верности мне, ныне при гробе стал изменник и предатель своего народа... Услышав, здешний народ со слезами Богу жалуются на него и неописано злобствуют, понеже, как слышим, кроме Бога житие его было»23. В ставке царя известие об этой измене спровоцировало растерянность и тревогу о том, насколько глубоко в украинское казачество проникли идеи Мазепы накануне решающего сражения со шведами, к которому русские войска готовились несколько лет. Однако народ не поддержал изменника. Это успокоило Петра и позволило в кратчайшие сроки провести церемонию низложения Мазепы и выборы нового гетмана. Предатель в спешке не взял ни одной из регалий гетманской власти — булавы, бунчука, знамён, что также способствовало легитимности и красочности новой церемонии. То, как она была обставлена, свидетельствует о том, что Пётр испытывал острое желание не просто подвергнуть наказанию, но и опозорить Мазепу.

9 ноября 1708 года в Глухове, куда приехал Пётр и его военный штаб, собрались многочисленные представители украинского и русского духовенства, старшины и казаки. На литургии три высших украинских архиерея — митрополит Киевский, архиепископы Черниговский и Переяславский — предали Мазепу анафеме, а затем на центральной площади была развёрнута театрализованная церемония заочной казни предателя. Заранее была изготовлена кукла, изображавшая Мазепу в полный рост в гетманском облачении и с лентой ордена Святого апостола Андрея Первозванного через плечо, которая была вынесена на обозрение публики. Андреевские кавалеры Меншиков и Головкин взошли на построенный эшафот, разорвали выданный Мазепе патент на орден Андрея Первозванного и сняли с куклы андреевскую ленту. Лишённую «кавалерии», эту «персону бросили в палачёвския руки, котoрую палач взяв, и прицепя за верёвку, тащил по улице и по площади даже до виселицы, и потом повесил»24. Через три дня, 12 ноября, Мазепа был предан анафеме и в Москве. В кафедральном кремлёвском Успенском соборе в присутствии царевича Алексея, архиереев и бояр протодиакон на амвоне прочёл манифест Петра о предательстве Мазепы. Затем был отслужен молебен о победе над неприятелем и глава Русской церкви, митрополит Рязанский и экзарх патриаршего престола Стефан Яворский, по окончании поучения трижды возгласил: «Изменник Мазепа за крестопреступление и за измену великому государю буди анафема!»25 Таким образом, Мазепа заслужил самый страшный для христианина обряд — анафематствование за вероотступничество и предательство государя, произнесённое фактическим главой Русской православной церкви в кафедральном соборе страны. Он всенародно был признан «новым Иудой».

Исследователи не сомневаются, что в разработке этого церемониала принимал участие сам царь. Описание подобного действия не встречается ни до, ни после заочной казни Мазепы. Такой же неординарной выглядит и идея новой награды «богоотступнику»: взамен отнятого у него высшего ордена Святого апостола Андрея Первозванного, девиз которого «За веру и верность» он полностью нарушил, — медаль Иуды с проклятием предателя. Её Пётр закажет сразу после победы под Полтавой не только над шведами, но и над Мазепой и его отрядами. Не случайно царь не просто отправил погоню за бежавшими с поля боя Карлом XII и Мазепой, но строго наказал доставить бывшего гетмана живым: «Ежели при нём Короле будет изменник Мазепа, и его взяв везти за крепким караулом, и смотреть того, чтоб он каким способом сам себя не умертвил»26. Упустив беглецов, Пётр настойчиво требует их выдачи у турецкого султана. Царь даже был согласен на выдачу «всенепременно» одного Мазепы, допуская нахождение Карла XII в изоляции в Турции до окончания войны27. Он хотел заполучить Мазепу как можно скорее и живым. Именно в это время, несомненно, для него готовится медаль Иуды. Наверняка Пётр разработал и особый церемониал этого награждения. Лишь смерть Мазепы при невыясненных обстоятельствах, по разным данным, 22 сентября или в октябре 1709 года в Бендерах избавила его от домогательств Петра, но не погасила гнева царя и не отменила совсем идею опозорить предателя.

В дневнике датского посланника при русском дворе Юста Юля есть новые свидетельства о существовании и использовании медали Иуды. В записи от 1 декабря 1709 года он отмечает, что у Петра «в числе прочих шутов был один по имени князь Шаховской, звали его кавалером ордена Иуды, потому что он носил иногда на груди изображение Иуды на большой серебряной цепи, надевавшейся кругом шеи и весившей 14 фунтов. Царь рассказывал мне, что шут этот — один из умнейших русских людей, но... когда однажды царь заговорил с ним о том, как Иуда-предатель продал Спасителя за 30 сребреников, Шаховской возразил, что этого мало, что за Христа Иуда должен был взять больше. Тогда в насмешку Шаховскому и в наказание за то, что он... казалось, тоже был бы не прочь продать Спасителя... только за большую цену, царь тотчас же приказал изготовить вышеупомянутый орден Иуды с изображением сего последнего в то время, как он собирается вешаться»28. Ещё одно сообщение о медали датируется 1 июля 1710 года. Незадолго до празднования годовщины Полтавской победы Юст Юль описывает пирушку Петра: «Князь Шаховской, тот, что носит орден Иуды, добровольно принимал пощёчины за червонцы, кто больше даст»29. Это сообщение дало основание Платонову называть Шаховского «попрошайкой» и «человеком, не брезговавшим никакой вообще подачкой», который выклянчил медаль у Петра под Полтавой в дополнение к пожалованному ему за участие в Полтавском сражении наградному кубку30. Однако, на наш взгляд, сообщение Юста Юля о Шаховском нельзя трактовать так однозначно.

Князь Юрий Фёдорович Шаховской, «кавалер ордена Иуды», занимал достаточно важный государственный пост. Будучи царским стольником, он исполнял деловые поручения Петра в сфере ведомства Монастырского приказа под началом боярина И. А. Мусина-Пушкина. В штате Ингерманладского губернатора Меншикова он носил высокий титул «ближнего боярина». Кроме того, Шаховской был любимцем Петра и на карнавальном «Всепьянейшем соборе», с особенным размахом проходившем на Святки и в Maсленицу, носил имя архидьякона Гедеона. На частых пирах, маскарадах и кутежах Петра он выполнял роль шута и среди других шутов имел особое положение. Здесь необходимо дать некоторые комментарии к развлечениям Петра, в контексте которых дальнейшее использование медали Иуды приобретёт особое значение. «Всепьянейший собор» при дворе Петра был аналогом европейского карнавала, «праздника глупцов» (festa stultorum) и «пасхального смеха» (risus paschalis), принесённого им в Россию из Европы вместе с серьёзными преобразованиями. Символика народной карнавальной культуры прекрасно проанализирована М. М. Бахтиным. Карнавальные образы были «выражением всенародных весёлых проводов умирающей эпохи, старой власти и старой правды»31. В Западной Европе это стало особенно актуальным в эпоху Ренессанса, в России же карнавальное действо было введено при царском дворе в эпоху реформационной деятельности Петра I, боровшегося не только за радикальные экономические перемены, но за смену традиционного патриархального уклада новыми европейскими ценностями. Активный, простой и демократичный образ жизни царя был особенно несовместим с соблюдением традиционных ритуальных норм, чрезвычайно развитых при дворе его отца. Праздник дураков нигде и никогда не получал такой широкой культивации и государственного признания, как при дворе Петра. «Новое внедрялось в жизнь первоначально в «потешном наряде»; в ходе реформ ряд моментов их переплетался с элементами почти шутовского травестирования и развенчания (стрижка бород, европейское платье, политес)»32. Шутейные звания сливались с реальной государственной властью в лице ближайших приближённых царя, выступавших в подобных увеселениях в роли шутов, шутовских князя-кесаря, князя-папы и других персонажей «Всепьянейшего собора». Подробные описания царских забав оставили многие современники Петра33.

Шутовские и пьяные развлечения при дворе Петра имели и вполне рациональные цели. «Сей обычай был издавна иметь придворных дураков для забавы, а временем оные служили и для политики... А особливо теперь упоминаем о князе Шаховском, который был ума немалого и читатель книг, токмо самый злой сосуд и пьяный, и всем злодейство делал с первого до последнего. И то делал, что проведывал за всеми министры их дел и потом за столом при Его Величестве явно из них каждого лаевал и попрекал всеми теми их делами, чрез который канал Его величество всё ведал... Оные же дураки, как лепень-прилипало Шаховской и другие протчие, были употреблены для наказания многим знатным персонам и министрам, будто во пьянстве и от их самого произволения. И когда его величеству на которого министра было досадно и чтоб оного пообругать, то при обедах и других банкетах оным дуракам было приказано которого министра или которую знатную персону напоить и побить, и побранить, то тотчас чинили, и на оных никому обороны давано не было»34. Таким образом, князь Шаховской играл центральную роль в том инструменте власти, который мы бы сейчас назвали Отделом внутренней безопасности правительства. За сбор и обнародование компрометирующего высших чинов материала его, конечно, сановники не любили, но это с лихвой окупалось любовью к нему императора. Конечно, князь Шаховской, будучи «архидьяконом» Гедеоном на «Всепьянейшем соборе», брал «подарки великие» от придворных за то, что он вносил их имя в «чин славления», произносимый им перед императором на этом карнавале35. Но это не является свидетельством чрезмерной жадности и беспринципности князя, в чём обвинил его С. Ф. Платонов. Подкуп должностных лиц, даже шутов, был всегда в России явлением обыденным. К тому же речь идёт о карнавале.

Мы полагаем, что и в другой истории — о получении пощёчин за плату Шаховским-шутом, подоплека событий была иной, чем просто жадность. Вряд ли князя, занимающего в обычной жизни важный государственный пост, участника боевых действий под Полтавой, «одного из умнейших русских людей» и, в конце концов, любимца Петра, можно назвать «побирушкой» и «попрошайкой», которая выклянчила у Петра большую дорогую серебряную медаль Иуды. Мы полагаем, что и оскорбительные пощёчины, и деньги, которые шут за них брал, относились именно к «кавалеру ордена Иуды», то есть — Мазепе, которого Пётр продолжал унижать и после смерти. Театрализованное представление заочной казни Мазепы, официальное публичное действо — анафематствование его высшими архиереями, срочный заказ медали Иуды на поле боя под Полтавой, погоня и непрекращающиеся требования выдачи предателя живым у Турции, награждение после смерти Мазепы его медалью любимого шута и изобретение особой унизительной забавы, акцентуализировавшей позорное сребролюбие её владельца, «кавалера ордена Иуды», — всё это неразрывно связано друг с другом и свидетельствует о последовательной мести Петра, глубоко уязвлённого предательством человека, которому он всецело доверял. В записной книжке Петра есть запись, объясняющая подобную мстительность императора. Выражение «Не воздавай неприятелю, когда и лукавство мыслит, ибо совестию больше возвратитца, нежели возмездием» он прокомментировал так: «Истинно есть вышеописанные слова, когда по прошествии дела, но в настоящем весьма инако. Ибо бороца надлежит, а когда пройдёт не воздавать. Но сие партикулярным персонам надлежит, а властителям — весьма инако, ибо должны всегда мстить и возвращать обиженное от неприятеля своему Отечеству»36.

Остаётся нерешённым вопрос, почему Пётр не сказал датскому посланнику Юсту Юлю об истинном происхождении медали, а придумал историю о мнимом желании Шаховского продать ещё раз Спасителя. Быть может, Пётр не хотел возвращаться к событиям, которые глубоко ранили его душу. А быть может, имея в виду прототип «кавалера ордена Иуды», он не кривил душой, и его рассказ является такой же метафорой, какой было для него имя Иуды. Последнее известие о медали относится ко времени императрицы Анны Иоанновны (1730—1740): награду видели на её придворном шуте37. И хотя источник этого сообщения остался неизвестным, мы считаем, что это известие может быть ещё одним подтверждением справедливости наших рассуждений: медаль не находилась в личной собственности князя Ю. Ф. Шаховского, а была атрибутом шута при дворе российских императоров в 1709—1740-х годах.

Елена УХАНОВА

Примечания
1. Приношу искреннюю благодарность научным сотрудникам Отдела нумизматики ГИМ Е. В. Поповой и С. С. Левину за консультации при написании настоящей работы.
2. Труды Рязанской учёной архивной комиссии. Рязань. 1894. Т. IX. Вып. 1. С. 69.
3. Журнал или поденная записка Петра Великого с 1698 года даже до заключения Нейштатского мира. СПб. 1770.4. 1.С. 62.
4. Кобрин В. Б., Леонтьеви Г. А., Шорин П. А. Вспомогательные исторические дисциплины. М. 1984. С. 60—61.
5. Кузнецов А., Чепурнов Н. Наградная медаль. 1701—1917. М. 1992. С. 34.
6. Существовало не менее пяти именных медалей. См.: Дуров В. А. Наградные медали России первой четверти XVIII в.//Нумизматический сборник ГИМ. М. 1977. Ч. 5. Вып. 2. С. 120—122, 140.
7. Соловьёв С. М. Историко-литературные этюды. К легендам об Иуде-предателе. Харьков. 1895. Вып. I. С. 78—86.
8. Платонов С. Ф. Орден Иуды 1709 г.//Летопись занятий постоянной Историко-археографической комиссии за 1926 г. Л. 1927. Вып. 1 (34). С. 193.
9. Рукопись В. Г. Дружинина. Л. 338. Платонов. 1927. С. 194.
10. Рукопись В. Г. Дружинина. Л. 341. 342 об. и 345 об. Платонов. 1927. С. 194—195.
11. Рукопись В. Г. Дружинина. Л. 354 об. Платонов. 1927. С. 195.
12. Цит. по: Источники малороссийской истории. М. 1859. Ч. 2. С. 74, 78.
13. Соловьёв С. М. Истории России с древнейших времён. 1962. С. 211.
14. Павленко Н. И. Пётр Великий. 1994. С. 264.
15. Цит. по: Павленко Н. И. Пётр Великий. 1994. С. 280.
16. Там же. С. 281.
17. Цит. по: Костомаров Н. И. Мазепа и мазепинцы. СПб. 1885. С. 355.
18. Соловьёв С. М. История России… 1962. С. 264.
19. Там же. С. 359.
20. Похлёбкин В. В. Словарь международной символики и эмблематики. М. 1995.
21. Письма и бумаги имп. Петра Великого. М. 1948. Т. VIII. Вып. 1. С. 237—238.
22. Соловьёв С. М. История России… 1962. С. 245.
23. Там же. С. 246.
24. Журнал. 1770. Ч. 1. С. 195.
25. Соловьёв С. М. История России… 1962. С. 250.
26. Голиков И. И. Деяния Петра Великого. М. 1789. Ч. XII. С. 30.
27. Павленко Н. И. Указ. соч. 1994. С. 320.
28. Юст Юль. Записки датского посланника при Петре Великом//Пётр Великий: Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. М. 1993. С. 89.
29. Там же. С. 112.
30. Платонов С. Ф. Указ. соч. 1927. С. 197.
31. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М. 1990. С. 113.
32. Там же. С. 298.
33. Кашин Н. И. Поступки и забавы императора Петра Великого//Пётр Великий: Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. М. 1993; Курский Б. И. Гистория о царе Петре Алексеевиче//Там же. С. 79—81 и др.
34. Куракин. 1993. С. 81.
35. Там же.
36. Архив Санкт-Петербургского филиала Института российской истории РАН. Ф. 270. Оп. 1. Д. 68.

37. Кузнецов А., Чепурнов Н. Указ. соч. 1992. С. 34.

Журнал "Родина" 11/2007