В Париже Долгоруков работал в библиотеках и архивах, усиленно разыскивая запрещенную в России литературу и снимая копии с редких документов, а иногда, по возможности, приобретая подлинники.

Его еще при жизни во всеуслышание объявили виновником гибели А.С. Пушкина – в обществе утвердилось мнение, что именно Долгоруков был автором печально знаменитого «Диплома рогоносца», ставшего одной из главных причин дуэли и гибели поэта.

За границей Bancal [11] издал свои печально знаменитые «Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта». В письме из Парижа в III Отделение, которое возглавлял его двоюродный брат, Долгоруков так мотивировал свое издание [12]:

«Что же касается до сволочи, составляющей в Петербурге царскую дворню, пусть эта сволочь узнает, что значит не пускать до государя людей умных и способных.

Этой сволочи я задам не только соли, но и перцу»

Лишенный прав дворянства, Долгоруков писал Алек¬сандру II:

«Ваше величество, согласитесь, что... единствен¬ная привилегия, не попранная правительством, единст¬венная, им соблюдаемая, и заключалась в том, что вме¬сто сечения публичного, употребляемого для крестьян, дворян секли втихомолку, в тайной полиции».

«Ваше величество, - добавлял он язвительно, - не удивитесь узнать, что я не намерен возвращаться для пользования подобной привилегией» [13].

При том высоком представлении, которое Долгоруков имел о знатности происхождения, его классовое самолюбие жестоко страдало при мысли о том, что с дворянством в России «обращаются, как с рабами». «Дворянство, - говорит он с горечью, - находится в положении рабском, невыносимом. Дворяне не что иное, как привилегированные холопы; их имущество, личная свобода и самое личное достоинство совершенно преда¬ны на произвол прихоти царской, грабежа чиновничьего и самоуправства тайной полиции» [14].

Чтобы объяснить себе, как это произошло, Долгору¬ков обращается к истории и приходит к заключению, что до XIV века служилые люди не составляли отдельного сословия, и дворянства в России не существовало; в дру¬жину княжескую, послужившую «зародышем служилого сословия», доступ был совершенно свободен. «Наследст¬венного звания в России не существовало, кроме одного княжеского рода»... «Дворянство создано великими князья¬ми московскими для усиления своей мощи».

Иоанн III «значительно увеличил свою дружину и обратил ее в «служилое сословие», обеспечив земельными пожалова¬ниями, под условием службы. Каждый из сыновей членов этого сословия, по достижении юношеского возраста, обязан был до дряхлой старости служить великому князю везде, куда великому князю угодно будет его послать, и во всякой должности, на которую великому князю угодно его определить». Таким образом, служи¬лый человек оказался в положении «худшем против поло¬жения крестьянина: сей последний имел право раз в год, во время осеннего Юрьева дня, переходить от одного помещика к другому, а служилый человек был прикреплен к службе» [15].

«Если бы русское служилое сословие - тог¬дашнее дворянство - умело понять свои истинные выго¬ды, - с пафосом восклицает Долгоруков, - то оно бы встало заодно с прочим народом против тиранства царей, ограничило бы власть царскую и учредило бы порядок правления, на законах основанный».

Но дво¬рянство «не умело понять своих истинных выгод», «выказало совершенное отсутствие всякой политической дальновидности» и «потребовало от царей прикрепления крестьян к земле».

Князь-изгой умер во Франции (1868), а его огромный архив «по заданию Центра» скупил и тайно вывез в Россию агент III отделения Карл Роман.

Безусловно, с именем П.В. Долгорукова связаны самые интересные страницы истории генеалогии середины XIX столетия. Он не только был первым, кто выпустил в свет масштабный энциклопедический справочник по генеалогии, но и фактически предопределил ПРАКТИЧЕСКУЮ ЗНАЧИМОСТЬ ?? этой науки. Князь показал, что генеалогия может использоваться не только как средство существования, но быть и весьма серьезным оружием в руках опытного интригана. Именно эти обстоятельства еще более сужали рамки генеалогии – она становилась не просто классовой, а УЗКО-СОСЛОВНОЙ наукой.

Хотя, именно в то время никто и не помышлял именовать генеалогию наукой. Как система знаний со своей методикой она еще не сложилась. То, какими путями шел Долгоруков, воссоздавая родословные, и какие умозаключения роились у него в голове, на тот момент не знал никто. Да и князь особо не делился информацией – методика получения информации не интересовала никого. Зато всем без исключения был важен РЕЗУЛЬТАТ (типичная картина сегодняшнего дня!).

Описывая генеалогию середины XIX столетия, нельзя не упомянуть еще одно событие. Начало 60-х гг. XIX в. ознаменовалось появлением ряда генеалогических справочников [16] Петра Васильевича Хавского (1773 - 1876) – бывшего члена Союза благоденствия, преподавателя истории и юриспруденции в канцелярии сената сенатским чиновникам, готовившимся в аудиторы.

Однако следует иметь в виду одно обстоятельство. Хавский всю жизнь занимался вопросами русской хронологии, поэтому особое место в его работах уделено таблицам и датам. Кроме того, как юриста, Хавского интересовал вопрос о наследстве [17], который без определенных генеалогических познаний попросту нельзя было решить.

Заслуга бывшего декабриста-долгожителя в том, что Хавский первым попытался «подружить» практическую генеалогию с родственными историческими дисциплинами, такими как хронология. Родившийся, таким образом, симбиоз наглядно показал, что все вспомогательные исторические науки просто не могут существовать друг без друга. И тем более, в отрыве от исторической действительности. А уж генеалогия, среди всех этих наук, в особенности.

На этом первый этап истории развития генеалогии (в большей степени любительской) в России подошел к концу.

Русское общество к середине XIX столетия

Видный советский историк и археолог, академик Валентин Лаврентьевич Янин отмечал, что расцвет прикладной генеалогии, выразившийся в публикации отдельных дворянских родословий, по времени совпал с подготовкой к официальным торжествам 300-летия Дома Романовых (1913) [18].

ЭТО НЕ ВЕРНО

Простой подсчет количества увиденных свет публикаций по генеалогии ясно дает понять, что настоящий-то расцвет приходится как раз на 1880-90-е гг., когда ни о каких торжествах никто особо и не задумывался.

А первый всплеск интереса произошел еще раньше – в 60-е гг. XIX столетия. И связан он был отнюдь не с какими-то празднествами, а с обыкновенной, но весьма сложной общественно-политической обстановкой в России.

Вот здесь нам придется углубиться в историю, ибо, не зная и не понимая тех процессов, происходивших в русском обществе 2-й половины XIX века, нельзя будет понять причины расцвета как практической, так и научной генеалогии.

А процессы были очень и очень сложными.

Начну с того, что национальный вопрос в Российской империи – был «больным» практически с момента «рождения» империи. А уж «польский вопрос» можно с полным правом назвать «хроническим заболеванием» (причем, как для русских, так и для поляков). Периодические разделы Польши и присоединение части ее территории к России привели к тому, что Польша, находящаяся в положении полуколонии, жаждала независимости.

А 19 февраля 1861 г. был оглашен подписанный Императором Александром II Манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей и об устройстве их быта» и опубликованы «Высочайше утвержденное Общее Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» и отдельные «Положения об устройстве быта помещичьих крестьян с наделом их землею».

1861 год вызвал волну прокламаций, выпускавшихся как отдельными кружками, организациями, так и одиночками. Воззвание Н.Г. Чернышевского к «Барским крестьянам» написано под непосредственным впечатлением царского манифеста от 19 февраля 1861 г. и «Положения о крестьянах». В простых, понятных народу словах автор пытался убедить крестьян, что реформа носит кабальный характер, что жить им станет еще хуже, чем при крепостном праве. Прокламация печаталась в нелегальной типографии в Москве. Ее оригинал написан не рукой Чернышевского, что позволяло некоторым историкам усомниться в его авторстве. За составление этого воззвания Чернышевский был отдан под суд и, несмотря на отсутствие юридических доказательств, приговорен к каторге.

Распространение радикальных стремлений в молодежи, в связи с польским восстанием и петербургскими пожарами 1862 г., произвело сильное впечатление как на руководящие сферы, так и на часть общества.

Начинается реакция; появляется желание затормозить дело реформ. Катков отказывается от либеральной программы и становится глашатаем обуздания и подавления прогрессивных стремлений. В среде молодежи господство получает не серьезный радикализм «Современника», а поверхностный, кричащий, внешний радикализм нового модного журнала «Русское Слово».

Остановимся немного в нашем понимании проблем русского общества середины XIX века и перенесемся вперед. Прошло немногим более 125 лет. Новый руководитель самого большого в мире государства М.С. Горбачев объявил о начале «перестройки», где главным принципом стало правдивое отображение действительности. Однако, на деле «гласность» перешла в типичную показуху: упор стал делаться на всевозможные недостатки, допущенные ошибки и прочие негативные явления «советской жизни». Страну накрыл мрак. И мы до сих пор пожинаем плоды этого самого «советского нигилизма» эпохи перестройки. Взамен тщательно отлакированных песен и кинофильмов брежневской эпохи мы получили киноверсии о бандитах, убийствах, порнографии и прочих ужасах нашей российской действительности. Наступила «духовная разруха»…

Реализм хорош в меру (как, собственно, и все остальное). Когда границы разумного оказываются пройденными, перед обывателем не остается ничего, кроме безысходности и тоски. Мы с Вами, ныне живущие, с начала 90-х гг., оказались точно в таком же душевном состоянии, в какое попало русское общество 50-70-х гг. XIX века. Правда, в отличие от наших предков, больше разрушать нам было нечего. Мы до сих пор с грустью смотрим на обломки творений наших отцов и дедов и продолжаем искать «свою идею».

ОНИ-ТО СТРОИЛИ…

Вернемся в 60-е гг. XIX века. Н.Г. Чернышевский закончил свой знаменитый бестселлер «Что делать?» 4 апреля 1863 года, сопроводив это событие следующим заявлением: главный герой (Рахметов) исчез, но он появится, когда будет нужно, года через три. Чернышевский имел в виду, конечно же, крестьянскую революцию, которая, по его предположениям, должна была вскоре грянуть.

И ЧЕРЕЗ 3 ГОДА ГРЯНУЛО…

16 апреля 1866 г. у решетки Летнего сада какой-то душевнобольной бабахнул из револьвера в Царя-Батюшку. Находившийся рядом в толпе зевак бдительный подмастерье Осип Комиссаров проявил молниеносную реакцию и успел пихнуть террориста. Слава Богу, пули пролетели мимо. Покушавшегося тут же отволокли в Алексеевский равелин.

«Революционером с неустойчивой психикой» оказался все-таки русский, Дмитрий Владимирович Каракозов, бывший студент Казанского и Московского университетов, член кружка ишутинцев [19]. Примечательно, что Каракозов учился в Пензенской гимназии у Ильи Николаевича Ульянова, отца еще одного террориста (правда, будущего).

Поразительным оказался факт, что чахоточный Каракозов оказался дворянином Сердобского уезда Саратовской губернии!

И это в тот самый момент, когда от дворян требовалась безоговорочная поддержка реформаторской деятельности правительства!

Наиболее молодая и активная часть интеллигенции вознесла Каракозова на пьедестал мученика.

«Его выстрел не мог не действовать возбуждающим образом на тех, кто мечтал о борьбе и лучшем будущем…», - вспоминал современник.

«Пусть вся Россия распинается в преданности царю и подносит ему адреса и иконы, - писала своему корреспонденту одна из будущих лидеров партии эсеров Екатерина Брешко-Брешковская. - А Каракозов все-таки наш, наша плоть, наша кровь, наш брат, наш друг, наш товарищ!».

ВОТ ТАК!

В прокламации «Друзьям рабочим», найденной у Каракозова, последний так объяснял свой поступок:

«Грустно, тяжко мне стало, что так погибает мой любимый народ, и вот решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ... а не удастся, так все же я верю, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути... Для них моя смерть БУДЕТ ПРИМЕРОМ И ВДОХНОВИТ ИХ (выделено мной – М.О.)».

И ПОШЛИ ВЕДЬ!

С конкретного года и дня (4 апреля 1866 г.) началась история российского терроризма [20].

Роковой выстрел Каракозова произвел на русское общество сильное впечатление. Из уст в уста передавали слухи об «адском» заговоре, а реакционеры требовали линчевать всех без разбора. Усилилась правительственная реакция, которая, в частности, привела к закрытию журналов «Современник» и «Русское слово». Потрясенный Император выгнал всех либералов из Правительства, и только военный министр Д.А. Милютин чудом остался на своем посту. Ключевой же фигурой в правительстве стал начальник III отделения, главный жандарм страны граф П.А. Шувалов.

Началось время реакции…

Проблемы, волновавшие общество, не решались, а «закупоривались». Особенно остро стоял вопрос о непонимании между поколениями. Выстрел молодого Каракозова показал, насколько серьезными могут быть намерения молодежи, которая попросту игнорировалась высшим российским светом. Власть не хотела вникать в проблемы, которые казались ей смешными и не заслуживающими абсолютно никакого внимания.

Вместо диалога с возмущенными и возмущающимися, процесс принял отвратительные полицейско-доносные формы. Нижегородский помпадур генерал-адъютант Огарев издал даже циркуляр, запрещающий девушкам «носить нигилистический костюм» («круглую шляпу, скрывающую стриженые волосы, синие очки и плоские юбки без кринолина») [21].

Но, чем круче были полицейские меры против «нигилистов», тем сильнее раздражалась молодежь и настроения экстремизма распространялись все шире.

Высшее русское общество было не в состоянии понять, что причины надвигающихся катаклизмов лежат не где-то там, «за бугром», а внутри самого этого общества. Прежде всего – в господствующем сословии, которое только в формулировке (дворянство) было единым.

В начале XIX столетия видный русский историк Н.М. Карамзин называл дворянство «душой и благородным образом всего народа».

УВЫ! ВСЕ ЭТО ОСТАЛОСЬ ДАЛЕКО В ПРОШЛОМ!

Национальный вопрос был одной из причин кризиса в русском обществе, но отнюдь не главной. Основная проблема лежала в иной плоскости – самом понятии и сути российского дворянства и неизбежности крестьянской реформы.

За 1-ю половину XIX в. «душа и образ» деградировали с каждым десятилетием с потрясающей быстротой. Во-первых, довольно заметно выросла численность господствующего класса. Так, если в 1816 г. в Европейской России (без окраин) насчитывалось 150.500 дворян мужского пола (из них почти половина (44,2%) личных дворян, остальные потомственные), то уже в 1858 г. дворян было 206.600 (почти в 2 раза больше!).

Правящие верхи, как и раньше, щедро оделяли их землями и крестьянами. Только за треть столетия (1804-1836 гг.) 368 землевладельцев получили более 1.000.000 десятин в Новороссии, Поволжье, Приуралье. В интересах дворян (и, естественно, государства, его казны) осуществлялась экспансионистская политика на окраинах.

Но, несмотря на все меры поддержки, дворяне, особенно те, которые не сумели приспособиться к развитию буржуазных отношений, разорялись, закладывали свои имения, лишались их.

К середине XIX века более 3.600 дворян (3,5% их общего числа) были уже беспоместными, более 41.000 (39,5%) имели менее 20 душ крепостных. Тогда как 66% крепостных (более 7.000.000 душ мужского пола) оказались заложенными.

Все это свидетельствовало о кризисе крепостного хозяйства и самого дворянства, что стало одной из главных причин отмены крепостного права в 1861 году.

Правительство предпринимало лихорадочные шаги с целью «очистить» благородное сословие и затруднить в него доступ другим слоям населения.

С этой целью был увеличен имущественный ценз для участия в выборах, повышены требования Табели о рангах для приобретения потомственного дворянства, приняты меры для учреждения среднего сословия «почетных граждан», в которое включали капиталистов, ученых, чиновников, а также детей личных дворян, чтобы не зачислять все эти категории людей в дворянское сословие.

Николай I повелел учредить заповедные наследственные имения, которые, оставаясь в распоряжении только данной дворянской фамилии, передавались старшему сыну (1845, закон о майорате).

Но с отменой крепостного права в 1861 г. наступил период самого сильного кризиса в истории российского дворянства, наиболее сильно ударивший по рядовому дворянству. Крупные землевладельцы справились с уничтожением крепостного права гораздо легче, чем провинциальные рядовые дворяне, поскольку их ресурсы были гораздо крупнее и зависели не только от сельского хозяйства. Несмотря на все усилия, предпринимаемые императорской властью, предотвратить расслоение дворянства и ослабление его позиций не удавалось.

Реформы 60-70-х годов XIX века ликвидировали главную привилегию дворянства - право на личность крестьян, доходы от их труда.

После крестьянской реформы 1861 г. площадь принадлежащей дворянам земли уменьшалась в среднем примерно на 680.000 десятин в год: 79 млн. десятин в Европейской России в 1861 г., 73,1 млн. десятин в 1877 г., 53,2 млн. десятин в 1905 г. Всего же за 1877-1905 гг. дворянское землевладение сократилось примерно на 30%.

Власти давно готовились к отмене крепостного права (указ о вольных хлебопашцах, секретные комитеты по крестьянскому вопросу и др.). Да и сами дворяне, по крайней мере, здравомыслящие, понимали, что жить по-старому дальше невозможно. Многих из них заставило задуматься об этом участие в Отечественной войне 1812 г. и заграничном походе. Ведь спасение России стало заслугой народа, прежде всего крестьян в солдатских мундирах; а после победы их вернули в то же крепостное ярмо.

Убыль дворянского землевладения, потеря экономической силы и социального престижа в условиях надвигающегося кризиса создавали опасную ситуацию. Дворяне постоянно ходатайствовали об оказании правительственной помощи, «привыкшие к опеке сословия не могли без организационной помощи со стороны государства устоять на ногах» [22].

Поместное дворянство оказалось не готовым к резко изменившимся условиям. Оно теряло свою экономическую силу, социальный престиж, нуждалось в постоянной опеке со стороны государства. В то же время перемены в его сознании еще не произошли. Несмотря на либеральные взгляды значительной части русского высшего сословия, «мир господствующих классов, преимущественно дворянства, их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык был совершенно чужд народу – крестьянству, воспринимался как мир другой расы, иностранцев» [23].

В сознании-наследии поместного дворянства укоренились такие специфические черты, как убежденность в своем «праве» эксплуатировать крестьян, скептическое пренебрежение «буржуазностью», презрение к черному труду и хозяйству. Дворянство видело в своих поместьях чистую обузу, земля отдавалась в аренду или управлялась приказчиками. Кроме того, большая часть дворянства еще не приспособилась к новым условиям хозяйства, ограничивалась нерациональной эксплуатацией земли и «запустение их поместий, разорение их гнезд, долги и бедность дворянства явились лишь логическими последствиями его неприспособленности» [24]. Дворянское землевладение стремительно убывало. Принцип «земля родит сама» не способствовал уважению к собственности помещика, как не имеющий под собой логического оправдания и являющийся источником бедствий для крестьян.

Элитарное сознание дворянства подсказывало ему необходимость и желательность опеки и патронажа крестьянства

Идея о заранее предопределенной роли для каждого сословия прочно вошла в сознание каждого дворянина. Чувство сословного превосходства являлось причиной высокомерного отношения к низшим слоям общества. Оно не давало увидеть в крестьянстве какую-либо социальную силу. Мифы о дремучей отсталости и невежестве народа с его «природной» верой в царя, «о добром барине» пришли в столкновение с действительностью.

Дворяне считали, что погасить революционное движение можно или путем репрессий, или путем частичных уступок.

Дворянское понимание крестьянского мира было ограничено, «видят быт, видят психологию, но того, что за бытом и психологией – тысячелетние традиции, религиозный мир крестьянства – «христианство» – еще не чувствуют» [25]. К тому же в сознании поместного дворянства продолжали сохраняться иллюзии о том, что крестьянство остается сплошной социальной опорой самодержавного строя.

Выводы. Первое. Как многонациональная империя Россия, безусловно, нуждалась во внутреннем единстве. Опорой, краеугольным камнем, вокруг которого воздвигался бы остов страны, должно было стать дворянство. Не только российское. Однако, татарского, мордовского и прочего дворянства не существовало – они все плавно влились в ряды дворянства российского. А вот польское существовало. И, мало того, прямо противопоставляло себя своему «старшему брату». Перед руководством страны стояла сложная задача не допустить национального раскола, а попытаться на конкретных исторических примерах показать древнюю привязанность народов империи друг к другу: служение единому престолу, кровное родство и т.п. Приблизительно в то же самое время подобные задачи разными путями, но с неизменным успехом, решали Правительства Соединенных Штатов Америки и Германии. Как губка, впитывая в себя самые разнообразные массы и сословия практически изо всех точек земного шара, Америка объединила этих людей единым словом, означавшим отныне их общую национальность – американцы. Германия руками Бисмарка объединяла все немецкие племена в единый строй «железом и кровью».

Второе. Решать вопросы политико-исторического объединения под «единой крышей» в тот момент было невозможно без усилий по поднятию сильно пошатнувшегося авторитета и образа российского дворянина. Как задумка Петра Первого (служилый дворянин) этот образ перестал существовать с момента появления на свет «Жалованной грамоты дворянству» (1785) и, с тех пор, неуклонно деградировал. Необходима была новая концепция жизни (смысла и существования) этой избранной касты российского общества, которая бы полностью отвечала интересам того смутного времени

Об этом задумывались самые лучшие умы России.

Социальный заказ

В таких сложных условиях любые меры, которые способствовали бы поднятию сильно пошатнувшегося престижа российского дворянства, воспринимались «на ура».

Одной из таких мер и стала пропаганда образа «высокородного дворянина» как «столпа Отечества».

Пресса (газеты, журналы, книги) в то время являлись единственными носителями информации и, естественно, самым мощным фактором воздействия на общественное сознание.

Задача стояла весьма конкретная и довольно простая - показать на разных примерах-фамилиях «верность престолу» с незапамятных времен, а заодно связать благополучие России-матушки с избранными сынами Отечества. Решалась задача живописными сюжетами жизни и подвигов (т.е. биографиями) и родословными росписями, олицетворяющими собой непрерывную цепь единства престола и его верных служителей.

Простой пример для понимания сути происходивших тогда событий.

Недавно в очередной раз по центральному телевидению с успехом продемонстрировали ставшим уже легендарным кинофильм С.М. Эйзенштейна «Иван Грозный» (1945). Пусть не коробит слух – типичный социальный заказ!

Понятно, что заказчиком этой постановки выступил сам Сталин. Мотивы также понятны – через всю картину красной нитью проходит идея единения Русского государства вокруг фигуры Царя (актер Н.К. Черкасов), борьба с боярским самоуправством и … полное одиночество истинного лидера государства. Необходимость создания подобной киноленты была продиктована событиями, имевшими место в недалеком прошлом (20-30-е гг. – троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы и т.п.) и настоящем (война с гитлеровской Германией (1941-1945 гг.)).

Товарищу Сталину же на всем известном историческом персонаже не просто хотелось, А ТРЕБОВАЛОСЬ, показать самого себя – неутомимого борца с ересью и предательством. Боярство, олицетворяемое в фильме Ефросиньей Старицкой (актриса С.Г. Бирман) и ее слабоумным сынком князем Владимиром (актер П.П. Кадочников), должно было показать всем и каждому, к чему могут привести призывы троцкистов и прочих оппортунистов. Они неизменно проиграют и их место – на свалке истории! А главный антигерой, князь Курбский (читай, Троцкий) в исполнении актера М.М. Названова, и вовсе замахивается на священную жизнь Царя!

СМЕРТЬ ТАКИМ!

Естественно, в самых лучших красках в фильме изображены верные сподвижники Грозного – «верное око государево» Малюта Скуратов (актер М.М. Жаров) (в тогдашнем понимании – органы НКВД во главе с Лаврентием Палычем), митрополит Филипп Колычев (актер А.Л. Абрикосов) (намек на Русскую Православную церковь и Патриарха Сергия, получившего наконец-то в конце войны от товарища Сталина возможность быть избранным на самый высокий иерерахический пост в обмен на деятельность по сплочению русского народа вокруг лидера партии), опричник Алексей Басманов (актер А.М. Бучма).

Любопытно, что в предыдущих тенденциозных фильмах («Александр Невский», «Петр Первый») практически все «положительные герои» из «Ивана Грозного» также блестяще отыграли свои роли и задачи выполнили: Черкасов – Александр Невский, Абрикосов – Гаврило Алексич, Жаров - Меншиков…

Никто не спорит – актеры справились со своими ролями блестяще! Их актерское мастерство было безупречно. Чего стоит только самоотречение Царицы Анастасии (Л.В. Целиковская) во имя служения Царю и Русскому государству! С каким презрением она отвергает предложение бывшего (наверное!) любовника (но, увы, троцкиста и оппозиционера) Курбского!

В итоге все мы получили на долгие-долгие годы тщательно отлакированный образ Царя-борца за правое дело, мерзких бояр, не понимающих глобальных идей и верных псов-стражников интересов. Для пущей важности одного из лидеров оппозиции, князя Владимира Старицкого, изобразили типичным дегенератом (мастерство молодого Кадочникова!), а князя Курбского – развратником: чтоб никому не повадно было им симпатизировать.

Никто, естественно, не видел в обыденной жизни ни Грозного, ни его царедворцев и не представлял себе во всех деталях ту непростую и смутную эпоху. Но абсолютно у всех, посмотревших киноленту, отложились образы главных героев фильма.

Как их сыграли, таковыми они и сформировались в умах наших людей!

ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ТАК ВСЕ И БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ?

Вернемся к генеалогии. Обрисовалась весьма четкая задача – не просто показать, а ДОКАЗАТЬ незыблемость и необходимость существования дворянского сословия в Российской империи. Естественно, с помощью хорошо известного лозунга «все средства хороши!». Усилий «любителей» в этом случае было уже недостаточно: да и уровень их работ был, честно сказать, крайне низок.

В конце 60-х гг. XIX в. за дело принялись те, кому, собственно и положено это было «по статусу» - архивные работники (а не всякие доморощенные «любители и ценители» старины). Плодом этих усилий стал генеалогический справочник «Генеалогия господ дворян, внесенных в родословную книгу Тверской губернии с 1787 по 1869 г. с алфавитным указателем и приложениями» (1871), основанный на материалах дворянского депутатского собрания. В нем перечислялись сведения о 1429 дворянских родах, внесенных в родословную книгу Тверской губернии. Автором был столоначальник (затем протоколист) Тверского дворянского депутатского собрания Михаил Петрович Чернявский (1822 - 1872).

«Генеалогия…» была отлитографирована литографом В.А. Лукьяновым в количестве всего 150 экземпляров и после выхода в свет сразу же стала библиографической редкостью. Выход издания был омрачен смертью автора.

К тому же этот «региональный справочник» не мог наделать столько шума, сколько родословные, охватывающие САМЫЕ ИЗВЕСТНЫЕ фамилии Российской империи.

Чуть позже, стали появляться работы о родах Всеволожских, Еропкиных, Хитрово, Юсуповых и Разумовских [26]. По большому счету все они представляли собой образец саморекламы конкретных исторических персонажей и не могли претендовать на звание «всеобъемлющих изданий», ставящих серьезные (в т.ч. политические) задачи. Образно говоря – это были первые попытки представить на суд общественности частички семейных архивов. К собственно генеалогии такие издания отнести было сложно. Все они напоминали сборники панегирических биографий, да и составлены были на весьма дилетантском уровне.

Да и к решению глобальной общественной задачи они, в общем-то, не имели никакого отношения. А общество между тем продолжали раздирать противоречия.

Почти в то же самое время (1873) вышло серьезное справочное издание по генеалогии – «Русская родословная книга», примечательное несколькими обстоятельствами – тщательной конспирацией настоящих имен издателя и автора книги, а также плачевным состоянием дел самого издательства.

На первый взгляд все эти секреты были «секретами Полишинеля». Знатокам давно было известно, что в «Русской Старине» хозяйничал не кто иной, как Михаил Иванович Семевский (1837 - 1892), хотя зиц-председателем (читай, Генеральным директором по-современному) числился его дальний родственник, который, по-видимому, ничего не опасался.

Типичная картина для наших дней! Не надо дополнительно объяснять, кто и для чего использует такие схемы. Увы, она уже и в то далекое время приносила немало «пользы» ее изобретателям.

М. И. Семевский организовал свой журнал в противовес тенденциозному «Русскому архиву» П.И. Бартенева [27]. Редактор как будто специально «лез на рожон» - старался публиковать материалы именно «оппозиционного» характера, не пропускавшиеся ранее цензурой [28]. Особенно много Семевский опубликовал материалов, относящихся к движению декабристов, к Пушкину, Жуковскому, Грибоедову, Лермонтову, Гоголю. В результате редактор попал под негласный надзор полиции и состоял «под колпаком» свыше 35 лет (о чем был прекрасно осведомлен).

В отличие от Бартенева, довольно свободно обращавшегося с публикуемыми текстами, Семевский стремился к полному и точному воспроизведению документов, насколько позволяли цензурные условия. Хозяин «Русского архива» источниковедческую работу считал мелочной, малоинтересной и не заслуживающей внимания. Его самого волновали «дней минувших анекдоты», которые он предавал гласности в виде собственных помет на страницах публикуемых исторических документов.

Малый интерес «Русского архива» к эпохам допетровской и послениколаевской и к истории иных классов русского общества объяснялся дворянской позицией П.И. Бартенева. Теми же тенденциями продиктовано предпочтение «Русским архивом» царствований Екатерины II и Александра I эпохе расцвета дворянской литературно-художественной культуры. Одно время «Русский архив» даже получал правительственную субсидию и был освобожден от предварительной цензуры.

Как и большинство «любителей» того времени, издательская деятельность была не основной для Семевского: он состоял на государственной службе, чиновником Главного комитета об устройстве сельского состояния [29] Государственной канцелярии. Именно страхом потерять хорошую высокооплачиваемую работу и вызвать гнев «власть предержащих» объяснялись «шпионские игры» издателя «Русской старины».

Официально же стать главным редактором журнала Семевскому удалось лишь после избрания его гласным (по-современному депутатом) Санкт-Петербургской Думы (1877).

ВОТ ЧТО ДАЕТ ДЕПУТАТСКАЯ НЕПРИКОСНОВЕННОСТЬ!

Не только фигура издателя, но и сам журнал «Русская Старина» считался примечательным во всех отношениях. Несмотря на то, что уже на второй год (!!!) издания журнала число его подписчиков составляло 3500 человек, а в последующем тираж превысил 5000 экземпляров, в течение 22 лет (!!!) этот бизнес ВООБЩЕ не приносил никакого дохода. К 1892 г., моменту смерти М.И. Семевского, «дыра» составляла астрономическую сумму в 38500 руб. С большим трудом вдове литератора удалось продать разорительное предприятие и заработать на этом всего 1000 рублей.

Вот в таком конспиративно-разорительном предприятии и увидела свет «Русская родословная книга». Как будто соблюдая правила никому не понятной игры, имя автора на обложке книги не стояло, что придало изданию окончательный ореол таинственности (и запутанности).

Аноним открылся лишь спустя 22 года (когда к печати было подготовлено 2-е и дополненное издание справочника) - им оказался только что назначенный Министром иностранных дел князь Алексей Борисович Лобанов-Ростовский (1824 - 1896) – автор недвусмысленного лозунга российской внешней политики 90-х гг. «Армения без армян».

Читаем мемуары С.Ю. Витте:

«…Лобанов-Ростовский был человек весьма образованный, очень светский; он отлично владел языками, очень хорошо владел пером, знал превосходно внешнюю сторону дипломатической жизни; был очень склонен к некоторым серьезным занятиям, так, например, к различным историческим исследованиям, которые, в сущности касались различных родословных; на этом поприще он даже приобрел себе некоторый авторитет и составил несколько книг, он был очень остроумный собеседник» [30].

Лобанов-Ростовский составил большое собрание книг, рукописей, картин, монет и других предметов древности. Он поместил ряд статей в «Русской Старине» и «Русском Архиве», посвященных преимущественно XVIII веку; его особенно интересовали лица с невыясненными судьбой и характером или глубоко несчастные.

Свои материалы по генеалогии будущий министр собирал более 20 лет и большую их часть в свое время передал скандальному князю П.В. Долгорукому.

Он был инициатором Русского генеалогического общества (РГО), которое возникло в столице в 1897 г. уже после смерти Лобанова-Ростовского.

Услугами Лобанова пользовались историки (преимущественно западные). В частности Александр Густавович Брикнер, чьи важнейшие труды посвящены, главным образом, культурной и политической истории России, преимущественно XVII и XVIII вв. Главной темой, вокруг которой группировались все крупные работы Брикнера, служил процесс «европеизации» России, путем проникновения западноевропейских понятий и интересов (эпохи Петра I и Екатерины II).

В 1876 г. была предпринята попытка написать первое историческое исследование о дворянском сословии. Автором стал директор народных училищ Тульской губернии Михаил Тихонович Яблочков (1848 - 1906) [31].