К дню рождения поэта Евгения Осипова – 23 февраля

Каким-то чудом мне попали две вырезки из газеты «Вечерняя Рязань» с материалами журналиста Александра Жбанкова, посвященными, близким мне людям: поэту Евгению Осипову и его сыну Александру, тоже поэту. Обожгли сердце – и та и другая. Почему обожгли? Да потому что сейчас, накануне 77-летия Евгения Осипова, самое время осмыслить талант и роль в жизни незаурядного поэта-баснописца, жившего в Рязани и безумно любившего свой город; пора и о поэте Александре Осипове поговорить всерьёз.

Добрый сердцем господин Жбанков даёт высокую оценку поэту Евгению Осипову, делая это самым непосредственным образом: он называет поэта Осипова-отца вторым после Сергея Есенина {«...после Сергея Есенина не было на рязанской земле столь талантливого поэта, каким был Евгений Осипов»). Что ж, такие оценки всегда дорого стоили – достаточно вспомнить сталинский отзыв о Маяковском {«...был и остаётся...»). Но доказательств сказанному у Александра Жбанкова нет. А между тем он прав. Поэтическое пространство самого Сергея Есенина необыкновенно возвышенно, оно сродни пространствам Пушкина и Лермонтова: к этому выводу непременно придёшь, осмыслив есенинские полотна «Чёрный человек» и «Емельян Пугачев»: в них вся сила есенинского гения, как у Пушкина в «Медном всаднике» и «Каменном госте», как у Лермонтова – в «Маскараде». Но, заметим, для самого поэта и Каменный гость, и Медный всадник, и маскарадные образы, и Чёрный человек – фигуры небезопасные: за них и жизнью поплатиться можно, что, как мы знаем, и произошло с упомянутыми поэтами.

Что же у Евгения Осипова такого, что позволяет его поставить рядом с Есениным, а значит – с Пушкиным и Лермонтовым. Конечно, басня, великолепная и уникальная осиповская басня. Казалось бы, общедоступный басенный жанр – достигает у поэта чрезвычайного информационного накала за счет совершенства формы и обжигающего содержания. В этом жанре у поэта Осипова лишь один предшественник – сам великий Эзоп, кстати, брошенный со скалы именно за свои «безобидные» басни. Осиповские басни созданы в основном по трём моделям: № 1 (когда басенные герои: животные, предметы и т.п., – только символы людей; они говорят по-человечьи, работают в учреждениях и всё прочее); № 2 (когда эти герои не делают ничего несвоего, свойственного людям, но по-человечьи говорят); № 3 (когда они не делают ничего людского и даже не говорят по-человечьи, если это только не сами люди).

Модель № 3 – самая трудная для творчества, почти недоступная. Но она создаёт возможность колоссальных релейных усилителей содержания, многоуровневые амбивалентности, многоплановые ассоциации. Примером реализации такой модели является басня «Просвещенный Осёл». Её герой далёк от тех отрицательных качеств, которые ему приписываются людьми.

Он жуёт овёс – и всё! Никаких иных предикатов! В том, что у него в кормушке каким-то чудом оказалась книжка, Осёл не виноват. Откуда же тогда ослиные, предикаты? От человеческой глупости. От извечной наивности, приводящей к трагедиям: «Осёл жуёт овёс, Овёс в кормушке тает; А люди умиляются до слёз: «Смотрите, наш Осёл читает...» Не от ослиной глупости происходят напасти – от человеческой! Басня «Просвещённый Осёл» строгая, жестокая, но справедливая. Последнее редакторами-цензорами учтено не было, и автор вынужден был поддаться уговорам и внести в текст исправления, почти убивающие первоначальную смелую мысль – не об ослах, конечно. Вместо великолепного абстрактного начала: «Безрадостна бывает похвала – Тому, кто не своим, чужим живёт умишком...» – возникла, явно, антиослиная фраза: «Курьёзные случаются дела, Выходят в люди жалкие людишки...» Уже не всё человечество демонстрирует свою очевидную глупость, а только некоторые его нетипичные представители. И ради них – такую басню!.. Людей, кстати, которые около Осла, тоже цензоры убрали (пожалели несчастное человечество!): вместо «А люди умиляются до слёз» сделали: «А в стойлах умиляются до слёз». Кто же это там, в стойлах, умиляется! Если все исправления упомянутой басни Осипова снять, басня получит невероятно опасный смысл, ударяя по человеческому легковерию, нежеланию мыслить и взвешивать, покорности и т. д.

И как хорошо обстоит дело, когда редакторской правки нет, или она не чувствуется – по уму под стать самой басне! Ярким примером реализации модели № 2 можно считать басню «Космический Осёл». Герои, Осёл и Барбос (собака!), дел чисто человеческих не творят, только, как люди, говорят на человеческом языке. Их друзья-родичи Белка и Стрелка тоже ничего людского не делают, разве только в Космос взлетели. Ничего не поделаешь, теперь уже никто не скажет, что Космос – не собачье дело\ Ещё какое собачье\ Но пока что, правда, – не ослиное\ Но Осла это не огорчает: «Рискнём и мы, – говорит он, – когда наступит срок. Пока идёт разведка да проверка, Я думаю, во избежанье зла, Сперва запустят в космос Человека. А уж потом пошлют меня, Осла». Вот такое предсказание будущих космических дел было представлено поэтом Осиповым! И только ли космических? Вряд ли кто-нибудь усомнится в гениальности этой мудрой и бесконечной в смысле содержания басни, в её вечной актуальности и остроте звучания!

Но уж если в басне есть редакторская правка, то к ней может быть причастен даже сам автор: он идет нередко на поводу цензоров-редакторов, оказываясь дополнительным, собственным и особенно строгим редактором, Басня «Боров-Юбиляр», построенная по модели № 1, – пример такого саморедактирования. После внешней, цензорской и редакторской правки она уже значительно поникла, потускнела: называлась «Боров-юбиляр» и била наотмашь по любителям справлять свои бесконечные юбилеи и награждать самих себя высокими орденам, а стала называться скромно: «Юбилей Борова»).

Юбилеи никому праздновать не запрещается: много ли их в нашей жизни! Басню лишь слегка пригладили, снизили социальное звучание. Главное же осталось – критика, из-за которой можно пострадать. Басенный герой Баран критикует юбиляра Борова: «Но всё ж Одним, наш Боров нехорош: В нём много свинства...» Барана за такие вольности увольняют с работы. Правда, это было в первоначальном варианте. Потом поэт усилил социальное звучание басни некими оргвыводами – о Баране, отбившемся от стада. Но для читателя смешнее и страшнее всё-таки была фраза об увольнении Барана с работы всего через день после пышного юбилея.

Я привел здесь небольшое число примеров редакторского и цензорского давления на автора, чтобы показать, какой нелёгкий путь выбрал себе поэт Евгений Осипов, как тяжело в минувшие теперь уже годы давалась советским поэтам басня. Могу добавить к сказанному то, что в некоторых печатных органах его басни подвергались жестокой критике и осмеянию (так было, например, в известном журнале «Крокодил»). Переживал поэт нападки на свою басню тяжело, так что винить его в том, что он не всегда себя жалел и поддавался различным слабостям, не корректно. Поэт жил, как и положено поэту, он всегда подчёркивал, что у талантливого поэта и судьба должна быть талантливой, и держался этих своих правил, подчас безо всякой помощи со стороны властей, близких друзей и семьи.

Парадигму лучших басен Евгения Осипова, как мне кажется, украшает басня «Непризнанный», и она особенно нуждается в реконструкции, в читательском понимании и содействии автору, которого давно нет. Басня создавалась у меня на глазах, мне был известен её прототип, восхищали авторские находки.

Наверное, мои свидетельства теперь не будут лишними. А свидетельства мои таковы. Басня называлась не так, как она сейчас называется. Как – не помню, забыл. Помню только, что в названии было слово плотник. «Какой-то плотник, поговорить большой охотник, С приятелем своим чинил сарай...» – так начиналась басня о Непризнанном. И в этой фразе было сказано очень много. У героя басни Плотника был товарищ, Приятель, с которым наш герой любил поговорить. Теперь слов о большом охотнике поговорить в басне нет. Исчез всякий намёк на диссидентство, вольнодумство, на конгруэнтность разговоров Плотника и его Приятеля с разговорами, допустим, Онегина и Ленского (у Пушкина). Ленский был точно поэт, а Онегин не умел отличить ямба от хорея. Конечно, это пушкинская ирония (поэта ведь тоже упрекали в неточных ямбах и хореях!). Но ирония – самый благодатный материал для басни. Вот Плотник, заспорившись с Приятелем, упал с крыши – и стал поэтом, выругавшись нечаянно в рифму. О Приятеле речи нет, о нем надо давно забыть. Но автор не забывает: он говорит о Ком-то дельном, который, пронаблюдав новые мытарства Плотника, прочитав его никуда не годные песни и не годные никуда стихи и, видимо, беспощадные отзывы на эти сочинения, созданные за одну ночь под пенье петухов, дал Плотнику совет: любя стихи, смотреть на труд серьёзно. Что это за совет? Видимо, очень дельный и, видимо, очень близкого человека. Уж не Приятеля ли?

Редакторская правка басни (вставка в предложение «Он возомнил, что он поэт» слова уже: «Он возомнил, что он уже поэт») полностью убивает все наши домыслы-догадки и предлагает один единственный ответ: Плотнику-поэту надо много работать над собой, конечно, без помощи Приятеля, и тогда, может быть, что-либо получится. Герой наш, как видно, от такого совета с обидой отказывается: Приятелю он чинить сарай помогал, пусть теперь Приятель ему в смысле стихов поможет! Ничего удивительного не произойдёт, если Плотник-поэт окажется очень быстро членом какого-нибудь писательского Союза. Разве так не было! Ах, Евгений Викторович! На кого вы руку-то подняли! И как проглядывает в вас древнегреческий Эзоп, сброшенный со скалы.
* * *

А теперь я хочу сказать несколько слов о новом для меня и иных поэте – об Александре Осипове.

Александр Евгеньевич читал мне несколько раз свои стихи, и я успел и сумел в них уловить ценнейшие поэтические мотивы, идущие от поэтов чувственного направления: Нестора Кукольника, Алексея Апухтина, Алексея Толстого, нашего рязанца Якова Полонского, французов Альфреда де Мюссе и Гийома Аполлинера, латыша Александра Чака (Чакониса), поляка Владислава Сырокомли (Кондратовича) и других. Чувственная поэзия, если она – не какие-нибудь вкрапления в философические или политические полотна, – дело особенно трудное, если не безнадёжное. Это надо знать и готовить себя к долгому нахождению в тени, на втором плане. Надо помнить о чистоте и силе описываемых чувств, об их непреложном и мощном характере (вспомните «День ли царит...» Алексея Апухтина, «Нет, тайная дума быстрее летит...» Нестора Кукольника, «Люблю ли тебя, я не знаю...» Алексея Толстого). Композиция чувственных стихов всегда напряженна, экспрессивна; поэт то спокоен, то нервозен до невероятности, он почти всегда на грани жизни и смерти. Композиторы любят чувственных поэтов (Глинка, Чайковский, Рахманинов, Свиридов). Благодаря композиторам, чувственные поэты только и живы: чтецы-декламаторы их затаскивают, превращают в общие места; я уж не говорю о псевдонародных создателях жестоких романсов типа «Всё васильки, васильки...» И, тем не менее, чувственная поэзия – самый высокий поэтический жанр.

Я остановлюсь только на одном стихотворении Александра Осипова из того, что напечатал Александр Жбанков, оставляя иное для последующих рассуждений. Вот почитайте, послушайте, пропойте:

Стихотворение захватывает чистотой и прозрачностью самого сокровенного чувства человека – чувства Любви, бессмертия этого прекрасного чувства, мужества и стойкости влюблённого поэта, его надежды и уверенности в том, что чувство Любви непременно обоюдно. Поэзия Александра Осипова необыкновенно свежа, музыкальна, искренна. Великолепен образ Вяза, надежного и, может быть, единственного друга поэта. Он, Вяз, видел много подобного, но влюблённые никогда не повторялись и не были косноязычны, как Христиан в «Сирано де Бержераке Э.Ростана». Скорее всего, это каждый раз был Сирано.

Необыкновенно сильна, поэтемна концовка стихотворения: в ней содержится мысль о непременной награде поэту за его Любовь и терпеливое ожидание. Выражение боюсь, что... не должно пугать: поэт знает, чувствует, что должно случиться, но может случиться иное, не безрадостное, пусть за пределами Бытия. Даром ничто не пройдёт. И это будет даром чувств, говоря языком того же Ростана.

В добрый час, дорогой Александр Евгеньевич! Помыслы ваши прекрасны. Усилия – не тщетны. Верю в ваш успех. Думаю, отец был бы счастлив.

Владимир Руделев – профессор-консультант Тамбовского университета.