версия для печати
Рано или поздно это должно было случиться. Макс Фербебек снял "Безымянную — одну женщину в Берлине" (Anonyma — Eine Frau in Berlin). "Безымянная" — это имя автора, женщины, словно растворившейся в своих соотечественницах, изнасилованных, а зачастую и убитых советскими солдатами весной 1945 года.
Журналистка Марта Хиллерс (1911-2001), опубликовавшая свой дневник за апрель-июнь 1945 года сначала по-английски (1956), а затем и по-немецки (1959) хранила инкогнито долгие годы. В 1960-х о ее книге старались забыть, в 1970-х она ходила по ФРГ в самиздате и бурно обсуждалась. В 2003 году один из самых авторитетных левых интеллектуалов Германии, поэт и публицист Ханс Магнус Энценсбергер добился переиздания, ставшего бестселлером. Как и "Пожар" (2002) историка Йорга Фридриха, мартиролог немецких городов, выжженных ради устрашения авиацией союзников. Как и "Траектория краба" (2002) нобелевского лауреата Гюнтера Грасса, впервые произнесшего вслух то, что и так все знали: на борту транспорта "Вильгельм Густоф", пущенного на дно легендарным подводником Маринеско 30 января 1945 года, беженцев было больше, чем военных.
Теперь на экран перенесена история Нины (Нина Хосс), выжившей под бомбами и в уличном аду Берлина, множество раз изнасилованной, а затем полюбившей советского майора Рыбкина (Евгений Сидихин).
Скандал гарантирован, особенно когда борьба с "переписыванием" истории войны "фальсификаторами" объявлена государевым делом. Дьявол, как водится, кроется в терминологии. История не переписывается, а дописывается. Причем это дописывание, если суммировать все, что было выговорено вслух в Германии с начала 1990-х годов, никак не носит одностороннего характера. Историки практически одновременно заговорили и о жестокой депортации немцев из Восточной Европы в 1945 году, и о том, что вермахт, долгие годы считавшийся всего лишь армией, изуверствовал не хуже, чем СС. И хотя политики, конечно, спекулируют на прошлом, такое снятие табу свидетельствует как раз о том, что война стала историей, перестав быть политикой. Поскольку как раз политическая пропаганда основана на умолчании части правды.
Главный довод противников "Безымянной" или "Катыни" (Katyn, 2007) Анджея Вайды, кажущийся им неотразимым: авторы воскрешают клише геббельсовской пропаганды. Ну да, любая пропаганда питается жестокостью противника, а как не питаться. Собственно говоря, "Катынь" — фильм как раз о том, что жены, матери, сестры сопротивляются тому, чтобы мученичество их мужчин использовали хоть Геббельс, хоть Мехлис. Озверение солдат в "Безымянной" не оправдывает, но объясняет то, что они творили. Холодная пропаганда на крови не лучше, если не хуже, насилия. Хиросиму оправдывали необходимостью мстить за Пирл-Харбор. Эсэсовскую зачистку в Быдгоще — погромом мирных немцев поляками в первые дни войны. Бессудную казнь тысяч хорватов партизанами Тито в Блейсбурге — зверствами усташей.
Продолжать можно до бесконечности. В этой войне у каждого участника больше скелетов в шкафах, чем у всех поколений их воинственных предков. Просто потому, что Вторая мировая была первой тотальной войной, что означало не только и не столько, как полагал автор термина, генерал Людендорф, тотальную мобилизацию всех ресурсов воюющих стран, сколько тотальную отмену любых правил ведения войны. Первой войной, в которой статус мирных жителей не давал им никаких шансов уцелеть ни в Ленинграде, ни в Варшаве, ни в Берлине.
Самое глупое, что можно делать, это меряться страданиями. В Ковентри погибло меньше людей, чем в Дрездене. В Бабьем Яру расстреляли больше евреев, чем поляков в Катыни, Медном и далее везде. Ну и что? Все эти люди погибли, и погибли лишь потому, что война впервые стала тотальной. Поэтому не столь важно, сколько было изнасиловано немок — 2 миллиона, как принято считать, или меньше.
На первый взгляд удивительно, что в эпоху "холодной войны", когда, казалось бы, дневник Хиллерс использовать бы да использовать в антисоветских целях, Безымянная подверглась обструкции в прессе ФРГ. Газеты советовали не читать эту "мерзость", позорящую честь немецких женщин. Отогретая экономическим чудом Аденауэра Германия старалась сделать вид, что ничего не было. Ни изнасилованных немок, ни немок, продававшихся за хлеб и чулки, ни немок, выбиравших себе советских офицеров-покровителей. Коллективный опыт женщин растабуировал тему секса в их повседневных разговорах. Хиллерс записала слова вернувшегося с фронта мужика: "Вы стали бесстыдны, как сучки". Не случайно, что именно феминистки 1970-х годов внимательнее всех читали "Женщину в Берлине". Для них это была книга не о варварстве советских солдат, а о трагедии женщины в мире, где мужчины выпустили на волю свои первобытные инстинкты, и любые впитанные с детства ценности мужского мира оказались более чем относительными.
Стыд и страх предопределяли молчание участников событий с обеих сторон. Два года назад в издательстве петербургского Эрмитажа вышел тиражом в 1000 экземпляров неопровержимый документ, не менее сильный, чем дневник Хиллерс, но никем вообще не замеченный, — "Воспоминания о войне" Николая Никулина, выдающегося специалиста по голландской живописи, прошедшего войну от Волховского фронта до Берлина. Незадолго до смерти, в телефонном разговоре он сетовал, что зря поддался искушению обнародовать написанные тридцать лет назад мемуары, не стоит молодежи это читать, не стоит. Ужас перед тем, что кто-то прочитает свидетельство о насилии, казался ему невыносимее, чем ужас самого насилия.
"Майор Г. стоял с дымящимся пистолетом в руке, перед ним сидела немка, держа мертвого младенца в одной руке и зажимая рану другой. Постель, подушки, детские пеленки — все было в крови. Пуля прошла через головку ребенка и застряла в груди матери. Майор Г. был абсолютно спокоен, неподвижен и трезв как стеклышко".
"Наши разведчики воспользовались затишьем и предались веселым развлечениям. Они заперли хозяина и хозяйку в чулан, а затем начали всем взводом, по очереди, портить малолетних хозяйских дочек. Петька, зная, что я не выношу даже рассказов о таких делах, транслировал мне по телефону вопли и стоны бедных девчушек".
Никулин ищет красавицу-немку, в которую почти влюбился, но находит в опустевшем доме лишь соседа-старика. "И он выплевывает мне в лицо: — Их было шестеро, ваших танкистов. Потом она выбила окно и разбилась о мостовую!.."
"Однажды связистки надели яркие платья, туфельки на высоких каблуках и счастливые, сияющие пошли по улице. Навстречу — группа пьяных солдат:
— Ага! Фравы!! Ком! — и потащили девчат в подворотню.
— Да мы русские, свои, ай! Ай!
— А нам начхать! Фравы!!!
Солдаты так и не поняли, с кем имеют дело, а девочки испили чашу, которая выпала многим немецким женщинам".
И ведь, наверняка, есть еще мемуары, которые авторы или их наследники не решились опубликовать. Исторической реконструкцией приходится заниматься немцам. Не дело побежденным писать о своих страданиях? Конечно, не дело. Это победители должны писать о своих грехах, как в 1990-х годах молодые израильские историки написали о массовых убийствах палестинцев, сопровождавших героический марш израильских отрядов самообороны в 1948 году. А французские историки припомнили послевоенное линчевание коллаборационистов или то, как колонисты в Алжире отметили 9 мая 1945 года резней арабов. Речь не о "покаянии", неудачно выбранном и безнадежно скомпрометированном кликушами слове. Опыт тотальной войны покаяния не предполагает, как не предполагает его античная трагедия рока. Говорить можно лишь о катарсисе, а катарсис возможен, как знают все, кто читал Аристотеля, лишь через страдание. Ну, или, раз уж мы живем в мире коммуникаций, через обмен коллективными воспоминаниями о страданиях.
Журнал «Weekend» № 23 (119) от 19.06.2009
admin
Утверждено
О проекте
Комментарии
Буквально через полторы недели начнется череда памятных дат, связанных с 65-летием освобождения правобережной Украины и Крыма, Юго-Восточной и Центральной Европы от нацистской оккупации. Что выдвинется на этот раз в центр дискуссий, какие новые «войны памяти» развернутся? Возобладает ли этноцентризм в присвоении прошлого?
Последние годы показали, что обращение к истории войны все сильнее смещается в сторону человеческого ее измерения – цены усилий, выживания, насилия, альтруизма, памяти. В Германии, к примеру, по-прежнему в фокусе внимания Холокост, правда, уже в контексте преступлений сталинизма. К этому добавилось внимание к страданиям немцев, ответственности за это стран-союзниц. Особый упор делается на массовое изнасилование женщин. Не случайно большой интерес привлек фильм немецкого режиссера Макса Фербербека «Безымянная – одна женщина в Берлине» Он впервые в кинематографе поднял проблему массовых бесчинств, совершенных русскими в 1945 году.
В основе сценария – автобиографическая книга (дневник) «Anonymous», написанная немецкой журналисткой, опубликованная в 50-е на английском языке и переизданная в Германии в 2003 году. Автор описывает, что случилось с ней в апреле-июне 1945 года, когда в Берлин пришла Красная Армия.
Фильм еще не дошел до России, но представители ряда организаций ветеранов Великой Отечественной войны выступили с требованием запретить его показ: «Эта картина – диверсия и провокация. Попытка очернить образ советского воина, солдата, освободителя! Соответственно очернить Россию. В период сложившейся во всем мире кризисной ситуации кому-то эта чернуха очень на руку». Эмоций добавил и тот факт, что в «провокационной картине» снимались известные российские артисты.
К сожалению, протестующие ветераны не захотели понять смыслы, которые извлекает из Vae Victis! (Горе побежденных!) немецкий режиссер. И этому есть объяснение. В российских СМИ и исторических работах тема массовых бесчинств советских военнослужащих так долго находилась под запретом, что даже теперь, когда стремление к «беспощадной правде» о войне берет верх, часть ветеранов отрицает, что преступления имели место. Некоторые вообще отказываются обсуждать этот вопрос, аргументируя тем, что результат геноцида на оккупированных территориях СССР, где погибло 13,6 миллиона советских граждан, несоизмерим с потерями мирного населения Германии. Несравнимы и по времени 3,5 года насилия и издевательств над советскими людьми с 4 месяцами первого этапа оккупации Восточной Германии.
Сравнения нисколько не умаляют вклада СССР в Великую Победу над нацизмом, поскольку эпохальные события должны быть свободны от спекуляций на недоговоренностях и «белых пятнах». Виновные в совершении преступлений должны нести ответственность. Но как возможен диалог, если в России даже не хотят познакомиться с фильмом, не дают слово режиссеру для объяснения? А ведь Фербербек, судя по его интервью в западной печати, последователен в человеческом измерении величайшей трагедии ХХ века. Он призывает немцев, пусть и с запозданием, разрушить пакт молчания, на котором строилась их семейная жизнь, когда жены не спрашивали у мужей, что они делали на фронте, а мужья не спрашивали жен, как они пережили время, когда хозяйничали русские. Один из критиков даже потребовал от Фербербека, чтобы он не задавал трудные вопросы, а, наоборот, только повторял: «Берегись! Русские!».
Конечно, затрагивая проблему преступлений против человечности, режиссер по понятным причинам многое оставил за кадром. Но этого не могут позволить себе профессиональные историки, призванные снова и снова объяснять, почему события происходили именно так, как они происходили. Те, кто свидетельствует о преступлениях советских военнослужащих, причем с акцентом на презумпцию виновности, и те, кто пытается видеть в каждом советском солдате, реально или потенциально, насильника и ставить знак равенства между вермахтом и Красной Армией, не могут игнорировать принципиально разную природу совершенных ими преступлений.
Ключевое значение имеют причины и механизмы «ненормальной» войны, появление приказов, объявивших военную необходимость руководством к действию.
Известно, что политическое и военное руководство Германии с самого начала, еще до того, как вообще могла возникнуть проблема стратегических или тактических «необходимостей», потребовало от солдат готовности к противоправным, преступным действиям. 30 марта 1941 года, на секретном совещании, Гитлер, выступая перед 250 генералами, войскам которых предстояло участвовать в операции «Барбаросса», заявил, что «речь идет о борьбе на уничтожение». Понятно, что немцы, призванные в вермахт, будучи гражданскими лицами, подвергались ежедневной «промывке мозгов».
Красная Армия не получала подобных директив, не было у СССР и жестоких намерений уничтожать немецкое гражданское население как низшую и неполноценную расу. Однако сами по себе действия оккупантов на советской территории и огромные жертвы, понесенные советскими людьми за годы войны, предопределили распространение в армии чувств ожесточения и жажды мести. Усиливала эти настроения — неизбежные в наступавшей армии, которая своими глазами видела «результаты» оккупационной политики, — и официальная пропаганда. Огромное число статей, репортажей, корреспонденций показывали «звериный» облик врага и мобилизовывали советских солдат и офицеров на скорейшее уничтожение немецкой армии.
Обстановка, сложившаяся в связи с выходом Красной Армии на границы СССР, делала задачи командования по предотвращению преступлений против мирного населения предельно сложными. Многочисленные эксцессы вызвали большое беспокойство руководителей освободительного движения восточноевропейских стран. Однако поступающие сигналы вызывали резкое раздражение у Сталина, считавшего несправедливым распространять проступки отдельных офицеров и солдат на всю Красную Армию. Тем не менее, 19 января 1945 года Сталин подписал приказ, который требовал не допускать грубого отношения к местному населению на освобождаемых территориях. Этот приказ был доведен до всех солдат и офицеров. Последовали и соответствующие распоряжения Военных советов фронтов, командующих армиями, командиров дивизий и других соединений, чтобы, как заявил Сталин, «очарование нашей Красной Армией не сменилось бы разочарованием». Одновременно маршал Г.К.Жуков предостерегал свои части, чтобы во время наступления на Берлин и оккупации Германии они концентрировались на своих воинских обязанностях.
Однако сдерживающая роль приказов не могла преодолеть влияние на совершение противоправных действий косвенных обстоятельств— всеобщую эйфорию, неизбежное попустительство, цепную реакцию на негативный пример, использование распоряжений, которые противоречили друг другу. К примеру, до капитуляции Германии следовали наказания за имущественные преступления, но после капитуляции политическое и военное руководство делало вид, будто в Германии все в порядке. Не было ни разрешающих, ни запрещающих актов по поводу использования и конфискации личного имущества немецких граждан. Все было отдано на откуп победителям. И только 9 июня 1945 года, т.е. спустя месяц после капитуляции, постановлением ГКО была упорядочена раздача трофеев.
Безусловно, мы бы упростили проблему, если бы решили свести причины преступлений только к «необходимостям», конфликтам, возникавшим по поводу выполнения противоречащего законам приказа. Неизбежная дегуманизация, вызванная тремя годами войны, была одной из причин преступности.
В то же время у некоторых очевидцев взятия Берлина поведение солдат и офицеров Красной Армии оставило противоречивое, двойственное чувство. Английская аристократка Дж. Редсдейл в начале мае 1945 года писала своей подруге: «Вчера видела, как двое молодых русских солдат бьют мальчика-фольксштурмиста. Били сильно, но недолго — вмешался пожилой русский, стал их растаскивать…. Я знаю твое отношение к русской литературе, к русским и потому приглядываюсь. По-моему, от русских ожидали большей жестокости. А они скорее просто грубы, да и то часто от безмерной усталости. Я говорила с одним русским переводчиком из штаба 1 го Белорусского фронта, рассказала тот эпизод, когда за мальчика-немца вступился пожилой солдат. Он объяснил так: что ж, понятно, пожалел ребят. И увидев в моих глазах вопрос, добавил: «Ненавидеть тяжело. Любить хочется».
В ситуациях, когда не знаешь, как поведет себя немецкий оккупант или советский освободитель, мирное население вынуждено было искать способы самозащиты или самоспасения. И это также важно иметь в виду при раскрытии природы преступлений. Режиссер Фербербек подробно раскрывает эту трагическую сторону жизни берлинских женщин. Чтобы избежать изнасилования и унижения сначала русские, а затем немецкие женщины нередко обезображивали свои и своих дочерей лица, калечили себя, а иногда кончали жизнь самоубийством. В секретном докладе заместителя наркома внутренних дел, уполномоченного НКВД СССР по 1 му Белорусскому фронту И.А.Серова наркому Л.П.Берия от 5 марта 1945 года сообщалось, что в Германии самоубийства взрослых и особенно женщин с предварительным умерщвлением своих детей приобрели массовый характер. И русские, и немецкие женщины научились прятаться во время «часов охоты» солдат и офицеров. Многие женщины были вынуждены «добровольно отдаться» одному солдату в надежде, что он защитит от других. В условиях же оккупации суровым испытанием становился голод, который «тонкой линией» отделял военные изнасилования от военной проституции. К примеру, после сдачи Берлина город сразу же наполнился женщинами, торгующими собой за еду или альтернативную валюту — сигареты. В экстремальных условиях причудливым образом смешивались прямое насилие, шантаж, расчет и настоящая привязанность.
Возвращаясь к немецкому фильму, важно не упустить, что он является горьким упреком для России вот в каком плане. В постсоветскую эпоху мы так и не осмелились говорить в полный голос о нашей трагедии, не нашли щадящую форму, чтобы, преодолев унижение, стыд, боль, страдания, обо всем, что случалось на советской оккупированной территории, рассказали сами женщины. И чтобы это стало известно всем, но прежде всего тем, кто ставит сегодня страдания немцев на первое место. Взять хотя бы забытые дела Чрезвычайной государственной комиссии «по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников» (июнь 1941 — декабрь 1944 гг.). В них зафиксировано 54 тысячи 784 акта о зверствах гитлеровских преступников в отношении мирных граждан Советского Союза. Приводимые сведения включают такие преступления, как использование гражданского населения в ходе военных действий, насильственная мобилизация мирного населения, расстрелы жителей и уничтожение их жилищ, изнасилования, охота за людьми — невольниками для германской промышленности. Все эти акты доступны исследователям, но крайне слабо обработаны, в том числе как массовый источник.
С приближением памятных дат новых дискуссий не избежать. Но они нисколько не уменьшат высокую оценку героизма советских солдат, а позволят приблизиться к пониманию природы войны, позволят ответить на вопрос, который перед смертью поставил писатель Виктор Астафьев. Русские выдержали испытание войной. Выдержат ли они испытание всей правдой о войне?
Геннадий Бордюгов, член Экспертного совета «РИА Новости» . Мнение автора может не совпадать с мнением редакции информационного агентства "Trend News"