По Минералогическому музею имени Ферсмана меня водил Михаил Евгеньевич Генералов, главный хранитель. Чувствуя мою слабую минеральную подготовку, он дал мне свою статью "Минералогический музей Ферсмана — посольство королевства минералов в Москве", подготовленную для сборника Всемирного минералогического общества. "Вы можете все оттуда списать",— великодушно предложил он мне. Списываю.

"Большинство попавших в музей столкновение с миром минералов поначалу шокирует. "Удивительный музей — одни камни" — так выразил свое впечатление ошарашенный посетитель. Но среди многообразия мира минералов каждый находит что-то близкое. Одни не могут отойти от искрящейся аметистовой жеоды или сверкающего кристалла пирита, другие с испугом глядят на мышь, заместившуюся сульфатами меди, третьи кидаются к золоту и алмазам. Заходят чудаки, часами ловящие над гранями кристаллов какие-то вибрации. Бредут "новые русские", мысленно примеряя родонитовую вазу или яшмовый камин к интерьеру своего особняка. Как к хорошим знакомым приходят в гости к минералам старые геологи".

Лучше не скажешь, хотя насчет гостей требуется расшифровка. Много лет работал в музее Борис Михайлович Куплетский — в честь него назван минерал куплетскит. Супруга его Эльза Максимовна имела двойную фамилию — Бонштедт-Куплетская, и там есть минерал бонштедтит (куплетский). Александр Николаевич Лабунцов породил лабунцовит, а его жена Екатерина Евтихиевна Костылева-Лабунцова — костылевит (лабунцовский). Что касается Ирины Дмитриевны Борнеман-Старынкевич, то она была замужем на стороне — вне музея, и поэтому из нее вышли борнеманит и иринит, хотя последний, на мой взгляд, правильнее было бы назвать старынкевичитом, иначе зачем же она всю жизнь носила двойную фамилию. Что называется, свой мир.

Несколько сюрреалистический, должен сказать. Вот эти камни, кристаллы... Понимаете, когда на них долго смотришь, они начинают как-то расти. То есть видно, как они это делают. Скелеты из себя строят, перепонки, ребра; один кальцит разворачивается как скопище бабочек, перепутавших крылья в полете, другой — как баранья почка; барит порастает белесой минеральной шерстью; эпидот похож на бурый мох, гидроборацит — на созревший одуванчик, а один малахит прикидывается совершеннейшими каменными мозгами. Я уж не говорю про сталактиты и сталагмиты, которые во глубине пещер корчат из себя внутренности гигантского существа: такое ощущение, что тебя сейчас начнут переваривать. Фактура одних камней выглядит как иллюстрация кожных болезней, других — как разрез органов. У них есть возраст, причем некоторые (мне запомнился пироморфит, но не он один такой) сначала выстраивают себе ствол, потом другой формы ветки, а потом все это покрывается такими мелкими кристалликами-листочками. Они делают вид, что растения.

Но этого мало. Там в музее огромная коллекция псевдоморфоз. Это когда вот та же мышка умерла, истлела, а форму трупика приняли кристаллы меди, и теперь они из себя изображают мышку. Там разные минералы разное изображают — ракушки, червячков, моллюсков, птичек. То есть сначала камни делают вид, что живые, не имея образца, а потом ловят мышь и уж так ее имитируют, что кажется, будто эти сульфаты меди сейчас побегут. А они и бегут. Ну, то есть не вполне, но дальше там в музее уже появляются "каменные существа" — кораллы, что-то промежуточное между кристаллами и растениями. И это еще не все. Там разрезы камня, которые выглядят как картины — то пейзаж, то город, а на одном кристалле явственно видна танцующая японка. То есть они не только растут, не только каменисто ощупывают живых и строят себя по их подобию, но еще и подсматривают, делают, так сказать, зарисовки на память. Я был настолько потрясен этим нашествием "чужих", что когда попал в следующий раздел — изделия фирмы Фаберже, то подумал, что "Закуривающий солдат запаса" и "Мужичонка с телегой" тоже окаменелости. Честно сказать, даже после обнаружения фамилии Фаберже я не мог отделаться от ощущения, что все изыски фирмы — часть какой-то минеральной жизнедеятельности. Да что там, после всего увиденного я и к минералам, названным в честь сотрудников, стал относиться с некоторой опаской. Кто кого изучал? Вот, скажем, Эльза Максимовна Бонштедт-Куплетская, судя по имени (да и по фотографии), была женщина искрометная, при ином раскладе способная прожить жизнь звездой одесской сцены. А минерал ее — это такие искрящиеся кристаллы то розового, то желтого, то зеленоватого оттенка, с перламутровым, знаете ли, блеском. Не сталкиваемся ли мы тут со случаем минерального психоанализа?

В моей юности обязательным чтением для молодых людей был "Доктор Фаустус" Томаса Манна (сейчас это, кажется, прошло). Так вот там рассказчик Серенус Цейтблом рассказывает в самом начале про опыты отца своего героя: "Никогда мне не забыть этого зрелища. Сосуд, в котором кристаллизовались странные образования, был на три четверти наполнен слегка слизистой водой, вернее, жидким стеклом. Из песчаного грунта там поднимался гротескный маленький пейзаж, сомнительная заросль синих, зеленых и коричневых всходов, похожих на грибы, неподвижные полипы, а также на мох, раковины, плодовые завязи, деревца, водоросли или ветки малюсеньких деревьев, а иногда на руки, пальцы или ноги человека,— ничего более удивительного я в жизни не видывал. Но самым поразительным в этом "ландшафте" была не его причудливая странность, а разлитая в нем глубокая грусть. Когда папаша Леверкюн спрашивал, как мы думаем, что это такое, мы отвечали — растения. "Нет,— говорил он,— это не растения, они только притворяются ими". Оказывается, то была поросль безусловно неорганического происхождения, возникшая с помощью химикалий". "Могу сказать лишь одно,— заключает он этот пассаж,— такой морок безусловно создается природой, и прежде всего природой, которую дерзко искушает человек. В благородном царстве гуманитарных наук мы не сталкиваемся с подобной чертовщиной".

В романе это увертюра к гуманитарной катастрофе безумия художника и страны, где воцаряется Гитлер, и в общем-то довольно прозрачная отсылка к натурфилософским занятиям Гете, образ которого, естественно, важен для "Доктора Фаустуса". Не знаю, может быть, дело в юношеской впечатлительности, но я постоянно вспоминал этот фрагмент, пока осматривал экспозицию. Прав Томас Манн. Какой-то непристойный морок природы. Дело не в том, что там в коллекции есть образец манганита из Тюрингии, купленный у Гете. Дело в том, что это очень специальная по происхождению коллекция.

В 1937 году в Москве проходил первый конгресс геологов. Этот музей в 1934-м забрали из Петербурга, отдали ему здание манежа графа Орлова в Нескучном саду и поставили задачу создать экспозицию к конгрессу. Музей в этот момент резко пополнился образцами пород из месторождений, названия которых совпадают с картой ГУЛАГа. Манеж — это пространство в 1200 кв. м, и зрелище бесконечных минералов, которые как-то растут, строятся, поедают друг друга, маскируются друг под друга, зрелище нагло разъятых внутренностей и мумифицированных окаменелостей — бурное цветение нежити. Михаил Евгеньевич Генералов на мой вопрос, чем этот музей отличается от геологического имени Вернадского, сказал: "Главное — это музей императорский". Да, только император особый. Экспозиция — это сталинская выставка 1937 года. Мне кажется, зрелище этой бурной окаменелой жизни как-то поэтически соответствует вымороченности даты. Настроение тут — что-то среднее между "Плотью живой он в живую могилу уходит" Лукреция Кара и "Отрадно спать, отрадней камнем стать" Микеланджело. Минеральная жизнь, к которой не то чтобы очень хочется присоединиться, но которая собирается тебя присоединить.

Ленинский проспект, 18, корпус 2, (954 3900)