Добро пожаловать!
На главную страницу
Контакты
 

Ошибка в тексте, битая ссылка?

Выделите ее мышкой и нажмите:

Система Orphus

Система Orphus

 
   
   

логин *:
пароль *:
     Регистрация нового пользователя

Михаил ВЕЛЛЕР: «Терпеть не могу журналистов-коекакеров».

Я его люблю, Михаила Веллера. Я его и читать люблю, и слушать люблю, и вообще, как «ушиблась» лет семь назад об его «Легенды Невского проспекта» и «Приключения майора Звягина», и рассказы, и эссе, и еще «Великий последний шанс», и еще многое чего, и недавно вышедшую «Мое дело» — так и люблю. Мы с ним в 2003-м встречались, и в 2005-м, и вот сейчас опять встречаемся, и надо мне задать ему всего один, в сущности, вопрос — короткий и вежливый.

Итак, вопрос:

— Почему и за что вы не любите журналистов?

— А почему вы думаете, что я их не люблю?

— Во всяком случае, редакторов вы не любите, это я хорошо помню из вашего эссе «Как меня редактировали».

— Но редактор — это все-таки немного другая профессия. А вообще, я не люблю тех людей, в том числе и журналистов, которые все делают кое-как. Я их называю коекакерами. Терпеть не могу халтурщиков.

Я вам историю одну расскажу. Значит, Великая Отечественная, первые месяцы, первый налет фашистов на Москву. А надо вам знать, что был такой советский летчик-испытатель Марк Галай — человек глубоко квалифицированный, закончил он свою карьеру начальником отряда космонавтов по пилотированию, что само за себя говорит. И во время первого ночного немецкого налета на Москву именно он и сбил первый самолет врага, за что и получил орден Красного знамени. И поехали к нему газетчики. И один спрашивает летчика: а чувство страха вы испытывали в бою? Галай — человек обстоятельный и глубоко добросовестный. Подумал и отвечает: конечно, чувство страха присуще каждому человеку, но профессия летчика-испытателя заключается в том, чтобы этому страху не поддаваться, а наоборот, его преодолевать, и тогда только внимание обостряется, то есть польза получается. Ну, вот, все это он изложил, а корреспондент все это записал. Но когда вышла газета, весь полк заржал и побежал к Галаю — мол, читай! А там написано: в ответ на вопрос нашего корреспондента, испытывал ли он в бою чувство страха, летчик-орденоносец Галай ответил: сталинским соколам это чувство не ведомо.

— Веселенькая история. А я так подозреваю, что вам и самому приходилось быть на месте добросовестного Галая?

— Ну, да: читаешь иной раз интервью с самим собой и думаешь: Боже, неужели это я сказал?! Нет, вроде бы похоже на меня, вроде бы говорил, но… НЕ ГОВОРИЛ! Фразы стыкованы из двух разных, между ними — аж два абзаца и все свинчено таким образом, что смотришь просто как баран на новые ворота…А самый ненавистный вопрос, который можно услышать от журналиста — это «Расскажите, пожалуйста, о себе». Вот тут хочется сразу взять что-нибудь тяжелое и долго бить по дурной голове.

Потому что это что означает? Это означает, что журналист не знает, чего спросить, он — абсолютно не в теме, у него нет представления о собеседнике, о предмете разговора, он не удосужился заранее слазить в книжку или, чего уж теперь проще, в интернет. Он все это перекладывает на меня: я к тебе приехал, а теперь ты делай за меня мою работу!

Когда-то в ленинградском «Скороходовском рабочем», знаменитой заводской многотиражке (тираж, между прочим, 10 тысяч), мы для себя сформулировали такой принцип: «У хорошего журналиста и корова речи читает, а у плохого — доярка мычит!»

— А помните самое первое интервью, которое брали у вас?

— Еще бы. Это было приблизительно в 83-м, и брал у меня интервью зав. отделом литературы журнала «Знание — сила» Роман Подольный, прекрасный журналист и писатель-фантаст. Если помните, журнал «Знание — сила» был тогда единственным, который печатал Стругацких, печатал фантастику, выбирая все лучшее, тираж у него был, наверное, тысяч 900, его читала вся страна. Понятно, что интервью там было для меня большой честью. Но, как оказалось, до этой чести я не дорос, потому как интервью-то Роман у меня взял, а напечатать его не разрешили, разъяснив популярно, что и невелика-то я шишка, и фамилия-то у меня сомнительная, и что я такого сделал, чтобы…Да. Роман на это говорит: а у него мысли интересные. Ну, и что, говорят ему, вот пусть он эти свои мысли запишет в виде статьи, и если статья окажется хорошей, мы ее и опубликуем. Мне, конечно, было обидно, потому что и так все гоняют, как воробья, а тут еще такое. Ну, а потом подумал: а хрен ли мне в том интервью, я сам возьму у себя интервью! И, в результате, написал рассказ «Рандеву со знаменитостью». Который многажды публиковался, перепечатывался и т.д.

— Бытует мнение, что зарубежные журналисты профессиональнее наших. Вы-то как считаете?

— Коекакеров везде хватает. Где-то в 94-м случилась со мной одна забавная история. Некое издание, бытовавшее тогда, — не то «Невский ньюс», не то «Санкт-Петербург таймс» — оно, короче, выходило на двух языках, на английском и русском, печаталась газета в Финляндии, а редакция была, натурально, на Невском проспекте в Питере. И вот пригласили меня туда на интервью. Беседуем в кабинете главного редактора — принимают, как персону грата. И какой-то негр — молоденький, худенький, тоненький — нам кофе подает — ну, просто как в кино! Я даже подумал было, что его специально для таких случаев выписали откуда-нибудь из Луизианы: русским писателям кофе подавать! Надо сказать, наливал очень умело и профессионально. И каково же было мое изумление, когда оказалось, что беседа с главным — это всего лишь преамбула. А главные-то вопросы мне будет задавать вот этот самый лиловый негр. Которого я принял было за официанта. Говорит с акцентом, но вроде бы меня понимает. Ну, ладно: спрашивают — отвечаю. Веллер, говорит, это ваша настоящая фамилия или псевдоним? Не псевдоним, говорю. Фамилия. Я вообще никогда под псевдонимами не писал, не пишу и писать не собираюсь. И так, знаете, отчетливо стараюсь слова произносить, простыми короткими фразами, для облегчения задачи и общения. А кто, задает мне следующий вопрос, ваш любимый американский писатель и как вы относитесь, к примеру, к Стивену Кингу? Отвечаю, что серьезно к этому относиться нельзя, хотя некоторые рассказы вполне даже ничего. Ну, и так далее. Поблагодарил и пообещал, что пришлет газету мне в Таллинн, где я тогда жил. И прислал. Правда, на английском языке. С языком у меня неважно, читаю я и не могу понять ничего. Но зато жена отлично знает, вот она и стала читать и дико при этом ржать, и дрыгать ногами, а я требовал перевода. Там было написано, что я всю жизнь считал образцом высокой литературы вышепомянутого Стивена Кинга, всегда пытался ему подражать и поэтому взял себе в качестве псевдонима английскую фамилию Веллер. И что я сын очень богатых и знатных родителей, и что кончал физический факультет московского университета, вместо филологического факультета университета ленинградского, и всякая прочая такая чепуха.

— Какая прелесть! Нет, в самом деле: очень смахивает на историю со «сталинскими соколами», коим «страх не ведом». А ведь, казалось бы, и время другое, и страна другая и журналистика иная. Может, это что-то общечеловеческое, то есть общепрофессиональное в нас: слышим одно, а пишем другое, и еще вопрос: слышим ли?

— Ну, да, такой приемчик: берутся какие-то ключевые слова и наполняются совершенно другим содержанием, нежели то, что было сказано на самом деле. Вот, замечательная беседа получилась у нас год назад с Гришей Нехорошевым в «Политическом журнале». Где я рассказывал о том, как я сотрудничал с Союзом Правых сил в 2000-м году — там была сохранена и интонация, и все подколы, и все ехидство. Но это — редкий случай.

— Ну, хорошо, с интервью более-менее понятно, а что касается иных жанров — есть претензии к журналистам?

— Да как и у всех читателей, вероятно.

— Но «всечитатели» — понятие растяжимое. Есть, например, гламурные читатели…

— Ох, я вас умоляю!

— Извините, поняла.

— За что не любят журналистов — вопрос, конечно, интересный. Ну, знаете, мне кажется, что у большинства населения есть такой трафарет, что журналист — это человек, во-первых, богатый, потому как печатное слово ассоциируется у нас с влиятельностью, вездеходностью и славой, а эти вещи — всегда рядом с богатством. Зарплата элитного журналиста, да и просто журналиста, в порядки раз превышает зарплату среднего простого смертного, так что, можно сказать, что журналисты нынче страшно далеки от народа.

— Но не всегда ж так было. И не везде. И сейчас тоже.

— Мы когда-то в том самом «Скороходе» за 120 рублей пахали на совесть и прошли замечательную школу. И нас учили, что если ты берешься за какую-то тему, то должен рыть ее до тех пор, пока ты в ней не станешь самым компетентным. Вот, в каком-то споре замешано восемь человек и у каждого своя колокольня. Так ты изволь влезть на каждую, и когда ты напишешь, уже никто не сможет тебя опровергнуть и уличить в том, что ты чего-то не знаешь. Ты сделал все, что мог. Штампы и банальности — ну, это — неуважение к себе, это — плебейский класс: это не здесь. Человек должен прочитать и сказать: сука, но ведь это на самом деле так!

При всем том, что советская журналистика работала по принципу «если кто-то кое-где у нас порой», при всем том тогда была школа, и были перья, и были зубры.

— И еще можно было писать «между строк», и «читать между строк», и ловить от этого кайф…

— Ну, да, а вот сейчас в этом нет никакого смысла, поскольку владельцы газет, как я понимаю, в этом совершенно не заинтересованы, ибо на тиражи это никак не влияет, и зачем далеко ходить за примером, и возьмите вы эту пресловутую эпопею, когда большой интеллектуал Филипп Киркоров обматерил эту бедную девочку в розовой кофточке. Во-первых,а что вы хотели услышать от Киркорова? «Материализм и эмпириокритицизм»? А во-вторых... Как справедливо сказал тогда Розенбаум(это когда журналюги подняли бучу, что их обижают): но вы же больше ни о чем не можете писать, вы же на нас паразитируете, вы же ничего другого не умеете, не знаете, не хотите — так чего ж вы жалуетесь, что к вам плохо относятся?!

— И есть еще такой «специальный» читатель, которому только светские скандалы и подавай, или ту же Ксению Собчак.

— Ну, это вообще, на мой взгляд, антиявление. Это — один из штрихов гниения и самоуничтожения нашего общества.

— Жестоко вы ее…

— А я — не только о ней, я — о вас. Не хотите вы писать ни о шахтерах, ни о шоферах, ни о физиках, ни об инженерах.

— Да почему же, пишем. Может, не так много, как раньше, и не так основательно, как прежде, да и тонет все в общем потоке. И вообще: от советской журналистики ушли, а к другой какой-то не пришли, ну, и болтаемся, как в проруби…

— Что касается «специального читателя» и гламура... Сейчас можно приклеить ботиночные шнурки на бумагу и назвать это картиной…

— Инсталляцией!

— Во-во. Или попукать в саксофон и назвать это музыкой. И все эти калоеды, геи и прочая компания живет совершенно припеваючи, а вокруг нее так же припеваючи и с приплясом живут журналисты, которые о них пишут. А народу уже обрыдли розовые кофточки, народ хочет знать правду о себе, о своей жизни, своих бедах, и чтобы какая-то помощь от вас исходила. А сегодня журналисты — отдельно, а аудитория — отдельно, пропасть растет, и какая уж тут любовь?

— Ну, это опять «большой привет советской журналистике»: была же такая рубрика «Газета выступила — что сделано?» Газету уважали и боялись, у нее и в самом деле, что бы там ни говорили, были рычаги влияния, сейчас-то их нет.

— Да, а сейчас все по принципу: собаки лают, а караван идет. И если вы конкретно никому из сильных мира не опасны — то и лайте себе на здоровье, сколько влезет. О чем угодно. Потому что, насколько я знаю, Пола Хлебникова и Анну Политковскую убили за то, что они рыли под каких-то конкретных людей, какого-то конкретного человека, под какую-то большую власть с большими деньгами. Но ведь для этого журналистская смелость нужна…

— Вы еще о свободе слова ничего не сказали…

— Слушайте. Если некоторые журналисты свободу слова понимают как собственную свободу лепетать всякую белиберду — на хрена мне такая свобода слова? Если при демократии люди дохнут с голоду — на хрена мне такая демократия?!

Приблизительно 10 лет назад в «Огоньке» работал очень хороший очеркист Александр Терехов. Вот это был мастер, к сожалению, понятия не имею, что с ним стало и куда он делся. Так вот, он писал очерки современной жизни — писал про работяг, учителей, врачей, писал со знанием дела, с увлечением, с любовью к своей работе, и это вспоминается до сих пор. Сейчас такое бывает редко. И становится все реже — сейчас зачастую журналисты плохо себе представляют, о чем они пишут, что показывют на телеэкране и рассказывают радиослушателям. Полузнайки, коекакеры, ленивые и нелюбопытные. Смотришь на такого и видишь, что ему же самому не-ин-те-рес-но то, о чем он говорит или пишет! А если ему не интересно, то и читателю, и зрителю тоже не интересно, это же закон жанра!

— Сейчас в ходу западная модель журналистики: дать потребителю информацию, а уж его дело — самостоятельно ее осмыслить…

— Но вся беда в том, что мозги нашего потребителя рекламой и политтехнологами размяты в пюре так, что даже такой месседж, как «Мама мыла раму», он трактовать не в состоянии. К тому же информация часто дается неполная, усеченная, выборочная, которая у нормального человека способна вызвать только раздражение. Если я читаю, к прмеру, что во Франции бастуют авиадиспетчеры, я категорически хочу знать, какую они получают зарплату — грязными, чистыми и всякими, и какова сегодня во Франции средняя зарплата, и сколько на эти франки или уже евро можно чего купить, в противном случае, информация о забастовке — это не информация. Об информации на внутрироссийские темы я уж не говорю — она зачастую полностью отдана на откуп политтехнологам, а это — уже не журналистика.

— А вы считаете, читателю сегодня это ужасно важно знать? Читают-то, вообще, согласитесь, мало…

— Людям обязательно нужны точки согласия, точки единых мнений, точки единых тем для разговоров, не просто и не только точки соприкосновения, но точки ориентирования в одном направлении. Вот почему всем нужно болеть за «ЦСКА» или всем нужно читать Дэна Брауна или Гарри Поттера, или бежать покупать билеты на Мадонну, которая, говоря между нами, ни петь, ни танцевать не умеет, но зато как себя подает и продает! Так вот, люди должны иметь эти самые наборы общих точек. А где их взять? Они, конечно, спрашивают друг у друга, смотрят рекламу и…читают газеты. Таким образом, журналист всегда вольно или невольно принимает самое активное участие в формировании социальных групп, что бы и как бы он ни писал. И помереть журналистике, с этой точки зрения, у нас не грозит — ну, чем ее можно заменить, интернетом? Так для России сейчас это не больно актуально, компьютеров в стране мало. Журналист, о чем бы и как бы он ни писал, — это все равно проводящий авангард идеологии, он сам — персонифицированная идеология, это — его имманентная сущность…

— Ну, раз уж мы дошли до «имманентной сущности»…Извините, ради Бога, но, может быть, об этом — в другой раз? Как говорил Д’Артаньян, я немного устал, и вся эта латынь как-то ускользает от меня.

— Я же и говорю, что вы, журналисты, ленивы и нелюбопытны! Ладно, Бог с вами. А что касается «любить — не любить», так я вам вот что скажу. Хороших и умных завсегда и повсюду меньше, чем плохих и глупых, это относится ко всем профессиям, и к журналистам тоже.

И пришел мне тут на память Булгаков Михаил Афанасьевич, и его бесподобный «сиреневый господин» в Торгсине, где напоследок устроили шухер Бегемот с Коровьевым, и как этот лже-иностранец покупал, кажется, рыбу-лососину и строго при этом спрашивал: «Кароши? Кароши — люблю, плохой — нет!»

…А что? А правильно, а так и надо! А как иначе-то?! Хороших — любить, плохих — нет.

И построже, построже с нами.

2006 год.

Беседовала Ольга МОЗГОВАЯ.

Журналист

3.666665
Рейтинг: 3.7 (3 голоса)
 
Разместил: almakarov2008    все публикации автора
Состояние:  Утверждено


Комментарии

Прошло уже 3 года. Ситуация пока не изменилась. Да и измениться не сможет. Почему? Основная проблема, как мне кажется, состоит в том, что людям нравится читать всякую ерунду....

О проекте