«Процветание» страны закончилось – будто и не царило оно все «тучные» годы на центральных телеканалах. Приснилась нам эта бабочка с крыльями роскоши и гламура? Или это мы ей приснились?

Многие экономисты пытались докричаться, что за нефтедоллары можно было б без всякой инфляции починить отечественную медицину, ЖКХ и промышленность, дороги пос­­­­троить и дать, наконец, под­­­­­­­­няться среднему классу, кото­­­­­­рый, увы, так и остался в Рос­­­­­сии существом мифическим. Но какой может быть средний класс в стране, где все ценное отбирают государевы опричники и лихие люди в подворотнях, а отличить их все труднее. Наше «государст­­во – это я» вряд ли читало Пушкина и не догадывается, чем оно богатеет, и почему не надо золота ему, когда простой продукт имеет. И построило лишь список миллиардеров. А теперь о нормальной жизни поздно мечтать – кризис; власть произносит это слово, как алиби.

Вертикали не нравится нервная система государственного орга­­­низма, и она заглушила СМИ: временщикам не интересно будущее. Насилие принимало порой извращенные, анекдотические формы; однажды в моем городе областную газету «приостановили» из-за отсутствия ковриков на рабочих местах журналистов! И ни власть, ни население от стыда не сгорели. Или: пришла санэпидстанция и зафиксировала в редакции температуру на два градуса выше нормы! Не шучу я.

С тех пор оппозиционная прежде газета полюбила губернатора, и вопросов к ней не возникало. Наоборот, журналисты резко повысили мастерство и стали получать премии на конкурсах – от обладминистрации, местной Думы, энергетиков, железной дороги, избиркома: «Кто похвалит меня лучше всех, тот получит сладкую конфету». За высокий профессионализм.

Несовместимое стало нормой. Как один мужик возле киоска на Пасху: «Девушка, Христос воскрес, а мне грамм двести кол­­­­баски попостнее».

В соответствии с единст­вен­­­­­­­­но правильным учением Кама-­Сутры вертикаль надежно овла­­дела свободой слова и впрягла ее в телегу, на которой страну повезли в причудливый строй – самодержавие с космическими и ядерными технологиями. А в нервных клет­­­ках не оказалось перегородки между стыдом и расчетом. И журналистика выдавливает из себя свободу охотно, и не по капле, а тарелками – в обмен на колбаску попостнее. Телевизоры твер­­­дят: СССР рухнул, когда упа­­­­ли высокие цены на нефть, а процветание нынешнее при­­­­­­шло от верховной мудрости, поэ­­­­­тому никто теперь никуда не сорвется. Одновременно на­­­­чаль­­ники вручают подписные листы родителям, учителям и врачам – чтоб обеспечить потребную демократию в стране. И никто уже им слова поперек не молвит, и никто никуда не срывается. А те, кто должен сеять разумное, доброе, вечное, сеют рабство; у каждого хата с краю, а в ней – семья, дети...

И мы стали мутантами. Звонок в редакцию: а не могли бы вы сходить со мной в суд? Писать ничего не надо, а надо просто, чтоб на суде присутствовал серьезный журналист, – я оплачу, сколько надо. Повременно. Ну, как хорошему адвокату.

Я ответил, что у меня, вообще-то, другая профессия, и в телефоне искренне удивились. Господи, стыдоба-то какая…

Редкая птица с перьями или телекамерой рискнет ныне перечить вертикали, цель кото­­­рой Стругацкие предсказали давно: она «сожрет и загребет все материальные ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернет пространство и остановит время». Она защитила свои капиталистические завоевания, раздав мешки денег «элите»; вскоре большая часть их оказалась в западных банках и оффшорах, но никто из нас, внизу, эти деньги своими не считал и не сильно огорчился их исчезновению: государство – это не мы.

Потом защитили хозяев местного автопрома от иномарок, на которых сами ездят. Восток России почувствовал чужие руки в своих карманах и вышел на демонстрации, но ему быстро показали, кто в нашем доме хозяин.

Теперь, вопреки арифметике и здравому смыслу, страну придавили новыми тарифами на газ, свет, воду и тепло, и дизельное топливо пошло вверх, не дожидаясь весны, – к очередному ограблению крестьян, и теперь уже все население ощутило в карманах тяжесть чьих-то рук. От них не спасут обещанные субсидии по квартплате, а тут еще и кризис дышит в затылок, и на заводах становится тише...

Но власть наше отчаяние не пугает. Она не сомневается в ОМОНе, привычно скандалит с соседями ближними и дальними и глушит нас телеканалами с непрерывным праздником и пошлятиной вперемешку с потусторонним миром.

Кто владеет информацией – владеет троном. Это мы, соучаст­ники, сделали былью сказку Чуковского «Тараканище» и строили стены ненависти к соседям. Еще недавно война России с Грузией или Украиной казалась страшным сном, но страны эти очень напугали оранжевыми флагами нашу власть, и теперь многим поколениям по обе стороны надо по капле выдавливать из себя раба, чтоб стена проржавела. Строить – не ломать.

И нет сомнений, что для сохранения трона хороши любые средства, от железного занавеса до «патриотических» войн. А чего еще можно было ждать? Мы ж не воспользовались мудростью другой детской сказки, про теремок, и не спросили в начале века новенького благодетеля: а что ты умеешь делать? Ответ-то был ясен и тогда: «Ловить мышат, давить лягушат, ежей душить, петухов потрошить!». И в будущем на вопросы западных корреспондентов, что случилось с нашей страной, государь, может быть, еще ответит с холодной усмешкой: она утонула. Но разве это не мы научились получать удовольствие от изнасилования?

Значит, возвращаемся в прошлое.

Страна опять в кольце врагов – в новом году их заметно прибавилось, а от руководящей и направляющей все сильнее пахнет красным уголком, знаменем и первым отделом. Запах этот распространился по всей стране в бюстах и картинах, в школьных тетрадях с портретами любимого и учебниках, в открытках ветеранам с лукавыми клятвами в уважении и словами об общем великом прошлом, и тем же запахом несет от портретов за спинами хозяев вальяжных кабинетов, и от газетных развалов под ними.

Роль слуг народа в политической Камасутре осталась прежней – всегда сверху, и те же у них бумажки с лиловыми «слушали-постановили», серый холодец заседания парткома и взгляды со злокачественным лиц общим выраженьем. И с вечным страхом, что кто-то из задних толкнет в спину, и чашка с драгоценным бульоном разобьется задолго до финиша.

Хочется свежего воздуха, но и на улице серые тени видны в толпе студентов с флагами, где мир поделен на тех, кто за начальство, а все остальные – враги; при этом от юных исходит радостная готовность получить от изнасилования не только удовольствие, но и мелочь на сникерсы. И гармонией с этой готовностью звучит давний хит про то, как за таблетку, за конфеточку сняли девочку-малолеточку…

Теперь вся сила – в патриотизме: отечество в опасности! Украина, Грузия, Польша, Эстония, НАТО, прислужница Англия – хотя верхняя часть российского населения и дружит с ней домами и замками, и вместе ходит на футбол. Родина-мать с расчлененной причинно-следственной связью – кто виноват? Министры-капиталисты! А за кого голосуем? За командира их «бригады»! – опять зовет: ты записался добровольцем? Ну, чтоб защитить капиталистические завоевания…

Сколь уж лет прошло?.. Больше двадцати, и молодость уже не вернуть. Мы возвращаемся очень постаревшими. Я и сейчас его помню, наше будущее. Как занимали ночью у гастронома очередь за молоком и маслом, отмечая номера на ладонях. Как давили насмерть ветеранов с инвалидами в гладиаторских очередях за водкой. Как задруживали с грузчиком мебельного магазина, чтоб через пару месяцев купить из-под полы славянский шкаф – неподъемное тупое сооружение; и как были счастливы, затаскивая его толпой на свой этаж.

Были счастливы вареной колбасой и гречкой по спецталонам – те, которым повезло иметь в семье диабетика. Остальные ели знаменитую эстонскую колбасу, хотя ею брезговали дворовые кошки. Взамен мы жалели негров и искренне желали им, чтоб когда-нибудь и в Америке наступил развитой социализм. Пропаганда – великая сила.

А еще в той жизни были совсем другие цели. И ценности. Там легко давали в долг и бесплатно брали попутчика, а негодяям давали пощечины. Нам было не так уж тесно в маленькой хрущевке, и в стране не было секса, зато между мужчиной и женщиной оставалась тайна, и можно было встретить прекрасную незнакомку, которую теперь снимают в порнофильмах. Мы были добрей и доверчивей, а все плохое стирало время.

В те времена мы с другом часами пылко обсуждали настоящую литературу; я и не думал, что это будут одни из лучших воспоминаний. Мы переживали, когда кто-то отчаянно прорывался из нашей общаги в другой мир, казавшийся волшебным. Угнав, например, самолет. И даже примеряли на себя. Но без жертв, конечно; тогда среди нас было намного меньше убийц, чем сегодня, когда любое дело с прибылью от 300% беременно преступлением.

Теперь, повзрослев, узнали, что волшебства, вообще-то, не бывает, как и Деда Мороза, а за сытость надо платить хрюканьем и неизбежным визитом мясника. Страна отравлена корыстью, на поле порядочности выросла продажность, и у каждого встречного бьется в глазах мысль: где б взять денег? Или: где б взять еще денег? Как в психушке, где навязчивый бред становится формой комфорта.

Из этой бессмысленности нас потащило назад, к «лично дорогому» и лагерной ограде; там не так холодно, и может подлечить бесплатный врач, и туда, в нашу спартанскую общагу, окруженную вышками, ни один террорист не проберется мстить нам за дурное обращение с заглянувшей на огонек свободой.

Мы возвращаемся, хотя общага наша развалилась. И вакцин нет – ни от прежних хворей, ни от инфекций, которыми оказался переполненным мир за Берлинской стеной. В будущем прошлом нет даже рецептов лечения сегодняшних болезней. Мы растренировались и потеряли профессии, торгуя селедкой и пуховиками на рынке, а многие сбежали. Зато ракеты, хоть и ржавые, стоят на запасном пути и напугать способны любого своей уродливой силой намерения.

Мы не будем увенчаны в наступающем прошлом, и в кибитках, снегами, настоящие женщины не поедут за нами. Но здесь нас и подавно не за что венчать: в тающем населении все меньше мужчин, а потерявшие нас женщины пошли на панель, в загул или замуж за иностранца. И мы не считаем это личным бесчестьем, ведь сумма совести и корысти на одного человека – величина постоянная. За дела человека свободного отвечает он сам, за раба – его господин.

А те, кто не тонет, чуть раньше вернулись на пепелище и ждут нас: прописка и партком, инструкторы и надзиратели, и разнообразные члены с бегающими глазками уже разминают пальцы, чтоб рыться в нашем моральном облике. Они бессмертны и просто пережидали в сумеречной части души нашего народа. И разве не в психушке очень желтая газета с замочной скважиной на ярлыке проводит дискуссию о свободе слова, прикидываясь нервной системой, способной передавать сигналы боли? Как если б матерая «мамка» учила гимназисток девственности…

С ними раньше не дрались на дуэли, а били плетьми на задворках. Но теперь они диктуют свои ценности с главных страниц и экранов страны. И термин «нерукопожатность» потерял смысл – это другая весовая категория.

Что ж, мы, соучастники, заколотим обратно ящик Пандоры и поставим в кладовку – туда, где стояли бабушкины варенья. Мам, пап, я ничего не трогал, все на месте. Хотя они уже не слышат, они умерли в этом походе по пустыне, и возвращению нашему в старый дом не обрадуются и не огорчатся.

А если ящик снова разрушится, то это когда еще будет. Кто-нибудь да помрет к тому времени – ишак, падишах или мы. Хотя рванет, конечно, крепко. Но вдруг дети и внуки переживут? Вон же в Северной Корее – все диетой подтянуты и счастливы. Обсуждают на кухне классиков. Уступают в автобусе место кореянкам и новорожденных на мусорку не выбрасывают. А что рис в магазине бывает редко, так это не главное.

Тогда и небо голубее было, и красивые девушки бросали взгляды. Отец и мама были живы. И все у нас было впереди.

Александр ЯГОДКИН

Журналист