Ирина АНДРЕЕВА (никитина)*

*Считаю необходимым выразить личную точку зрения, поэтому высылаю ПРЕДИСЛОВИЕ

ЗАПИСКИ ИЗ ДЕТСКОГО ДОМА

ОТ АВТОРА или ПРЕДИСЛОВИЕ

Записки из детского дома - это коротенькие рассказы-истории из жизни воспитанников школы-интерната для детей-сирот и детей, оставленных без попечения родителей. Это истории, происходившие на самом деле с реальными лицами. Так случилось, что несколько лет я проработала в интернате в качестве музыкального руководителя и стала невольным свидетелем совершенно до этого неизвестной мне жизни. Дети, их судьбы, их поведение и поступки задевали за живое ежедневно, ежеминутно… Когда во время продолжительного летнего отпуска я поняла, что не могу не думать об этих детях, я стала записывать, стараясь как можно более детально нарисовать портреты каждого из воспитанников интерната.

Дети были разные: мальчики и девочки, маленькие и взрослые, доверчивые и скрытные, словом, такие, какими в жизни бываем все мы. А зарисовки получались, как капли воды, одна на другую похожие. Грустные, жалостливые, однообразные. Но ведь в детском доме редко плачут. Там живут, замкнувшись или напоказ, закатывают истерики, настаивают на своём упрямством и дерзостью, жалеют бездомных собак и кошек и дерутся между собой до крови. Там ежеминутно кипит жизнь и почти нет места сентиментам… И потому именно через происходящие события правильнее будет рассказывать и о детях, и о самом детском доме.

Сначала мне казалось, что главная беда детей, брошенных близкими, в отсутствии любви, сочувствия, сострадания… Но ведь ни любовь, ни сочувствие невозможно раздавать порциями, как обед, завтрак или ужин. Да и дети нуждаются не просто в чьей-то любви, но ждут любви, заботы, участия прежде всего своих близких… Позже мне стало совершенно ясно, что главный дефицит в воспитании обездоленных - воспитание силы духа, воли, мужества. Лишь становясь сильным, человек будет способен сам заботиться о ближнем, любить сам и дорожить любовью. Лишь сильный духом сможет остановить пережитый им произвол, разорвать порочный круг, в котором он зажат с детства, найдёт в себе силы и сумеет противостоять попустительству и предательству матери, отца, сестры, тетки...

Все они, сегодняшние детдомовцы, очень разные. Кто-то преданно хранит в себе всё, что связано с родным домом, бережно лелеет каждую мелочь, каждое напоминание о домашней жизни. Такие дети живут с верой и надеждой, что вдруг (и обязательно!) всё переменится, «мамка» перестанет, не будет пить, и они будут опять жить дома вместе и счастливо... Кто-то смотрит на мир с глубокой обидой, ощущая себя изначально обманутым и отверженным, навсегда от всех отделённым личным одиночеством. Как правило, это те, кто воспитывается в госучреждении с малолетства, у кого нет никаких воспоминаний о своём доме. А кто-то - из прибывающих в интернат уже подростками-школьниками, - давно принял непутёвую жизнь своих отцов-родителей и, попав в условия школы интерната, лишь до поры готов «мириться» с лишением «свободы» и привычного образа жизни…

Я глубоко убеждена и в том, что Детский дом - это не только школа-интернат или другое подобное госучреждение. Детский Дом - это дом, где мы жили маленькими детьми и откуда мы все - когда-то дети - вышли во взрослую жизнь. А значит, Детский дом - в каждом из нас. Там, в нашем детстве, в нашем Детском Доме, с каждым из нас - брошенным сиротой или заласканным «домашним» - когда-то что-то произошло. И этим потрясло, задело, после чего мы что-то себе уяснили, что-то поняли, сделали выводы и - стали чуть другие. Это «что-то» когда-то с нами (или с кем-то из тех, кто рядом с нами), произошедшее порой всплывает в нашей взрослой жизни будто некстати, вдруг приходит во сне, совершенно неожиданно, и мы в недоумении: к чему вдруг? А может, оно просто растворилось в нас давным-давно, и мы уже и сами не чувствуем, как смотрим на мир через те растворенные в нас далёкие детские впечатления, как сквозь призму, не задумываясь, почему мы именно такие…

А настоящий, «реальный», как говорят сегодняшние дети, Детский дом - место очень закрытое. Чужаков там не любят, «лезущих в душу» в душу не пустят, в бескорыстность и искренность благодетелей особо не верят и за благотворительность не благодарят. Порядки, обычаи, привычки там свои и, однажды заведённые, они с пристрастием и ревностью поддерживаются всеми воспитанниками, без сочувствия инакомыслящим. Единомыслие в этом случае сплачивает их в некую общность, объединяет, создавая иллюзию коллектива, братства. Разобраться, проникнуть внутрь кому-либо со стороны очень сложно, и отследить все «причинно-следственные» связи с учётом множественных условностей практически невозможно. Возникающие отношения, добрые или порочные, между детьми или детьми и взрослыми тщательно скрываются, маскируются подчас под ложной «дезориентирующей» окраской. Словом, вникнуть, разобраться, понять, что, как, почему - задача порой непосильная.

Мои Записки - это лишь мизерная часть происходящего ежедневно и моя собственная попытка рассказать об этом закрытом мире хоть что-то без оценок, без осуждения, тем более без призыва делать поспешные выводы, принимать «срочные меры». Все описанные истории происходили на самом деле, с реальными лицами. Изменены по известным причинам имена и фамилии.

Каждое «событие», о котором рассказывается в Записках, происходило на глазах и с участием разных людей. Часто первыми рассказчиками становились сами дети, желающие просто поделиться «а знаете, у нас вчера…». Некоторые эпизоды обсуждали учителя, воспитатели, работники кухни, бухгалтерии и даже лица самой администрации. И конечно, в зависимости от лица рассказчика одна и та же история была абсолютно по-разному воспринята, пересказана, оценена. Из этих разных вариантов я попыталась сложить нечто целое, задавая всегда один вопрос - почему? Почему Ваня старается обратить внимание дерзким поведением? Разве можно «в удовольствие» травить свой юный здоровый организм алкоголем?.. Почему Гоша украл фотоаппарат? И украл ли он? Может, это не воровство вовсе, а всего лишь любознательность семилетнего ребёнка?..

Самыми продолжительными оказывались беседы с детьми замкнутыми, всеми отторгнутыми, одинокими, такими как Ваня, Валя, Гоша - теми, кто всегда «в себе» один на один с собой. Обиды их и разочарования живут в них давно и очень глубоко. Тепла, внимания, сочувствия им нужно больше, чем кому-либо. Лишь почувствовав сопереживание, участие, становится нестерпимым держать в себе даже самое сокровенное… А вдруг тебя всё же примут со всем «тяжким», поймут, не осудив?..

Государство сегодня заботится о воспитанниках интернатов, не «жадничая». По крайней мере, сегодня дети сыты, одеты, живут в хороших условиях. В описанном детском доме нет насилия со стороны взрослых, хотя отношения между детьми подчас бывают непримиримыми, напряжёнными и очень не простыми.

Можно также бесконечно говорить о недостаточности выделяемых средств. Но ежедневно на питание одного воспитанника интерната отпускается сумма, чуть меньшая той, что огромное количество обычных семей тратят на продукты питания для всех членов семьи. Вопрос «сытости» неоднозначный и всё же - не главный. Главное в том, что полное гособеспечение вплоть до выпускного 11 класса обеспечивает лишь полную неподготовленность детей к дальнейшей взрослой и самостоятельной жизни. Дети получают стандарт знаний в объёме обычной средней школы, но вся их жизнь - не обычная, не стандартная. И результаты школьных знаний теряются в чудовищной неприспособленности к жизни детдомовских выпускников.

Не стоит забывать и о том, что далёкие, смутные картинки из их детства - это их единственный опыт и пример жизни «на свободе». А что это за воспоминания, какие это впечатления и какой это опыт - догадаться не трудно.

У моего приёмного сына-восьмиклассника картошка прыгала из рук, когда он пытался её чистить. Мальчик убеждал меня (и себя), что это такая скользкая картошка. А самое большое изумление вызвала квитанция на оплату квартиры. Удивление росло с каждой прописанной в бланке строчкой:
Содержание жилья - это что?
Холодная вода - это какая?
Горячая вода - за неё отдельно?
Водоотведение - это как?
Вывоз твердых бытовых отходов - это что вывозят и куда? Мусор? Это же не дома, «мусорка» ведь на улице! Разве она не общая?
Домофон!? А за него сколько?
И кабельное тоже оплачивается!? - Вот это да!

Но главное потрясение ждало подростка впереди, когда он выяснил, что оплату предоставляемых услуг необходимо производить каждый месяц... Потом мы «изучили» счета на газ, электричество. А впереди ещё было получение квитанции с ГТС (городской телефонной станции) и пр., и пр…

Мир несётся вперёд, становится стремительнее, информационно насыщеннее, прогрессивнее и агрессивнее, но царствовать в этом мире не перестают простые и вечные человеческие ценности - Надежда, Вера, Любовь. От себя я добавила бы ещё Совесть и Ответственность. Сильный, умный, почти всё могущий, человек хрупок и незащищён перед ложью, оговором, подлостью, равнодушием. И очень зависим от сочувствия, участия, сопереживания, доверия… Любовь по-прежнему греет, тепло - лечит, добро всё и всех прощает. Так хочется, чтобы в нашем Детском Доме каждый из нас был согрет теплом и нежностью, защищен совестью и заботой, спасён любовью и всепрощением.

Все мы пришли в этот мир за любовью,
Той, что живёт и творит,
Той, что последнею капелькой крови
Душу мою исцелит.

Без влаги не растут цветы,
Без солнца не раскрыться листьям.
Так без любви ни я, ни ты,
Не обретём надежды пристань

Только любовь милосердно прощает
И безвозвратно дарит,
Лечит она и надеждой спасает,
Греет и благо дарит.

(Сл. С..Никулиной)

ВАЛЮША

Тихоня Валюша в детском доме недавно и временно. В последнее никто из интернатских верить не хочет. Когда Валю «достают» одногруппники, она кричит звонко и отчаянно, словно прикрываясь щитом:

- Меня скоро отсюда заберут! Я здесь временно!

Это вызывает лишь новый взрыв насмешек.

- Да-да, ври больше, мечтай чаще!

Валентина до последнего сдерживает слёзы, но обида сильнее, и слёзы сочатся против воли. Сжимая тонюсенькие пальцы в кулачки, Валя всё-таки не отступает: она-то знает, что не врёт и скоро за ней приедет её «мамочка», и она уйдёт отсюда навсегда. Эта уверенность рождает силу всё вытерпеть, не оставляя шансов чувству обречённости.

…Наконец, дети теряют к Вале интерес и - можно вздохнуть облегчённо - разбредаются кто куда. Кто-то устраивается на ковре перед телевизором, кто-то идёт в комнату…

Валентина учится в третьем классе. Длинная и нескладная, худенькая, как тростиночка, с жиденькими светлыми волосёнками и бледным лицом, Валя глядит на мир широко раскрытыми глазами с испугом и тревогой. Кажется, каждое мгновение она ждёт чего-то - плохого, хорошего, - но это «что-то» обязательно может произойти и совсем непонятно, что это будет. Напряжение постоянное.

Весь третий класс – это 9 одноклассников. Вне школы они же и одногруппники, так как живут дети все в одной группе, под надзором одних воспитателей. Семь ребят и две девочки. Валя одна из двоих. Вторая Вика - флегматичная, словно отрешённая от действительности, но своевольная девица из тех, что «себе на уме». Вика закрыта для всех, и где витают мысли девочки, чего ей хочется, о чём мечтает, не под силу определить даже психологу. В редкие минуты, когда третьеклассница идёт на общение со сверстниками, выбор её падает на кого-либо из ребят. Единственную недавно прибывшую новенькую Валентину как вариант для дружбы Виктория презрительно проигнорировала, словно и нет её вовсе. Из мальчишек вниманием девочки пользуется сильный и своенравный Олежек. Очень развлекают Вику его дерзкие выходки и постоянные «драчки» с одноклассниками…

Валя от одиночества не страдает. Быть одной для неё вполне привычно. Так было и дома. В нищей и грязной комнате малосемейного общежития, где девочка жила с матерью, она почти всегда была одна. Вернее сказать, одна и с телевизором, старым, черно-белым, от древности своей почти не проявлявшим резкости. Изображение на экране воспроизводилось настолько размытым, что едва можно было догадаться, что идёт. Но это не огорчало девочку: всё равно там что-то светилось, мелькало, а главное, разговаривало, пело на все голоса и обо всём на свете, словно озвучивало её собственную жизнь.

Незадолго до отправки Вали в интернат (действительно, временно, действительно, её мать не лишена родительских прав, а лишь жестко предупреждена), комната осветилась радужными бликами цветного экрана. То-то было восторга и тихого ликования в душе малышки. Едва-едва девочка смогла дождаться, когда останется в комнате одна с этим источником буйных красок и новых впечатлений. Счастье множилось прилагавшимися к телевизору пультом и «видаком». Так назвал дядя Серёжа чёрный плоский предмет, устроенный в полке тумбы под телевизором.

Дядя Серёжа - это приятель «мамочки». Мать называла его Серёней, а соседка по коридору, зло ругаясь, шипела вслед «сожитель». Грозилась сдать в милицию, кричала, что «ошиваться» здесь у него нет никаких прав. Но не сдавала. Может, тоже побаивалась, как и сама Валюша.

Этот самый дядя Серёжа и принёс её мамочке и сам телевизор, и пульт, и «видак», и даже кассету. В первый вечер порадоваться вместе со всеми не пришлось: ребёнка прогнали в кухню, куда следом за дочерью мать перетащила и старый матрац из Валюшиной детской кроватки. Теперь иногда она засыпала не в комнате, а здесь, в «своём» углу на кухне.

Но всё это ничего. Наступало утро, и мать и дядя Серёжа уходили из дома. Тогда-то и начиналось самое интересное. Обычно взрослые не появлялись до самого вечера, и телевизор оставался в полном Валюшином распоряжении. Переполненная головокружительным ощущением своей полной свободы, она без устали могла жать на кнопки пульта и заворожено следить за сменой картинок на экране при переключении с канала на канал. Вот оно, нежданное счастье!

Долгое время Валя не решалась самостоятельно включить ещё и кассету. Вдруг сломается? Тогда уж точно добра не жди… Страшно даже представить, что могло быть тогда…

Но день за днём Валентина всё увереннее осваивала кнопки, справляясь с динамикой звука, резкостью и т.п. Она уже без страха смотрела на кассету, вполне представляя, как с ней обращаться. Дядя Серёжа учил мамку долго, ругался, кричал, что надо «стрелкой вверх» и жать «плей»…

Кассету вставлять не пришлось: она осталась внутри видеомагнитофона с вечера. Пальцы нажали на одну кнопку, на другую… На секунду экран погас, и у Валентины ёкнуло сердечко - сломала! Но тут же появилось изображение. Зазвучала мелодия, и Валюша с удивлением увидела на экране двух «тётенек» - совершенно голых. Девочка смотрела в растерянности и ничего не понимала. Становилось как-то неловко и стыдно за этих взрослых в экране, за то, что они без одежды, совсем голые и целуются в губы, гладят друг другу грудь, живот и даже там, где всегда всё в трусиках. Но оторваться от нового зрелища она не могла и всё смотрела и смотрела на экран.

Фильм закончился. Экран стал голубым. Через мгновение вновь зазвучала музыка и появилась пустая комната. Опять явились две девушки - теперь в одежде, - ну наконец-то! Они уселись на диван и стали разговаривать. Слов не было слышно, только музыку. И опять эти двое начали обнимать друг друга и раздевать. Когда девушки стали совсем голые, в комнату вошёл мужчина и, улыбаясь, направился прямо к раздетым подружкам… Кажется, он тоже не смутился, не удивился, не рассердился…

- Значит, это такой странный фильм на кассете, - озадаченно и разочарованно подумала Валя.

Нельзя сказать, чтобы всё увиденное тогда стало сильным потрясением для девочки, но несколько дней она не включала телевизор совсем. Она даже не смотрела в сторону тумбочки, где стоял «предатель». В душе было что-то гадкое, противное, к чему не хотелось возвращаться. Постоянно стучало в голове, что всё-таки это нехорошо, когда совсем голые и вот так…

Через пару дней, скучных, неинтересных, Валентина всё же вновь подошла к тумбочке. Сначала она просто стояла перед пыльным экраном, вглядываясь в своё отражение в темноте стекла. Потом, собравшись духом, нажала на кнопку, и тут же по комнате разнеслось «Не тормози - сникерсни!». «Реклама!» - мгновенно и радостно определила Валя и, попятившись, привычно забралась с ногами в старое продавленное кресло. На «видак» она не смотрела вообще, как будто его и не было.

А потом в самую жару в их комнату пришли две чужие строгие женщины и очень ругали маму. Одна ходила по их жилищу, открывала захламлённый шкаф, указывала на пустой холодильник, трясла грязную постель и всё время ругала «мамочку». Мать стояла, потупив голову, и не говорила ни слова. Другая «тётя» что-то писала на белоснежных листах из папки, подстелив на столе газеты. Валю забрали в приют. К началу учебного года она уже была в интернате, где тепло, чисто и много всего: ребята, школа, вкусная еда, воспитатели.

В тот день группа убирала территорию. Погода стояла замечательная! Прозрачная осень золотилась солнцем, небо головокружительно голубело сквозь пушистые головы сосен. Хотелось вдыхать в себя этот живительный сосновый аромат и глядеть и глядеть на эту бесконечную красоту.

Дети «трудились на свежем воздухе»: мальчишки старательно мели асфальтовые дорожки, Валя и Вика собирали бумажки в траве. В целом с уборкой своего участка дети справились. Оставалась небольшая территория за зданием и дальняя веранда, где тоже нужно было подмести. Трудовой задор третьеклассников к тому времени иссяк, подопечные выдохлись, и никто не реагировал на указание воспитателя убрать оставшийся участок. Вызвалась Вика, подмигнув Олежеку, мол, пошли, чего там! Мелькнувший в глазах товарища огонёк заразительно подействовал на компанейского Костяна.

- Я с вами!

Возражений не последовало.

- И я пойду, - неожиданно твёрдо заявила всегда незаметная тихоня Валентина. Решительность в голосе обычно тихой одноклассницы, похоже, обескуражила всегда готовую возразить Вику, но она не рассердилась, а лишь хмыкнула, пожав плечами:

- Как хочешь.

Дети принялись за дело. Быстро и ловко они собрали фантики, бумажки и прочий мусор. Вика, казалось, помимо уборки, словно чего-то выжидала, загадочно оглядывалась на Олежека, делая ему какие-то знаки. Наконец, мальчик сообразил, в чём дело и пошёл за веранду.

Вика стояла, кривляясь всем телом, и как-то нехорошо улыбалась. Олежек, видимо, зная наперёд, что от него требуется, стал прижимать одноклассницу к дощатой стене веранды. Жеманно улыбаясь, бесстыдница усиленно изображала, что её притесняют против воли. Раззадоренный потасовкой, Олежек ухватился за пояс джинсов девочки и, хохоча, начал их стягивать, словно хотел снять совсем.

Их игру остановила неожиданно появившаяся рядом Валентина.

- Чё зыришь? - грубо и угрожающе проговорила сквозь зубы Вика. С явным недовольством она всё же чуть отстранилась от Олежека.

- Очень надо! - Неожиданно уверенно и даже несколько высокомерно парировала Валентина. - Я уже давно всё знаю. Я по «видаку» дома смотрела.

Маленькая распутница опешила от такого заявления и мгновенно заинтересовалась услышанным.

- Чё-чё? Врёшь ведь, да? - выясняла с недоверием Вика.

- И нисколечко я не вру! - расхрабрилась Валентина. - Я по «видаку» дома всё видела. У нас дома такая кассета есть. Я вот и смотрела дома и всё знаю, - торопилась пояснять Валя, напирая на слово «дома».

- Я уже давно всё знаю. И вообще не так всё надо делать, а вот как…

Не дожидаясь каких-либо ещё вопросов, она быстро и решительно шагнула вперёд, оказавшись почти вплотную со «сладкой парочкой», и уверенно скомандовала Олежеку:

- А ну, снимай штаны!

Мальчик оторопел на мгновение, но, увидев выжидательный и оценивающий взгляд Вики, решил подружку не разочаровывать... Валентина так же уверенно быстро поставила Вику на четвереньки и указала, как надо действовать дальше.

Она судорожно вспоминала, где же должна находиться она сама - ведь там тоже были две тетеньки и один мужчина. Уж больно не хотелось разочаровывать эту надменную Вику…

Но тут истошно завопил Костян:

- Вы чё, с ума сошли? Я щас воспитателя позову, - и помчался к группе.

Дети словно очнулись и разбежались в разные стороны, на ходу заправляя и застёгивая одежду…

Скандала не было. Их почти не ругали. К большому разочарованию жаждущих показательных «разборок» сотоварищей воспитатель Валентина Владимировна сказала просто и по-доброму, что снимать одежду, раздеваться догола в присутствии посторонних неприлично. Тем более, нехорошо снимать штаны при всех да ещё на улице - так и заболеть недолго.

Дети долго дразнились потом, хихикали, указывали пальцем - в основном, конечно, стараясь достать её, Валюшку… О том, что произошло тогда за верандой, Валя не думала совсем, не вспоминала. Она как-то вдруг разом поняла, что всё, что происходило там, на кассете - это плохо, это гадко и очень стыдно. И теперь другой вопрос стал мучить девочку, возвратив в памяти полученные ещё тогда, летом впечатления - зачем же её «мамочка» смотрит эту кассету? Да ещё с этим злым дядей Серёжей? Или мамочка просто не знает, что это плохо? Или, может, тоже боится дядю Серёжу? Наверное, это так… Просто не может быть по-другому. Конечно, это именно так всё и есть! Смотрит, потому что боится…

«Это всё из-за него, из-за видака, - каждый раз волнуясь, сама с собой рассуждала Валентина. - Лучше бы он не приносил нам тогда свой «видак», а только телевизор», - стучало в голове теперь почти постоянно. Она нашла ответ не дававшим ей покоя вопросам, нашла объяснение злосчастной кассете с тем странным немым фильмом, и теперь с каждым днём всё больше и нетерпеливее желала вернуться домой.

«Надо будет обязательно сказать это мамочке, - думала Валюша. - Нужно обязательно сказать!»

Как-то разом всё встало на свои места, как-то вдруг решилась трудная, долго мучившая её задача. Валя поняла, что нашла правильный ответ, и стала спокойнее.

Послесловие

Пребывание Валюши в интернате в самом деле оказалось временным и относительно непродолжительным - её забрали домой. Уже после возвращения воспитанников из летнего оздоровительного лагеря в первых числах нового учебного года за ней приехала «её мамочка», и Валя уехала из детского дома «навсегда». Смотрит ли она, как раньше, в одиночестве телевизор и доступно ли по-прежнему девочке недетское видео, неизвестно.

КАНИКУЛЫ

Каникулы. Ленивое зимнее утро не торопится покидать засыпанный снегом интернатский двор, хоронясь в заснеженных соснах, в промёрзших заиндевелых березах, в застывшем под снегом кустарнике. Зимний холод, словно зоркий стражник, стережёт покой и тишину школьной площадки, оберегая почти до полудня здоровый крепкий сон многочисленных обитателей детского воспитательного учреждения для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. В Детском доме каникулы.

Новогодние зимние каникулы - это чудное время для всего школьного народа, когда повсюду в воздухе витает дух ожидания чего-то праздничного, волшебного, что обязательно должно вот-вот произойти... Для детей, учителей, воспитателей - для всех в интернате сдвинут привычный режим - нет школы, нет «сампо» (самостоятельной подготовки домашних заданий), можно вообще напрочь забыть про учёбу. Мало просто сказать, что дети могут выспаться от души. Просто выспаться - слишком буднично, слишком просто. Ведь можно лежать в постели, нежась всем телом, кутаясь в одеяло и наслаждаясь теплом (на дворе-то зима! за окном-то мороз!). В коридорах тихо: никто никого не будит, никто никого не «строит», не организовывает - позволяется игнорировать завтрак. Это так классно: ни о чём не заботиться, никуда не спешить, когда все мысли лишь о приятном. И в тумбочках каждого детдомовца - шоколад, конфеты, яблоки, мандарины… Всевозможных сладостей в новогодних подарках столько, что, кажется, не кончатся никогда.

А ещё в интернате опять волонтёры – американцы со своими «гуманитарными миссиями». Много лет подряд их группа из 10-11 человек приезжает в каникулы в первых числах января. После католического предновогоднего Рождества они привозят в детский дом нашим детям подарки от «их Санта Клауса». «Чародейкою-зимою» околдованы жители западного полушария: их также долго разнеживает русское сонное зимнее утро. Только в двенадцатом часу - после второго завтрака - школьный коридор наполняется детским гомоном и повсюду слышится иностранная речь. «Страствуйте, тобрый дэн», - по-ученически прилежно произносят «американские друзья» заученные русские слова. «Как дьела?» - миссионеры с готовностью улыбаются, приветливо кивают и проходят мимо: «диалог» исчерпан.

Действительно, от этих «американов» (так окрестили в интернате волонтёров) детям что ни день, то развлечения, презенты, сюрпризы. К примеру, в этот приезд в первый день все они как один нацепили на себя смешные (прикольные) шапочки с длинными острыми ушками и до самого вечера так и ходили в этих самых шапках, старательно кивая всякому встречному. На кончике каждого уха серебрился бубенчик. При движении всюду слышался звон, и каждому очень хотелось уцепить за ушко, притянуть поближе, подёргать и хорошенько рассмотреть, что такое звякает там внутри бубенца. Через день «гости» также дружно размалевали себе лица и смешили всех нарисованными клоунскими слезами и придурковатыми улыбками…

А ещё почти ежедневно малышам «презентуют» игрушки и жвачку. Взрослым тоже перепадает неплохо, хотя и не так часто, как младшим: то всех одарят полотенцами, то выдадут по спортивному костюму, то по паре тапочек, то ещё чего-нибудь раздадут. В этом году для капризной модницы - «американки» Барби в кабинете русского языка и литературы устроен целый салон из тюбиков с кремом, туши для ресниц, лака для волос, лака для ногтей, туалетной воды и пр. Девчонки начальной школы просто с ума сходят от такого количества кукольной косметики. Голову кружит карамельный запах «парфюма»!

Мальчишкам - всё для террора: маски, кольты, знаки полицейских из Лос- Анжелеса и почти настоящие наручники. В самом деле, с ключиком и действующим замком-защёлкой. «Стоять! Я полиция штата!» - преграждая друг дружке путь, кричат в коридоре наши ребятки, затевая потасовки. А что стоит завывающий автосигнализацией фонарик!

Старшеклассники посматривают на восторженных малышей снисходительно, хотя сами они совсем не прочь помочь младшим разобраться с устройством и назначением вожделенной игрушки. Конечно, больше взрослых интересует, как там уехавшие «жить в семьи» их бывшие однокашники. Они с нетерпением разворачивают листки посланий с русским текстом из далёкой Филадельфии или Колорадо, разглядывают фото… Потом сами торопливо строчат ответы и шлют приветы своим американским родителям, в семьях которых многие из них жили летом.

Силкин Гоша пребывал в отличном настроении с самого начала дня. Шустрый и расторопный первоклассник старался успеть везде и, надо сказать, ему это неплохо удавалось. Он был в курсе, что в этот раз давали девчонкам, а что досталось мальчишкам. Он и сам получил замечательный нагрудный знак полицейского и наручники. Последние, правда, что-то всё время «заедали», замок то не открывался, то не закрывался. Но это ерунда, главное, что в кармане не было пусто.

Силкину удалось также завладеть вниманием новичков в миссионерской группе - совсем ещё юных Грейс и Роджера. Он ни на минуту не отпускал от себя своих новых взрослых друзей. Держась за «ручку», они втроём неспешно прогуливались по школьному коридору, и Гошка чинно и послушно шагал меж молодой парочки. В классе на стульях или на скамейках в коридоре он усаживался, устраиваясь также непременно «посерединке». А то и вовсе забирался к Роджеру на колени, обхватывая длинного американца за шею, чмокал в бородатую щёку и даже смело разворачивал лицо невозмутимого волонтёра, если тот отвлекался на кого-то из Гошкиных сотоварищей. Вместе с длинноволосой Грейс они наклеивали аппликацию на Рождественский сюжет. При этом малыш весьма убедительно демонстрировал девушке свою полную беспомощность, якобы он и в самом деле не может сообразить, как и что делать.

После обеда Гоша неожиданно заметил, что у некоторых из детей в руках маленькие пластмассовые, похожие на игрушечные, фотоаппаратики. Тот факт, что он так непростительно «прозевал» столь важный момент очередной раздачи презентов, не на шутку озадачил Гошика: заполученные одноклассниками вещицы, на его цепкий и опытный взгляд, были очень даже стоящими и крайне необходимыми. Маленькие, с виду кажущиеся игрушечными, тем не менее, аппаратики могли «по-настоящему» фотографировать и даже выдавали короткие ленты (наподобие наших автобусных билетов) с отснятыми кадрами - «реальные фотки», как определили сами дети. Величиной со спичечный коробок, своим крошечным размером мини-карточки лишь больше привлекали внимание. Гоша уже с разочарованием смотрел на своих взрослых друзей, понимая, что у них вряд ли есть такие замечательные вещицы. Бессознательное, но пронзительное желание раздобыть во что бы то ни стало и себе такую игрушку привела Силкина в нетерпеливое и возбужденное состояние.

Гоша решительно покинул готовых и дальше общаться Грейс и Роджера, чтобы «получше» сориентироваться в обстановке и разузнать наконец и точно, где и кто презентует такие классные «фотики».

У одноклассников, к сожалению, выяснять что-либо было бесполезно, это Силкин знал очень хорошо. С ним не дружили, не водились, его вообще не любили как непредсказуемого, капризного и упрямого. Взрослых (учителей, воспитателей) всерьёз Гошка также не воспринимал, потому как только отругают, резонно думал мальчик. Он попытался было знаками изъясниться с американцами, но те поняли всё по-своему. Взяв мальчика за руку, они подвели его к фотографирующему в тот момент Клифу, руководителю всей американской группы, и растянули лица в улыбке, обнимая разочарованного Гошика. «Фотик» не дали.

Утомившийся от неудач, Силкин в расстроенных чувствах вышел из столовой после полдника и увидел настежь распахнутую дверь кабинета труда. В кабинете было полно народу: дети, американцы, воспитатели. На школьных столах, как на ярмарке, кучками лежали цветные нитки, фломастеры, карандаши, тесьма, клей в тюбиках и много чего ещё, что сразу и не поймешь. Раиса Ивановна, учитель труда, явно довольная солидным пополнением «исходного материала» для уроков рукоделия, хлопотала у шкафа. Глаза прямо-таки разбегались от разложенного на партах богатства. Яркие, блестящие краски «гуманитарки» притягивали взоры какими-то иными «импортными» оттенками. Все парты, к тому же, были непривычно сдвинуты со своих мест и расставлены по периметру класса. Это ещё более усиливало всеобщее возбуждение и суету.

Гоша разглядывал всё с любопытством, обстоятельно и не спеша, держась от всех на расстоянии, изучая обстановку со стороны. Он привык быть объектом всяческих претензий и недовольств и взрослых, и ровесников и почти не расстраивался, что свои же ребята сердито покрикивали на него, прогоняя товарища прочь от себя. Как обычно, в ответ он лишь корчил рожи, кривлялся и передразнивал задиравших его сверстников.

Обойдя весь ряд столов, Силкин остановился в раздумье. Может, всё-таки забыть про этот «фотик» и поклянчить чего-нибудь прямо здесь? Вон ведь сколько всякой всячины… Гоша ещё раз оглядел весь класс, и тут вдруг он заметил на стоящем у окна учительском столе (единственном, стоявшем на прежнем месте) серебристый Canon. Маленький, словно игрушечный, но с многообещающей выпуклой линзой, фотоаппарат спокойно лежал среди тетрадок и папок на «Журнале кружковой работы». У стола никого не было. Созерцание не защищенной никем собственности, как гипноз, подействовало на незадачливого Гошика. А вдруг, и вправду ничей? Он подошёл ближе, постоял немного, ещё раз отметив, как все чем-то заняты и взял камеру со стола. Увесистый и прохладный Canon машинально увел руку вниз. Он ещё раз оглянулся, не будет ли кто-то кричать, возмущаться, что это его, чтобы он, Силкин, «немедленно положил всё на место, а то воспитателю всё расскажу!». Но все были заняты, на первоклассника никто не обратил внимания, и он спокойно вышел из класса и пошёл наверх в свою группу.

В комнате никого не было. Теперь Гошка хорошенько осмотрел так неожиданно легко доставшийся ему предмет, предвкушая удовольствие от предстоящего развлечения. Он покрутил всё, что крутилось, пощёлкал, где щёлкалось, и почувствовал, что фотоаппарат действительно управляем и теперь он, Гошка, его собственник.

Уже через минуту Гоша, радостный и гордый, помчался разыскивать Грейс и Роджера. Наконец-то он и сам может всех «фоткать», сколько пожелает. А то ведь что ни объясняй, всё без толку, не понимают.

И Силкин начал фотографировать всё и всех подряд. Цифровая камера только успевала фиксировать цветок на окне, стенд в коридоре, ребят на лестнице, вредную Таньку, высунувшую на него язык, пол, окно и т.д. Совсем мастером своего дела он ощутил себя, когда две самых строгих (в Гошкином представлении) воспитательницы Варвара Семёновна и Светлана Тимофеевна «сами» подозвали юного фотографа и предложили снять их вместе «на память». Без малейшей тени подозрений женщины улыбались в объектив, простодушно подхваливая своего «неслуха» - подопечного за то, как он ловко управляется с современной сложной техникой.

Первым внёс неладное старшеклассник Толян. Он поманил Силкина пальцем и недоверчиво спросил:

- Это у тебя откуда?

- Мой! - не моргнув, заявил Гоша, попытавшись тут же улизнуть. Но от Толяна просто так не отвертишься. Он уже ухватил шустрого первоклашку за капюшон «толстовки» и настойчиво и требовательно повторил вопрос.

- Где взял, тебя спрашивают?

- Говорю же, мой, - уже капризно загундосил Гошка.

- Слышь, Сил, а хошь, махнёмся? - неожиданно сменил тактику Толян. - У меня такой классный фонарь с воплями есть! Может, чеиндж? (от английского change - меняться)

Гошка упираться не стал. Он мгновенно оценил, что, если Толян захочет, он может «влёгкую» забрать его игрушку «за просто так» и всё. К тому же, если честно сказать, была ещё одна веская причина не очень-то упорствовать: так неожиданно заполученное развлечение не оправдало главных ожиданий Силкина. Да, в маленькое «окошечко» было хорошо видно, что заснял он, фотограф, но снимка тут же, «на руки» (как у Машки) ни через минуту, ни через две аппарат не выдавал. «Недостаток» был существенный, и этим «фотик» очень разочаровал своего нового хозяина..

- Ну, ладно, давай. И где твой фонарь? - растягивая слова и картавя, пошёл на мировую Гошка.

…Разоблачения и обвинения, словно град, посыпались на бедного Гошу уже после ужина, к его огромному и искреннему удивлению. Все разом вдруг стали кричать, что он вор, украл фотоаппарат у Раисы Ивановны и ругали, ругали. Ему нестерпимо хотелось заткнуть уши и также на всех заорать, а некоторых даже поколотить. Никто не слышал, да, собственно, никто и не нуждался в каких-либо объяснениях со стороны Гошки, никто не пытался вникнуть, как это всё случилось. Всем было всё очевидно.

Толька зашёл в комнату молча и, не спрашивая, не обращая внимания на Силкина, пошарил в тумбочке. Потом задрал матрац и забрал фонарик.

- Как бы дал! - замахнулся, но не ударил, ушёл.

Гошка сначала расстроился, что на него так все разом напали, но совсем ненадолго. Что-то внутри сообразилось, что-то «переключилось», и глупая, противная улыбочка замерла у него на лице. Впрочем, эта улыбочка и прежде не раз закрывала его от всяческих к нему требований. Гнев сменялся брезгливостью, решительность «принимать срочные меры» исчезала. От Силкина отворачивались, махнув рукой - чего с идиотом связываться.

Стыдно Гошке стало только перед бывшей воспитательницей из дошкольной группы Валентиной Николаевной.

- Что же ты, Гоша, воровать начал? - сердобольно спросила она, встретив его на улице во время прогулки.

- Да нет, я только пофотографировать… - картавя, объяснял мальчик.

- Ну-ну, - вздохнув, грустно кивнула женщина. Она поправила сбившуюся шапку на ершистой светлой голове мальчика, потуже затянула шарф.

«Тоже не верит», думал Гошка и готов был расплакаться.

Послесловие

Силкин Гоша поступил в Детский дом в трёхлетнем возрасте. Родная мать «забыла» про мальчика и отсутствовала дома несколько дней. Обнаружил ребёнка в квартире очередной сожитель горе-родительницы. Обременять себя неожиданной «находкой» и явно ненужной - «лишней»! - заботой никак не входило в планы мужчины. Приятель мамаши решил вопрос быстро, легко и без особых раздумий: он просто выкинул малыша из окна второго этажа, также как он обычно выкидывал опорожненные винно-водочные бутылки. Там, на свежевскопанном клумбовом чернозёме, Гошку нашли соседи и вызвали милицию и скорую. Такие сведения содержатся в акте изъятия мальчика из семьи в личном деле воспитанника школы-интерната.

Первый учебный год для первоклассника Гоши стал единственным и последним на его «исторической» родине. В свои первые в жизни летние каникулы Гоша навсегда уехал в Америку жить «в семью». Впрочем, и самого Гошки Силкина отныне как бы и нет вовсе, а есть Гудди Вэннинг - светловолосый мальчик со светлой ершистой макушкой. И, конечно, новоявленный «американец» Гудди - шустрый, расторопный, любопытный, - в точности такой же, каким был русский Гошка. Теперь у Гудди-Гошика наверняка есть «лично» свой «реальный» «фотик» с мгновенной выдачей отснятых им фотосюжетов - совсем как у Машки.

Как показывает опыт, дети дошкольного и младшешкольного возраста уже через полгода свободно изъясняются на местном наречии, а ещё через год почти полностью забывают свой родной язык.