Михаил Леонтьев, несомненно, — один из самых узнаваемых телеведущих. Одни его уважают, другие боятся, третьи ненавидят.Сам он считает свою работу на телевидении вредной и для психического, и для физического состояния.

— Михаил, можете ли вы сказать, что сейчас — пик вашей карьеры?

— Это для меня — непонятная категория: пик — не пик. Но сейчас — явно не пик. У меня есть один критерий — это КПД, то есть, чтобы от того, что я делаю, выходил какой-то результат. Не творческого характера, потому что себя я творцом не считаю. Я — человек прикладной, занимаюсь политикой, поэтому меня интересует политический результат. А в последнее время политический КПД стал гораздо меньше. Во-первых, потому что сейчас я занимаюсь вещами менее эффективными, в отличие от программы «Однако». Это — другие форматы. Во-вторых, период такой.

— Почему вдруг — политическая журналистика, ведь вы окончили экономический факультет, работали учителем истории и даже сторожили дачу Бориса Пастернака в Переделкине?

— Я всю жизнь занимался и интересовался политикой. Поскольку этот инструмент работает, и у меня более или менее получается это делать, то вот и случилась журналистика. Хотя я эту профессию не очень люблю . Никакого особенного кайфа именно от журнализма не испытываю. Если бы я был востребован в каком-то другом виде, то с удовольствием журналистикой бы не занимался. Вообще, журналистика для взрослого мужчины — это не занятие. По-моему, Шарль де Голль сказал, что это — замечательное дело, если с ним вовремя завязать. Я с ним абсолютно согласен.

— Сейчас много говорят о каких-то особых принципах профессии журналиста. Вы как к этому относитесь?

— У меня нет никаких особых журналистских принципов, отличных от общих принципов человечества. Я не понимаю логики журналиста, когда он считает, что журналист — это такое существо, которое не должно думать о последствиях того, что он делает. Собственно, на этом стандарте вообще построена вся англосаксонская журналистика, а частично и наша, из нее родившаяся. Якобы ее задача — любой ценой откровенно сообщить имеющуюся информацию. Я здесь имею в виду репортерскую журналистику. Ей я не очень занимался, я — публицист. Слово, по-моему, не очень хорошее, но зато отражает факт. А репортерская журналистика — это когда журналист просто выливает всю информацию. При этом он может не понимать последствий того, что делает. Но если я точно знаю, что информация, которую я сообщу, пойдет во вред тем задачам и ценностям, ради которых работаю, то я эту информацию сокрою. И мне совершенно плевать на принципы журналистики! Так поступил бы любой нормальный человек. Нельзя выпускать информацию, если ты сделаешь этим плохо «своим» и подарок гадам. Это — первое профессиональное правило, которого я придерживаюсь.

Второе: человек не должен лгать. Я отвечаю за все, что я говорю, именно поэтому я совершенно спокойно признаю свои ошибки, то, в чем я был не прав. Причем опять же это — не вопрос искажения факта. Это — вопрос искажения взгляда. Мы очень много сделали для того, чтобы нагадить нашей стране, по недомыслию, конечно. И я считаю, что несу ответственность за то, чтобы исправить то, что и мы в том числе наделали. Я не преувеличиваю свою роль, она незначительна, но тем не менее.

— Что бы вы посоветовали начинающему политическому журналисту?

— Прежде всего, с людьми надо говорить на равных, на понятном им языке. Своего читателя или зрителя надо уважать, надо видеть в нем человека, именно поэтому с ним нельзя заигрывать. Это сильно ограничивает аудиторию. Я, можно сказать, общаюсь со «своими». Эти «свои», грубо говоря, необязательно осознанно политически оформленные люди. Они «свои» по инстинктивному способу различия: «свой — чужой». Поэтому мне со «своими» легко, а с «чужими» тяжело. Они меня ненавидят, я надеюсь.

Телеведущий Саша Невзоров сказал очень важную и по сути правильную вещь, что у журналиста не должно быть позиции, потому что, когда появляется позиция, у него исчезают зрители и появляются сторонники. В какой-то степени он прав.

— Вас, наверное, часто приглашают к студентам на факультеты журналистики. Есть ли критерий, по которому вы можете сразу поставить юному журналисту «высший балл»?

— Критериев — два. Во-первых, я должен понять, что передо мной сидит человек, умеющий критически мыслить, подвергать сомнению и анализу факты, сопоставлять тексты, отличать декларацию от интересов. И второй момент, если говорить о политической журналистике, — это — неравнодушие к своей стране.

— Каким вам видится будущее нашей журналистики?

— Я думаю, будущее российской журналистики состоит в том, что сейчас в массе своей ее ведут люди, не безразличные к своей стране. И именно они имеют возможность состояться при «кровавом» путинском режиме, как его именуют некоторые ретивые либералы. Особенность этого режима в том, что можно делать все что угодно, и нет, собственно, никакой цензуры средств массовой информации. Я имею в виду цензуру не средств пропаганды (которыми являются 2,5 эфирных телеканала), а средств массовой информации.

— Есть разница?

— Есть. Информация — это то, за чем люди обращаются при надобности. Сказать, что кто-то мешает получать информацию, может только сумасшедший. Пропаганда отличается от информации тем, что это такая вещь, которая входит в тебя вне зависимости от твоей воли и сознания. Поэтому жертвой пропаганды стать довольно легко, а вот жертвой информации быть достаточно трудно.

Главное, что я хочу сказать: в информации может работать кто угодно, а состояться могут только люди, которые не равнодушны к своей стране. Раньше было иначе. Та чернуха, которой была наполнена российская журналистика, когда обгадить собственную страну было высшим кайфом, исчезла. Сейчас нет колоссального спроса на это. Конечно, он есть в отдельных нишах, которые и обслуживаются определенными изданиями. А их достаточно: ровно столько, сколько их покупают. Их популярность определяется тиражами. А тиражи этих изданий… Ну, в лучшем случае — десятки тысяч.

— А вам самому не хочется начать вести спецкурс по журналистике?

— Во-первых, я не понимаю, чему я могу научить. Я занимаюсь смыслами, а не журналистикой. Поэтому могу рассказывать лишь о том, как я понимаю какие-то вещи, а не о журналистском ремесле. Журналистике учатся по принципу: «делай, как я».

Важно понимать, что журналистика — это не дисциплина. Учить ей в вузе — это паранойя. Максим Соколов удачно заметил, что газета «Коммерсантъ» явилась примером того, что журналистика — не профессия. Туда брали людей с нормальным навыком мышления, стилем, более или менее умеющих излагать свои мысли, и за три недели делали их журналистами. Некоторые из них оказались очень неплохими «акулами пера», в том числе и сам Соколов.

— Какую опасность таит политическая журналистика для личности человека, который ею занимается?

— Общество выражается через журналистов. Это чревато той опасностью, что журналисты начинают присваивать себе монополию на выражение общественного мнения, и у них «едет крыша». Являясь не более чем трансляторами, они вдруг приписывают себе функции «совести нации». Особенно это видно у молодых журналистов. Они чувствуют себя причисленными к определенной касте, считают себя «четвертой властью». Это — полная ерунда. Выражать свое мнение может любой человек: сталевар, адвокат, военный. Именно потому, что он — человек! А журналисты, причисленные к столичной касте, изначально получали неадекватно большие деньги, не отличаясь ни образованием, ни талантом.

Меня раньше бесило (сейчас это прекратилось, слава Богу) постоянное любование «подвигами» и «мужеством» журналистов на войне. Рядом с ними 18-летние мальчики не по пять-семь дней, а месяцами рисковали жизнью, ползая в грязи, и ничего, кроме плевка в лицо, не получили. А журналисты, имевшие за это в сто раз большие зарплаты, в сто раз лучшие условия, делали там карьеру.

— Ну, славы-то каждому хочется. Кстати, а как вы относитесь к славе?

— С большой тоской, но и с пониманием. Ведь никто меня не заставлял лезть в «ящик». Залез — и к тебе теперь вечно пристают. Это просто чудовищно утомляет и раздражает. Ну, а если бы совсем не обращали внимания, то это было бы признаком несостоятельности.

— Чем занимаетесь в свободное время? Где отдыхаете?

— Отдыхаю урывками, как правило, с семьей и за границей. Люблю взять машину и путешествовать. Вообще, от пассивного отдыха я начинаю выть буквально через несколько часов, а от активного — день на пятый. А так досуг — водку пить с друзьями.

— Дети не хотят идти по стопам отца?

— Вот один каким-то образом уже пошел. Сейчас на молодежном канале работает, политикой занимается. Он учился в Америке — мы мало виделись. Но как-то встретились и начали спорить о политике. Вроде бы мы с ним часто не разговаривали, а взгляды во многом схожие. Почему? Потому что человек воспитывался в Америке. Я благодарен Соединенным Штатам за то, что они воспитали в моем сыне такого дикого антиамериканца, что самому иногда страшно становится.

— А какой у вас характер? Что вам в нем не нравится?

— Лень, хотя и преодоленная, мешает порой работать. Я вообще все делаю в последний момент. А еще — излишняя эмоциональность.

— И напоследок поделитесь творческими планами.

— У меня есть очень большая мечта — завязать с журналистикой.

Беседовала Александра ЕРМАКОВА.

Журналист