Добро пожаловать!
На главную страницу
Контакты
 

Ошибка в тексте, битая ссылка?

Выделите ее мышкой и нажмите:

Система Orphus

Система Orphus

 
   
   

логин *:
пароль *:
     Регистрация нового пользователя

Чёрный пиар на Чёрной речке. К дню рождения Александра Сергеевича Пушкина.

«Старик барон Геккерн, – свидетельствует не единственный современник, – был известен своим распутством, он окружал себя молодыми людьми наглого разврата». «Старик», «старичок» (уже по словам Пушкина) всё же довольно условный: 45 лет. А пережил он нашего поэта почти на 50 лет. П.В. Анненков ещё по горячим следам и свидетельствам современников прямо записал: «Геккерн был педераст, ревновал Дантеса». Это открывает кое-что в истории усыновления Дантеса Геккерном: Пушкин недаром называет его «так называемым сыном», а Серена Витале пишет: «Чувство Геккерна к Дантесу можно выразить и французским словом paternage – свойственное всем гомосексуалистам желание быть отцом». Кстати, как это явствует из приведённых документов, и в истории «усыновления» они плутовали и вводили в заблуждение русский двор: как осторожно пишет исследовавший это дело Франс Суассо, «не были чересчур щепетильны в отношении закона и истины».

Так что письма Дантеса Геккерну – это письма любовника. И вот Дантес сообщает Геккерну о своей влюблённости: «...я безумно влюблён! Да, безумно, потому что совершенно потерял голову. Я не назову тебе её, ведь письмо может пропасть, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты узнаешь имя; самое же ужасное в моём положении, что она тоже любит меня, однако встречаться мы не можем, и до сих пор это невозможно, так как муж возмутительно ревнив (...) Господом заклинаю, никому ни слова, никаких расспросов, за кем я ухаживаю (...) Любить друг друга и не иметь иной возможности признаться в этом, кроме как между двумя ритурнелями контрданса, ужасно». Всё в этом отдающей убогой литературщиной письме ложь.

Никакой возмутительной ревности мужа не было. «Поведение вашего сына, – писал Пушкин, – было мне полностью известно уже давно». Никаких «попыток разузнавать» не требовалось. Все, включая мужа, и так знали об этих ухаживаниях. Более того, Дантес не только не скрывал, а всячески демонстрировал везде свою якобы тайную страсть, стремясь выделиться на фоне общего поклонения и обратить внимание на своё якобы особое положение. «Его страсть к Натали, – писала сестра поэта Ольга Сергеевна, – не была ни для кого тайной. Я прекрасно знала об этом и я тоже над этим подшучивала».

Роман с видной представительницей света обычно входил тогда в джентльменский набор молодого льва. А здесь – красавица, петербургская легенда, жена Пушкина. Для «сухого до крайности» и «расчётливого» Дантеса и это входило в расчёт при «ловле счастья и чинов» и было бы редким везением и удачей. В то же время это и способ подогреть ревнивого отъехавшего любовника. Вместе с тем важно не переиграть: ведь он – содержанка «старика». И отсюда постоянные нежности. «До свиданья, дорогой друг, будь снисходителен к моей новой страсти, потому что тебя я также люблю от всего сердца». Или: «...ты единственный, кто равен ей в моём сердце: когда я не думаю о ней, то думаю о тебе; однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотреби моим доверием: ты останешься навсегда, что же до неё, время произведёт свое действие и изменит её, и ничто не будет напоминать ту, кого я так любил, тогда как к тебе, мой драгоценный, каждый новый день привязывает меня всё сильнее...» Ещё: «Единственный поцелуй в щеку, но не более, потому что остальное мне хочется подарить тебе по приезде». И подчас готовность регулировать «порыв страсти»: «жертва, принесённая ради тебя, огромна», для этого «надобно любить так, как я тебя». И даже полная готовность вообще от такого порыва страсти отказаться и «излечиться к твоему возвращению».

А уж когда открываются виды на выгодный брак, то опять-таки безумная влюблённость немедленно пропадает. Княжне М. Барятинской, как и многим, Дантес нравился. Вообще, по словам Данзаса, Дантес «при довольно большом росте и приятной наружности был человек неглупый и хотя весьма скудно образованный, но имевший какую-то врождённую способность нравиться». «Он, – записывает княжна в дневнике, – забавляет меня, вот и всё». Но что касается женитьбы: «Я чувствовала бы себя несчастнейшим существом, если бы должна была выйти за него замуж (...) И maman узнала через Тр(убецкую), что его отвергла г-жа Пушкина. Может быть, поэтому он и хочет жениться».

Г-жа Пушкина его «отвергла», несмотря на усиленные ухаживания, любовные записки и т.п. Нравился ли он ей? Нравился. По словам В.Ф. Вяземской, Наталья Николаевна «и не думала скрывать, что ей приятно видеть, как в неё влюблен красивый и живой француз». По словам самой Натальи Николаевны: «мне с ним просто весело». Вот и всё.

И странно думать, что неизменно сдержанная, холодноватая Наталья Николаевна (кстати в эту пору на шестом месяце очередной беременности) вдруг начала между двумя ритурнелями танца так объясняться Дантесу: «Я люблю вас так, как никогда не любила, но не просите большего, чем моё сердце, ибо всё остальное мне не принадлежит, а я могу быть счастлива, только исполняя все свои обязательства, пощадите же меня и любите всегда так, как теперь, моя любовь будет вам наградой».

И странно сейчас читать в современной газете у В. Радзишевского, талантливого журналиста и образованного литератора: «Через сто лет снова зазвучали слова жены Пушкина, обращённые к Дантесу... И выгораживать Наталью Николаевну больше не получается».

Да не слова это Пушкиной, обращённые к Дантесу, а слова Дантеса, обращённые к любовнику.

Отказ, выглядевший в глазах самоуверенного и наглого Дантеса как поражение и могущий выглядеть в глазах любовника, на содержании которого он находился, как унижение, и заставил, спасая лицо, делать на нём хорошую мину и вести к выдумке о разделённой, но тайной любви, о бешено ревнивом муже и тому подобной чепухе.

Но уже не чепухой были возобновлённые осенью 1836 года новые домогательства, включившиеся в общий контекст «адских», если вспомнить слова Вяземского, козней против Пушкина и его жены. И здесь ненавидящий Пушкина Геккерн рядом с Дантесом. «Супружеское счастье и согласие, – сказал сразу после гибели Пушкина тот же П.А. Вяземский, – было целью развратнейших и коварнейших покушений двух людей, чтобы опозорить Пушкиных».

Увы, не только двух. «Посланник, – резюмировала историю противопушкинских козней в книге «Пушкин в 1836 году» С.Л. Абрамович, – поддерживал тесные контакты с министром иностранных дел (Нессельроде. – Н. С.) и его супругой. Он был постоянным посетителем их салона и знал, что получит здесь поддержку в затеянной им интриге».

Унизить и растоптать её для того, чтобы превратить в посмешище его: сделать рогоносцем и ославить. Видимо, полагали, что следовало прежде всего и во что бы то ни стало добиться её «взаимности». Вот как разыгрывается один из эпизодов интриги с якобы случившимся накануне у Дантеса приступом любовной лихорадки в характернейшем наставлении-письме Дантеса Геккерну: «Ты расскажешь о том, что было со мной вчера и произошло по возвращении, так, словно ты был свидетелем: будто мой слуга перепугался и прибежал разбудить тебя в два часа ночи, ты меня долго расспрашивал, но так и не смог от меня добиться, и что ты убеждён, что у меня произошла ссора с её мужем, а к ней обращаешься, чтобы предотвратить беду (мужа там не было). Это только докажет, что я не рассказал тебе о том вечере, а это крайне необходимо, ведь надо, чтоб она думала, будто во всём, что касается её, я таюсь от тебя и ты расспрашиваешь её лишь как отец, принимающий участие в её сыне; и тут было бы недурно в разговоре намекнуть ей, будто ты убеждён, что отношения у нас были близкие, чем на самом деле (...) она ни в коем случае не должна заподозрить, что этот разговор подстроен, пусть видит в нём лишь вполне естественное чувство тревоги за моё здоровье и будущее и настоятельно потребуй сохранить его в тайне от всех и особенно от меня. Однако будет, пожалуй, куда осмотрительней, если ты не сразу попросишь её принять меня, ты можешь это сделать в следующий раз... Если бы ты сумел вдобавок припугнуть её и внушить, что...» (далее зачёркнуто).

В своё время Анна Андреевна Ахматова полагала, что у Дантеса с течением времени вместо увлечения возникла ненависть к Наталье Николаевне Пушкиной.

В ход пошло всё: запугивание, угрозы, шантаж. Наконец была разработана пиаровская, уже чёрная, в точном смысле слова, акция – совсем не в январе 1837 года, а, как считает С.Л. Абрамович, 2 ноября 1836 года.

Наталью Николаевну обманным путём залучили в квартиру её «приятельницы» Идалии Полетики. «Приятельницы» дома не оказалось. Но зато оказался Дантес, который достал пистолет и, угрожая самоубийством, просил, даже требовал ему отдаться. Пушкина стала громко говорить, собственно, звать на помощь. На шум явилась дочь хозяйки. Наталья Николаевна уехала. Опять розыгрыш, но уже розыгрыш-шантаж. То есть, по слову Пушкина, плут и подлец снова разыгрывал преданность и несчастную любовь. Никакого самоубийства, естественно, не произошло, так как и никакой несчастной любви не было.

Дело, однако, отнюдь не ограничивается розыгрышем-шантажом плута и подлеца. Вяземский недаром сказал об адских кознях против Пушкина и его жены. 4 ноября Пушкин и ещё несколько человек из его окружения получили издевательскую анонимку с причислением поэта к ордену рогоносцев.

С позиций плутовства, подлости и разыгрываний бароны и, вероятно, стоявший за ними глубоко эшелонированный фронт действовали безукоризненно точно. Весь расчёт делался на то, что, в сущности, под угрозой пистолета происходит «падение» жены Пушкина и тогда документ-письмо не остаётся клеветническим наветом, а приобретает неотразимо правдивый характер.

Однако Пушкины тоже действовали безукоризненно точно, но уже с позиций любви, доброй воли и доверия. «Хотя, – писал царь своему брату, – никто не мог обвинить жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса, в особенности его гнусного отца... Порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно, он точно вёл себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривая жену его отдаться Дантесу, который будто умирал к ней любовью. Жена Пушкина открыла Пушкину всю гнусность поведения обоих».

«Это, – пишет своему «отцу» Геккерну ошеломлённый Дантес, – страшная неосторожность либо безумие, которого я к тому же не понимаю, равно как и того, какова была её цель». С позиций плута и подлеца, если ещё раз вспомнить точные определения Пушкина, такое поведение женщины, конечно, непонятно.

Любопытен ещё один, позднейший, уже последуэльный эпизод. Геккерн пишет только что высланному «сыну»: «Офицер G хотел меня видеть: Боже мой, Жорж, что за дело оставил ты мне в наследство! А всё недостаток доверия с твоей стороны. Не скрою от тебя, меня огорчило это до глубины души; не думал я, что заслужил от тебя такое отношение». «Имя офицера, которому, скорее всего, Дантес остался должен, – пишут наши комментаторы, – установить не удалось (...) Однако сама ситуация лишний раз характеризует Дантеса».
Но вернёмся назад.

Пушкин вызвал Дантеса на дуэль. Бароны пришли в ужас. И выскулили отсрочку, а потом отказ от дуэли. Дантес женился на Екатерине Николаевне Гончаровой. Возможно, без большого насилия над собой. Частичные подтверждения тому, что она была его любовницей и уже понесла ребёнка, есть в обращённых к ней письмах Дантеса. И хотя она была старше Дантеса, брак не был каким-то мезальянсом: хорошая фамилия, фрейлина императорского двора. Объективно и фатально на новую дуэль работал только чёрный пиар. Субъективно новой дуэли не хотел никто.

Не хотел Пушкин: он думал об ином, общественном, публичном наказании мерзавцев: «Дуэли мне уже недостаточно». Это он неоднократно писал и говорил.

Не хотели Геккерны: ведь с «ловлей счастья и чинов» было бы покончено. Уже при угрозе первой дуэли Геккерн увидел «всё здание своих надежд разрушенным до основания».

Не хотел царь: и потому взял с Пушкина слово больше не ввязываться в дуэль. Пушкин перед смертью и просил у царя прощения, что нарушил его.

Но, видимо, последнее обстоятельство и сыграло роковую роль. Явно через Екатерину прознавшие о данном слове бароны, уверенные в безнаказанности, охамели, провоцируя и распуская в обществе новые сплетни. Наконец Дантес опустился до прямых оскорблений жены Пушкина, до мерзости, говоря словами самого Пушкина. Дело действительно было публичным. Пушкиным уже было сказано: «Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой». И этот слух не мог быть оскорблён никакими иными слухами.

Чёрный пиар, если угодно, противостоял белому. И это не было казусом, частным делом ревнивого мужа.

И молодой Лермонтов допустил в своих знаменитых стихах лишь одну неточность: «добыча ревности глухой». Возможно, здесь оказавшись во власти «мнений света». И лишь при последнем отъезде на Кавказ, после одного разговора с Натальей Николаевной, как сообщает Арапова, сказал, упрекая себя в близорукости: «Я чуждался Вас, малодушно поддаваясь враждебным влияниям... Но когда я вернусь, я сумею заслужить прощение». Он не вернулся.

Вызов на дуэль оказался для Пушкина единственным в этот момент мужественным выходом, общественно значимым актом – защитой его человеческого и национального достоинства как главного представителя России. Ревности не было, и вера в невиновность жены была. Но поэт отвечал, как сообщает П.А. Вяземский великому князю Михаилу Павловичу, что ему этого недовольно, «что он принадлежит России и хочет, чтобы его имя осталось незапятнанным везде, где его знают».

Но продолжают жить обдуманные злокозненные легенды о небывалой любви Дантеса к Пушкиной, и о небывалой тайной любви Пушкиной к Дантесу, и о бессмысленной гибели потрясённого открытием такой любовью ревнивого мужа. И вновь и вновь накатываются возникшие тогда волны чёрного пиара, и вновь и вновь проступает сквозь них праведная кровь поэта.

Николай СКАТОВ, член-корреспондент РАН, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Литературная газета" № 23, 2008г.

0
 
Разместил: admin    все публикации автора
Изображение пользователя admin.

Состояние:  Утверждено


Комментарии

Всё это, конечно, мило, но...

Есть у М. Веллера рассказ "Памятник Дантесу" - после него я серьезно ничего, связанного с Пушкиным, воспринимать не могу!

О проекте