Отдельные команды привлекали молодых офицеров тем, что на них гарантировалось много соблазнительного: частые командировки, большая самостоятельность, во многом зависящее лично от тебя разнообразие службы, возможность творческого поиска. Неудивительно поэтому, что именно с отдельной команды было гораздо сподручнее уйти в Николаевскую Академию Генерального Штаба. Учебно-боевая подготовка в командах велась тогда, как правило, по индивидуальным планам, которые разрабатывали сами начальники команд. Лучшие по эффективности планы рекомендовались сослуживцам как руководство к действию уже от имени начальства. И, в принципе, каж¬дый желающий обер-офицер довольно скоро, по прибытии в полк, мог получить место начальника той или иной команды (а то и сразу двух) и тем самым реализовать свой творческий потенциал.

Другим вариантом активизации службы перспективных офицеров в мирное время (отнюдь не противоречащим предыдущему) была исследовательская, экспедиционная деятельность. И прежде всего та деятельность, что велась по линии Азиатского Отделения Главного Управления Генерального Штаба; последнее подчинялось непосредственно вице-директору по части Генерального Штаба [4,I, с. 377-378] (с 1867 г. это в уже реформированном облике - Азиатская Часть Главного Штаба [ib., с. 65]. Здесь следует подчеркнуть, что Азиатская Часть напрямую ко¬ординировала свои предприятия «по снаряжению военно-ученых и других экспедиций» [ib., с. 383] с Императорской Академией Наук и Императорским Русским Географическим Обществом. Именно по этой карьерной линии выстраивалась служба целого ряда офицеров, которые стали впоследствии гордостью отечественной науки. Вот лишь некоторые, наиболее замечательные имена и экспедиции, современником которых за интересующий нас период оказался В.А. Городцев и которые, безусловно, произвели на него - отрока, юношу и молодого человека в офицерских погонах - очень сильное впечатление.

В 1870-1873 гг. состоялась русская экспедиция в пределы Северного Тибета до верховьев Янцзы. Экспедиция проходила под эгидой Императорского Русского Географического Общества, а руководил ею состоящий при штабе Восточно-Сибирского военного округа штабс-капитан Генерального Штаба Николай Михайлович Пржевальский (1839-1888). В 1873 г. штабс-капитан Военно-Топографического Отдела Западно-Сибирского военно¬го округа Семён Тарасович Мирошниченко (1833-1902) провёл изыскания речной системы Чёрного Иртыша. В 1876 г. Алайскую долину и северные предгорья Памира обследовала экспедиция под началом генерал-губернатора и командующего вой¬сками Ферганской области генерал-майора Михаила Дмитрие¬вича Скобелева (1843-1882). В том же 1876 г. первое своё путешествие в Джунгарию совершил помощник старшего адъютанта штаба Западно-Сибирского военного округа капитан Генерального Штаба Михаил Васильевич Певцов (1843-1902). Не менее значимыми Центрально-Азиатскими экспедициями отмечено и время Русско-турецкой войны. В 1876-1877 гг. Н.М. Пржевальс¬кий обследовал окрестности озера Лоб-Нор, которое не посеща¬лось европейцами со времён Марко Поло (за этот подвиг Николай Михайлович был Высочайше награждён чином полковника); а в 1878-1879 гг. подполковник М.В. Певцов впервые пересёк Центральную Азию вдоль Монгольского Алтая. В 1879-1880 гг. Н.М. Пржевальский проникает в Тибет и добирается до Нань-Шаня и верховьев Жёлтой реки; арьергард каравана дер¬жал второй помощник начальника экспедиции, выпускник Гельсингфорского пехотного юнкерского училища прапорщик Все¬волод Иванович Роборовский (1856-1910), вступивший таким образом на стезю русского путешественника. А в 1882 г. С.Т. Мирошниченко, ставший к этому времени полковником, исследует район озёр Зайсан и Канас. В этом же 1882 г. М.В. Певцов рабо¬тает в должности полномочного комиссара Российской Империи на демаркации русско-китайской границы в Семипалатинской области. В 1883-1885 гг. Н.М.Пржевальский проходит через Среднюю Гоби и проникает в Ала-Шань, к истокам Жёлтой ре¬ки. Здесь В.И. Роборовский шёл уже старшим помощником, а вторым помощником был поставлен младший сверстник В.А. Городцева, вольноопределяющийся из мещан (скототорговцев) Петр Козьмич Козлов (1863-1835). «Я попал в избранники Пржевальского!» - с гордостью констатировал много лет спустя это замечательное событие своей юности теперь уже полковник 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского полка П.К. Козлов [252, с. 137]. Пожалуй, эта экспедиция оказалась самым грандиозным по результатам предприятием Николая Михайловича, апофеозом его полевой работы. Не случайно он удостоился за неё в качест¬ве Высочайшей награды чина генерал-майора [552, И, с. 513-591; 674, с. 58-112; 416, с. 133-164].

Однако получить собственную Центрально-Азиатскую экспедицию - или хотя бы даже принять в ней участие - имел счастье далеко не каждый офицер. А потому оставалось ещё одно средство - научно-исследовательская деятельность по месту службы. Разумеется, археология была далеко не единственной дисциплиной, в которой подвизались офицеры нашей армии; но всё-таки изучение древностей на самом деле было одним из весьма распространённых в тогдашней военной среде. Вот лишь некоторые, хорошо известные тому примеры из служебного опыта современников В.А. Городцева.

Воспитанник Дворянского полка (преобразованного в апреле 1855 г. в Константиновский Кадетский Корпус), откуда он вышел «отличнейшим», Николай Ефимович фон Бранденбург (1839-1903) начал свою военную карьеру в 1858 г. сразу в чине поручика Кексгольмского гренадерского полка. Однако он не полюбил гренадерскую службу и предпочёл пойти по артиллерийской части; очень скоро, в 1862 г., мы видим Н.Е. фон Бранденбурга уже офицером лейб-гвардии 2-й артиллерийской бригады, которая дислоцировалась в начале Измайловского проспекта С.-Петербурга. Здесь Н.Е. фон Бранденбург охотно до¬полнил своё военное образование посещением в качестве вольнослушателя факультета восточных языков Императорского столичного университета. Защищенная им по прошествии года с небольшим конкурсная работа «О влиянии монголо-татарского владычества на Россию» была удостоена серебряной медали. В это же время он публикует целый ряд исследований по истории артиллерии в таких авторитетных органах нашей военной периодики, как «Военный Сборник», «Артиллерийский Журнал» и «Оружейный Сборник».

В результате Н.Е. фон Бранденбург так сумел зарекомендовать себя в сфере военной археологии, что уже в 1872 г., будучи всего лишь 33-летним капитаном гвардии, он был назначен состоять для особых поручений при Главном Артиллерийском Управлении, а с октября того же года также и начальником Артиллерийского музея, во главе которого останется до самой своей кончины. В апреле следующего, 1873 г. Николай Ефимович производится в полковники, в то время как В.А. Городцев тех же 33-х лет от роду будет всего лишь поручиком. Напряжённая собирательская и научно-исследовательская работа на новом посту венчается первым серьёзным успехом Николая Ефимовича - началом издания «Исторического каталога С.-Петербургского Артиллерийского музея», первая часть которого увидела свет в 1877 г. и получила очень высокую оценку среди археологов. В частности, в 1878 г. «Исторический Каталог» был удостоен большой серебряной медали Императорского Русского Археологического Общества (одной из двух присуждённых в этом году; вторую большую серебряную медаль получил Н.П. Кондаков за «Историю Византийского искусства и иконографии») [70, с. 198].

Примечательно, что учёные занятия не помешали полковнику Н.Е. фон Бранденбургу принять участие и в Русско-турецкой войне. В мае 1877 г. он отправляется в действующую армию в качестве официального представителя Главного Артиллерийского Управления, сражается под Рущуком и Никополем и, наконец, добивается под Плевной вполне самостоятельной строевой должности -должности командира правого отряда боевой артиллерийской линии. За участие в целой серии успешных боёв Николай Ефимович удостаивается купно орденов Св. Анны 2-й степени и Св. Владимира 3-й степени с мечами [322, с. 11-13].

По возвращении с фронта полковник Н.Е. фон Бранденбург теперь уже вплотную занялся полевыми археологическими изысканиями. В 1878-1884 гг. он раскопал более полутора сотен курганов в Ново-Ладожском уезде С.-Петербургской губернии. Уже по первым результатам раскопок (а равно и с учетом «его исследований по разным предметам древнего военного искусства») в декабре 1878 г. Николая Ефимовича принимают в действительные члены Императорского Русского Археологического Общ¬ства [198, стб. 202]. Чуть позже, на V Археологическом Съезде в Тифлисе в сентябре 1881 г., он докладывает о первых результатах своих исследований в Южном Приладожье и с тех пор становится постоянным участником всероссийских археологических форумов.

А с 1884 г. Н.Е. фон Бранденбург открывает ещё одно направление своих изысканий по части древностей. На средства, полученные от Императора Александра III, он приступает к систематическому комплексному изучению Старо-Ладожской крепости - работе, которая до того не имела прецедента в отечественной археологической науке. В январе 1886 г. Н.Е. фон Бранденбург по совокупности заслуг перед армией и наукой был произведён в генерал-майоры. В этом же году 14 марта он избирается в действительные члены Императорского Московского Археологического Общества [220, с. 40-41]. Могилу Н.Е. фон Бранденбурга, сравнительно ухоженную, и сейчас можно видеть в С.-Петербурге, на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры (правда, весной 2003 г. угловую тумбу этой могилы походя своротил какой-то вандал на грузовике или тракторе; пусть ему будет стыдно хотя бы через мою книгу!).

Сотоварищ Н.Е. фон Бранденбурга по раскопкам в С.-Петербургской губернии полковник Лев Константинович Иванов¬ский (1845-1892) окончил в 1869 г. Медико-Хирургическую Академию лекарем с золотой медалью и весьма престижной премией. Карьеру военного медика он сделал сначала при воен¬ных госпиталях С.-Петербурга и Варшавы, а затем в 22-й артил¬лерийской бригаде, 1 -м резервном батальоне и, наконец, в лейб-гвардии сапёрном батальоне, что стоял тогда в Литейной части столицы - по Кирочной улице (ныне им. М.Е. Салтыкова-Щедрина), на территории лейб-гвардии Преображенского полка, неподалёку от Таврического сада. Начиная с 1871 г. и вплоть до кончины им были выполнены крупномасштабные разведки и раскопки курганов в пределах Гдовского, Лужского, Петергофского, Царскосельского и Ямбургского уездов С.-Петербургской губернии, т. е. на территории Вотской пятины Новгородского княжества [579; 70, с. 211-219; 683, с. 87-89]. Начиная с III Всероссийского Археологического Съезда, который состоялся в Киеве в августе 1874 г., Л.К. Ивановский постоянно участвует во всех наших съездах как депутат Императорского Русского Археологического Общества [70, с. 252-254]. Труды Льва Константиновича по достоинству оценило учёное сообщество России. Он был избран действительным членом Императорского Русского Географического Общества, в январе 1873 г. - действительным членом Императорского Русского Археологического Общества [ib., с. 435], в ноябре 1875 г. - действительным чле¬ном Императорского Московского Археологического Общества [220, с. 132-133], а в октябре 1877 г. Л.К. Ивановский становится также и непременным членом Императорского Общества Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии при Императорском Московском университете. Весной 1888 г. воен¬ный врач Л.К. Ивановский входит (наряду с такими замечательными археологами, как А.А. Иностранцев, К.С. Мережковский, Н.М. Ядринцев и пр.) в число членов-учредителей новой отечественной организации археологического профиля - Русского Ан¬тропологического Общества при Императорском С.-Петербургс¬ком университете.

Еще один пример, который реально мог вдохновлять В.А. Городцева - его младший ровесник Сергей Спиридонович Гамченко (1860-1934, родился 7 октября). Выходец из дворян Волынской губернии, он окончил Киевскую Военную Гимназию и 3-е Военное Александровское Училище в Москве (где, между про¬чим, был портупей-юнкером), причем из обеих военных школ он вышел по 1-му разряду (см. Прил. 21, а также [338, с. 138]). Обращаю внимание читателя на то обстоятельство, что в этом словаре ныне покойной Галины Георгиевны Мезенцевой (+ 1997 г.) год рождения С.С. Гамченко указан неверно - как 1859-й. Согласно опубликованному в приложении к настоящей работе Послужному списку С.С. Гамченко, год его рождения - именно 1860-й, один год с В.А. Городцевым (см. Прил. 21).

Службу свою Сергей Спиридонович Гамченко, вышедший в артиллерийские офицеры, проходил в различных бригадах и штабах Южной России, где, собственно, и увлёкся археологией - практически в одно время с В.А. Городцевым. Сначала он обследовал Житомирский могильник, а затем в первой половине августа 1889 г., согласно опубликованному им самим «Дневнику», начал правильные раскопки курганов на границе Житомирского уезда Волынской губернии и Радомысльского уезда Киевской губернии [98, с. 99-127]. Примечательно, что, как мы можем видеть из официального документа (см. Прил. 21), Сергей Спиридонович занимался археологией не в отпуск, но в служебное время, по ходу летних маневров (точно так же, как это делал поначалу В.А. Городцев). Результаты первых серьёзных работ С.С. Гамченко были опубликованы в «Трудах» IX Всероссийского Археологического Съезда, который состоялся в Вильне в конце июля - августе 1893 г. Правда, среди членов Съезда старший адъютант Управления начальника артиллерии 11-го Армейского корпуса штабс-капитан С.С. Гамченко не значится [471, с. 10], и, соответственно, его доклад на Съезде не оглашался.

Судя по всему, работа С.С. Г амченко была опубликована - как в своё время работа В.А. Городцева - задним числом, при поддержке влиятельного покровителя (надо понимать, всё того же Великого Князя Сергея Александровича, что будет опекать и В А. Городцева). Позднее, в первой трети XX в., Сергей Спиридонове Гамченко, который выйдет накануне Первой мировой войны в генералы, станет одной из ведущих фигур в археологии Приладожья и Житомирщины [338, с. 138].

А вот для полноты картины менее известные, но не менее достойные примеры из опыта изучения русскими офицерами местных древностей. Уже упоминавшийся выше генерал Герасим Алексеевич Колпаковский (1819-1896), который занимал в ] 867-1882 гг. пост командующего войсками и военного губернатора Семиреченской области, положил начало правильному изучению древностей в бассейне озера Иссык-Куль [258]. За это, а также за другие научные достижения он был избран в мае 1869 г. в непременные члены Общества Любителей Естествознания при Императорском Московском университете, а в апреле 1886 г. - в почётные члены Императорского Русского Географического Об¬щества. В этом последнем Обществе Герасим Алексеевич вооб¬ще пользовался вполне заслуженной репутацией «лучшего зна¬тока Семиреченской области и условий путешествия в нем» [552, III, с. 1057]. Этими словами Г.А. Колпаковского характеризовал не кто иной, как сам П.П. Семёнов-Тян-Шанский.

Другой замечательный русский генерал, Александр Виссарионович Комаров (1830-1904) - ещё один представленный в этой книге «павлон», т. е. выходец из Павловского Кадетского Корпуса; кроме того, 25-ти лет от роду он окончил Николаевскую Академию Генерального Штаба по 1-му разряду. Впоследствии А.В. Комаров прошёл богатую военную школу Кавказа, принял участие в целом ряде экспедиций против горцев, за что был удостоен многих боевых наград. Впоследствии А.В. Кома¬ров довольно долго прослужил военным начальником Южного Дагестана, градоначальником Дербента, а также начальником Кавказского Военно-Народного Управления. На этих постах он положил начало правильному изучению местных древностей и вводу их в научный оборот [262], существенно пополнил палеонтологическую коллекцию Кавказского музея, а также нумизма¬тическое собрание Императорского Эрмитажа. Не случайно именно Александр Виссарионович становится председателем Тифлисского Предварительного Комитета V Всероссийского Археологического Съезда, а затем и председателем самого Съезда, который проходил в сентябре 1881 г. Здесь, в Тифлисе, А.В. Ко¬маров не только руководит работой учёного симпозиума, но и сам выступает с семью докладами - большим числом, нежели кто бы то ни было из прочих участников этого съезда.

Позднее, состоя в должности начальника Закаспийской области, А.В. Комаров присоединил к России целую систему среднеазиатских оазисов - Иолатанского, Мервского, Пянджского, Серахского и Теджанского, закрепив это присоединение блистательной победой в сражении при Кушке 18 марта 1885 г. В результате этой победы была окончательно оформлена русско-афганская граница, а сам А.В. Комаров награжден золотым оружием, украшенным бриллиантами. Здесь боевая и админист¬ративная работа Александра Виссарионовича столь же гармонично, как и на Кавказе, дополнялась археологическими изысканиями, самые известные из которых были проведены на холме Анау [263]. Следует подчеркнуть, что о работах скромного рус¬ского генерала в Маргиане специалисты помнят до сих пор - как в России [291, с. 30; 274, с. 194], так и за рубежом [40, с. 152]. В мае 1888 г. А.В. Комаров становится действительным членом Им¬ператорского Русского Археологического Общества [70, с. 436]. Императорское Московское Археологическое Общество уважило учёные заслуги Александра Виссарионовича, избрав его в январе 1889 г. своим действительным членом [220, с. 165]. Для полноты впечатления небезынтересно добавить, что младший брат генерала-от-инфантерии А.В. Комарова, Константин Виссарионович (1852-1912), сам генерал-от-инфантерии и генерал-адъютант, «заслуженный георгиевский кавалер» [142, 1, с. 428], герой Кавказа и Русско-турецкой войны 1877-1878 гг., с 1908 г. состоял комендантом Петропавловской крепости С.-Петербурга, в каковой должности и скончался. Оставил весьма интересные воспоминания о своей боевой работе против турок, опубликованные с портретом автора незадолго до вступления его в ко¬мендантскую должность [264]. Скромную могилу К.В. Комарова и сейчас можно видеть под стенами Петропавловского собора, на Комендантском кладбище.

Более того, русские офицеры напрямую использовали археологию как средство патриотического воспитания своих солдат. Так, замечательный просветитель, создавший по поручению Императора Николая II «общедоступную историю России», Александр Дмитриевич Нечволодов (1864-1939), в то время полковник, поддерживал близкие отношения с учёным секрета¬рём Императорской Археологической Комиссии Борисом Вла¬димировичем Фармаковским (1870-1928). По личному свиде¬тельству А.Д. Нечволодова, изложенному им в официальном ра¬порте на имя военного министра, «в половине августа 1908 г. я не только сам посетил раскопки Ольвии, но счел нужным со¬вершить туда 45-верстный переход из города Николаева с 58-м пехотным Прагским полком, коим командовал, чтобы подробно ознакомить нижних чинов полка с этими раскопками. Обстоя¬тельство это показывает, что я... интересовался отечественной археологией и имел полную возможность получить совершенно исчерпывающие предмет указания о материалах и источниках по русским древностям от г. Фармаковского и его сотрудников» [370, с. 6-7]. Примеры такого рода, весьма многочисленные, можно приводить и далее. Полагаю, однако, что и на вышеизложенном основании читатель согласится со мною: В.А. Городцев как офицер-археолог отнюдь не ощущал себя одиноким ни в армии, ни в научном мире тогдашней России.

По этому, уже отработанному многими, пути пошёл и Василий Алексеевич. Сначала, разумеется, были полковые команды. И первой командой, которую принял под своё руководство В.А. Городцев, стали войсковые сапёры (недаром он столь преуспел в Юнкерском Училище по части полевой фортификации!). По характеристике одного из специалистов того времени, «эти последние пополняются отборными людьми, командируемыми на один лагерный сбор в сапёрные бригады, по обучении при которых они возвращаются в свои части, где и служат руководителями сапёрных работ и, так сказать, источниками распростра¬нения сапёрных знаний» [58, с. 379].

Кстати, то, что В.А. Городцев был определён к приготовлению на должность заведывающего полковой сапёрной коман¬дой, свидетельствовало, что он был не просто на хорошем счету у начальников, а на очень хорошем счету. Данное назначение Василий Алексеевич получил всего лишь через несколько месяцев после производства в подпоручики, избирать же в таковые рекомендовалось тогда обер-офицеров «преимущественно из числа штабс-капитанов, ближайших кандидатов на должность командиров рот» [195, с. 388]. И только в годы Первой мировой войны, в очевидно форс-мажорных обстоятельствах, на эту важную полковую должность будут ставиться даже прапорщики [604, № 8, с. 26]. Здесь, кстати, отмечу, что инженерная подго¬товка издавна почиталась как одна из приоритетных для русско¬го офицера. Недаром ещё в 1721 г. Государь Пётр Алексеевич в одном из своих указов констатировал: кто из офицеров сапёрного дела «не будеты знать, то выше чинами производитца не будет» (цит. по: [348, с. 7]).

На сборы В.А. Городцева отправили в Киев - один из тогдашних центров военно-инженерного дела в России. Сохрани¬лись воспоминания его современника, который чуть раньше, в сентябре 1881 г., точно так же, как и Василий Алексеевич, прибыл сюда по железной дороге. «Подъезжая к Киеву, поезд огибает весь город, объезжая все монастыри, так что в течение нескольких часов приходится наслаждаться чудной панорамой: гористая и отчасти холмистая местность, богато окаймленная растительностью, возвышающиеся из-за дерев куполы монастырей и другие монастырские постройки - представляют самую живописную картину» [599, II, с. 124].

Киев стал третьим - после Москвы и Рязани - старинным русским городом, с которым довольно близко познакомился В.А. Городцев. Правда, археологические изыскания здесь переживали в середине 1880-х гг. определённое затишье (если понятие «затишье» вообще хоть когда-то применимо к процессу изучения древностей в Киеве). Стоит отметить, пожалуй, лишь продолжение многолетних работ четырёх исследователей – протоиерея, настоятеля Софийского собора Петра Гавриловича Лебединцева (1819-1896), а также профессоров Киевской Духовной Академии Петра Александровича Лашкарева (1833-1899), Николая Ивановича Петрова (1840-1921) и Стефана Тимофеевича Голубева (1849-?) [235, с. 46-51]. Понятно, что тогдашние впе¬чатления от киевских древностей, раскопок, да и вообще от города сыграли большую роль в становлении В.А. Городцева как археолога, но какую именно - это ещё предстоит выяснить.

Впрочем, в Киеве и его окрестностях В.А. Городцев пробыл в 1885 г. недолго (см. Прил. 1) и был занят, главным образом, боевой учёбой в 3-й сапёрной бригаде. Здесь он изучал порядок инженерной рекогносцировки местности и правила укрепления полевых позиций (в объеме пехотной бригады с артиллерией), приемы исправления и порчи обыкновенных и железных дорог, устройство переправ через небольшие препятствия и бивачных построек: землянок, хлебопекарных печей, кухонных очагов и т. п. [195, с. 389]. По возвращении в полк Василий Алексеевич сразу же был назначен заведывающим сапёрной командой. Впоследствии за отличное качество работ, производи¬мых командой, и усвоение нижними чинами требуемых от них познаний в саперном деле В.А. Городцев неоднократно удостаивался благодарности командира полка. В Прил. 13 приведена в качестве примера одна из таких благодарностей, которая была вынесена в то время, когда В.А. Городцев уже напрямую приступил к археологическим изысканиям. Ну а какое значение сапёрный опыт может иметь для археолога - это, я думаю, в комментариях не нуждается. Говоря о службе В.А. Городцева на полковой сапёрной команде следует также иметь в виду, что значение этих команд было в то время особенно велико, поскольку на весь Гренадерский корпус (а это четыре дивизии) полагался тогда всего лишь один саперный батальон в составе трёх сапёрных и одной телеграфной рот.

Кстати, не лишу себя удовольствия отметить, что в общевойсковой инженерной подготовке мы намного опередили лучшие армии мира. Так, по свидетельству одного из германских офицеров, который стоял в конце 1914 - начале 1915 г. под Верденом, «в это время начались работы по рытью окопов. До тех пор нам не было понятно, что это значит - рыть окопы. Конечно, мы знали названия различных траншей и окопов по лекциям, которые нам читали в военной академии. Однако, подобные земляные работы считались делом инженеров. Предполагалось, что другие рода войск не будут в этом участвовать» [486, с. 54]. Немцы, да и не только они, учились на войне тому, что мы ос¬воили задолго до неё. Другой супостат, также большой специалист своего дела, пишет, характеризуя русские войска, что «в 1914 г. они ошеломили массированным применением... ручных гранат и поразительно высоким уровнем подготовки в деле сооружения полевых укреплений» [345, с. 436]. Его же оценки Красной Армии в годы Великой Отечественной войны не менее характерны: «Умение противника хорошо маскироваться делало его незаметным даже тогда, когда немецкие разведчики находились непосредственно перед его окопами. Это во многих случаях делало разведку, проводимую одними дозорами разведывательного батальона, безуспешной» [ib., с. 101]. Тогда же мы вышли в этом отношении на предельно высокий уровень - когда на некоторых фронтах каждый взвод будет иметь в своём составе отделение, получившее специально сапёрную подготовку [593, с. 6]. В наши дни, к сожалению, этот опыт утрачен, и даже на войне принято излишне полагаться на то, что сапёрные «функции должны выполнять приданные инженерные подразделения» [634, с. 11]; однако всё ещё пишут, по старой памяти, что пехотинцы

«всегда должны быть готовы оказать им посильную помощь» [ib.].

Четыре месяца спустя по назначении заведывающим сапёрной командой, в начале 1886 г., подпоручик В.А. Городцев становится также и адъютантом 1-го батальона. По этой должности он вел обширное и весьма обременительное делопроизводство, а также командовал горнистами и барабанщиками батальона, основной функцией которых были, естественно, связь и управление. Батальонный адъютант - должность, как я выяснил в личных беседах, мало известная нынешним военным; однако в Красной, а затем и в Советской Армии она просуществовала до 1954 г. Характеризуя значение этой должности, М.И. Драгомиров писал (применительно к уровню полка, но всё сказанное им вполне справедливо и относительно батальона): «Желательный адъютант должен быть: не лицеприятен и не интриган, толков, грамотен, деятелен; должен уметь жить в ладу с дивизионным штабом; должен всё помнить, не надоедать с пустяками; должен знать, что доложить, а о чём и умолчать. Доброе товарищеское согласие в полковой офицерской семье много зависит от полко¬вого адъютанта» (цит. по: [195, с. 1]). Ещё более образно и жёстко высказался по этому вопросу один известный американский моряк: будучи адъютантом, «офицер имеет возможность увеличить во много раз число своих друзей или потерять тех, которые у него есть. Как ни странно, середины здесь не бывает» [272, с. 59].

Следует принять во внимание и то, что при назначении на новую должность В.А. Городцев был переведен из крайней роты 3-го батальона в 1-й батальон. Тогда по старой русской тради¬ции полки всё ещё ранжировались нижними чинами весьма строго и продуманно. 1-й батальон комплектовался людьми, наиболее развитыми умственно, нравственно и физически. В первые роты всех батальонов назначались рослые и пригожие, а остальные, по стати и личным достоинствам, распределялись между прочими ротами. Соответственно с этим раскладом по номеру батальона и роты можно было заблаговременно определить относительный боевой потенциал того или иного подразделения. Правда, в результате такой практики крайняя рота полка оказывалась состоящей из людей малого роста, наименее перспективных, а также из штрафованных нижних чинов, отчего её иногда называли в обиходе «штрафною» [294, с. 553].

Для офицеров служба во всех батальонах была по уставу и по самому смыслу службы равной. Но понятно, что на практике вышеозначенная иерархия распределения рекрутов имела большое значение, особенно для честолюбивой офицерской молодёжи. Не случайно именно В.А. Городцев как адъютант 1-го батальона возглавил не только батальонную, но и полковую команду сигналистов и барабанщиков (по современной номенклатуре эту последнюю можно, с понятными оговорками, идентифицировать с ротой управления полка).

Еще одно важное обстоятельство. По должности адъютанта В.А. Городцеву полагалась верховая лошадь. Однако купить ее за недостаточностью средств он (N6: сын священнослужителя и сам обер-офицер) не мог. Поэтому как коня, так и седельный убор батальонному адъютанту приобрёл на свои деньги полк. В порядке компенсации с В.А. Городцева ежемесячно удерживали полагавшиеся ему фуражные деньги [428, л. 101об. еtс]; проще говоря, содержать казённого коня он должен был на собственный счёт. Этого коня В.А. Городцев постоянно использовал в археологических разведках конца 1880 - начала 1890-х гг. По свидетельству В.А. Городцева, конь был рыжий, звали его Красавчик. До последних лет своей жизни Василий Алексеевич очень тепло отзывался о нём: «Красавчик долго был моим спутником по ис¬следованию Рязанских Окских дюн. Хорошую память он по себе оставил...» [65, с. 2, 8]. Судя по рисункам Василия Алексеевича, конь был хотя и прост, но действительно хорош.

Казус казённой лошади - безусловно, обидный для честолюбия всякого русского офицера - на самом деле достаточно показателен. По оценке исследователя, уже нашего современника, «80 и 90-е гг. XIX в. вообще были самым тяжёлым периодом в истории русского офицерства (до мировой войны и революции) и в материальном, и в нравственном отношении» [86, с. 245]. И если в отношении нравственного аспекта такая характеристика безусловно не может быть принята, то по части материального положения тогдашнего офицерского корпуса нашей армии она столь же безусловно верна. «Русский офицер был существом особого рода, - вспоминал десятилетия спустя, уже в 1930-е гг., крайний по времени протопресвитер армии и флота, о. Георгий Иванович Шавельский (1871-1951). От него требова¬лось очень много: он должен был быть одетым по форме, вращаться в обществе, нести значительные расходы по офицерскому собранию при устройстве разных приёмов, обедов, балов, всегда и во всём быть рыцарем, служить верой и правдой и каждую минуту быть готовым пожертвовать своею жизнью. А давалось ему очень мало. Офицер был изгоем царской казны. Нельзя указать класса старой России, хуже обеспеченного, чем офицерство Офицер получал нищенское содержание, не покрывавшее всех его неотложных расходов. И если у него не было собствен¬ных средств, то он, в особенности если был семейным, - влачил нищенское существование, не доедая, путаясь в долгах, отказы¬вая себе в самом необходимом. Несмотря на это, русский офицер последнего времени не утратил прежних героических качеств своего звания. Рыцарство оставалось его характерною особенностью. Оно проявлялось самым разным образом. Сам нуждающийся, он никогда не уклонялся от помощи другому. Нередки были трогательные случаи, когда офицеры воинской части в течение 1-2 лет содержали осиротевшую семью своего полкового священника или когда последней копейкой делились с действительно нуждающимся человеком. Русский офицер считал своим долгом вступиться за оскорблённую честь даже малоизвестного ему человека» [659,I, с. 94].

Как известно, «оклады денежного содержания офицеров, установленные в 1859 г., в течение 40 лет не изменялись, несмотря на значительный рост цен за указанный период» [657, с. 21]. Так что отнюдь не случайно военный министр Петр Семенович Ванновский (1822-1904, на министерском посту с 1881 по 1897 г.) в 1882 г. писал в докладе Государю: «Непрерывный и в высшей степени тяжёлый труд офицера не вознаграждается сколько-нибудь удовлетворительно не только по сравнению со всеми другими профессиями, но даже по отношению к самым ограниченным потребностям офицерского быта. Тяжесть экономического положения офицеров особенно резко стала сказываться в последние годы вследствие непомерно возросшей дороговизны» (цит. по: [86, с. 245]). А полтора десятилетия спустя, в 1896 г., тот же П.С. Ванновский докладывал, правда, теперь уже Другому Государю, что «существующие оклады в настоящее время при увеличивающейся дороговизне жизни уже не удовлетворяют даже скромным потребностям военнослужащих. Недостаточное содержание ставит офицеров, а особенно семейных, в бедственное положение, не позволяя им жить соответственно потребностям их общественного положения» (цит. по: [86, с. 245]). Вот уж воистину: «Верховный Главнокомандующий должен периодически интересоваться, какая в данный момент армия находится на территории его государства. Если вдруг выяснится, что своя, то постараться незамедлительно выплатить армии жалованье и пообещать его повысить» [390, № 8, с. 89].

По свидетельству генерала Н.А. Епанчина, хорошо знакомого с армейским бытом России на рубеже ХIХ-ХХ вв., «стол большинства офицеров был немногим лучше солдатского: щи да каша, картошка и все в этом роде. У большинства офицеров единственной прислугой был денщик, который и пищу варил, и детей нянчил, и исполнял все домашние работы. <...> В материальном отношении положение большинства офицеров было незавидное: оклады содержания совершенно не соответствовали дороговизне жизни; мало кто имел достаточно прислуги, большинство офицерских жен сами исполняли домашние работы, вместе с денщиками; сами ходили на базар. В провинции базары часто были на незамощенных площадях, и в дождливое время нелегко было ходить по базару по невылазной грязи. Нередко офицерские жены вынуждены были, идя на базар, надевать высокие сапоги мужа, и случалось, что нога глубоко уходила в липкую грязь и трудно было вытащить ногу, а так как сапоги были не по женской ноге, то случалось и так, что нога выходила из сапога, а он оставался в грязи. Много мог бы я рассказать о житье-бытье офицеров и их семейств...» [166, с. 360-361].

Следует особенно подчеркнуть, что для В.А. Городцева до самого конца службы в этом отношении так ничего и не изменилось. На следующий год по выходе его в отставку автор одной из специальных работконстатировал:

«Материальное положение корпуса наших строевых офицеров в настоящее время настолько плохо обеспечено, что даже самые скромные требования не могут быть удовлетворены без посторонних средств, а если таковых у офицера нет, то он неминуемо входит в долги» [102, с. 84]. К тому же В.А. Городцев, как старший из братьев, должен был постоянно поддерживать семью. В частности, он ежемесячно отсылал более трети жалованья брату Петру, который с1883 г. обучался в Демидовском Юридическом Лицее в Ярославле. Да и по окончании курса Петр был фактически на содержании Василия Алексеевича: не захотев (или не сумев) остаться при Лицее, он уехал к брату в Рязань, где около года бесплатно занимался при окружном суде [379, с. 123]. Так что награждение «денежным пособием в размере двухмесячного оклада жалованья», которого, как это видно из Прил. 1, изредка удостаивался В.А. Городцев, было как нельзя кстати.

Семейное положение В.А. Городцева - вообще тема особого разговора. Первые годы службы он, как и большинство его сверстников - офицеров русской армии, должен был, согласно уставу, оставаться холост. Ещё 3 декабря 1866 г., вскоре после отмены крепостного права, утверждаются правила «О браках офицеров». Согласно статье 946 этих правил, «офицерам, состоящим на действительной военной службе... не дозволяется вовсе вступать в брак раньше 23-летнего возраста. Не достигшим же 28 лет вступление в брак может быть разрешено начальни¬ком не иначе как по представлении имущественного обеспече¬ния. Имущественным обеспечением может быть собственность жениха или обоих вместе. Обеспечение это должно приносить чистого дохода не менее 250 рублей и может состоять как из недвижной (так в тексте. - А.Ж.) собственности, так и из процентных бумаг всех родов, принимаемых казною в залоги вообще» (цит. по: [658, с. 28]). По Уставу о воинской повинности (изд. 1876 г.) данное правило выглядело так: «Офицерам не дозволяется вступать в брак ранее двадцатитрехлетнего возраста; не достигшим же в военно-сухопутном ведомстве двадцати восьми лет, а в военно-морском двадцати пяти лет от роду, вступление в брак может быть разрешаемо начальством не иначе, как по представлении имущественного обеспечения в размере и на основаниях, определяемых военными и морскими постановлениями, по принадлежности» [616, ст. 26, п. 2]. Комментируя эту норму, один из авторов журнала «Военный Сборник» в 1894 г. очень жестко писал о своём государстве, «которое не может обеспечивать массу офицеров таким содержанием, которое давало бы возможность при всё возрастающей дороговизне жизни содержать на эти средства и семьи» (цит. по: [658, с. 29]).

Так что большинство офицеров, современников В.А. Городцева, вступало в брак по достижении 28-30 лет. Это, впрочем, было вполне резонно даже и по человечеству, безотносительно к финансовой и социально-корпоративной стороне дела. Предполагалось, что к исходу третьего десятка лет офицер вполне овладел избранной специальностью, определил своё место и путь в армии, приобрёл известное положение в обществе и немалый жизненный опыт. Да, в конце концов, очень важно и то, что к исходу третьего десятка всякий молодой человек, как правило, уже «нагулялся» и «перебесился». Ещё А.С. Пушкин подчёркивал в личной переписке: «В тридцать лет люди обыкновенно женятся - я поступаю, как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться» [479, III, с. 12]. Не случайно одна из статей вышеупомянутых правил «О браках офицеров» прямо указывала: «Командир отдельной части при испрошении офицером разрешения на вступление в брак обязан рассматривать пристойность брака», причём «для вступления офицера в брак офицер должен прослужить в той части, где он женится, не менее двух лет» (цит. по: [658, с. 28]). Смысл этого требования очевиден: каждый служивый, желающий обзавестись семьёй, должен быть достаточно хорошо известен обществу офицеров-однополчан, в том числе и по своим нравственным качествам.

Выдержав установленный законом возрастной ценз и получив чин поручика, Василий Алексеевич Городцев, наконец-то, женился. Избранницей его стала Елизавета Евгениевна Русанова -дворянка, землячка В.А. Городцева, уроженка Рязанской губернии. Воспитывал осиротевшую Елизавету Евгениевну дядя, полковник Сергей Иванович Русанов - видный туркестанец, участник Кокандского похода 1875-1876 гг., который увенчался окончательным покорением Ферганы, С.И. Русанов командовал 15-м Туркестанским линейным и Ферганским сводным стрелковым батальонами, 4-й Туркестанской линейной бригадой, был комендантом чудного города Маргелана - одного из центров исламской духовности в составе Кокандского ханства. Проявил себя С.И. Русанов и как мастерский стрелок. «В награду отличного мужества и храбрости» не раз удостаивался основных русских орденов: Святых Станислава, Анны и Владимира, в том числе со знаками боевого отличия, т. е. с мечами и бантами. Проведя четверть века в Туркестане, он вернулся в начале 1890-х гг. в Рос¬сию "на покой", где и получил 20-й пехотный Галицкий полк на Черниговщине (подробнее о С.И. Русанове и его семействе см. Прил. 19). Судя по всему, именно родственные связи В.А. Городцева сориентируют его впоследствии на работы по южным губерниям в начале 1900-х гг.

18 апреля 1890 г., в среду 3-й седмицы по Пасхе, на память чудотворной Богородицы, явленной предстоятелю Русской церкви митрополиту Владимирскому святителю Максиму в 1299 г., у четы Городцевых родилась дочь, которая получила вольным, неуставным, образом имя Елена. Если взглянуть на имена родившихся уже в Ярославле братьев Елены (см. Прил. 1), то становится очевидным, что одним из основных чтений В.А. Городцева в то время были русские летописи (а также, скорее всего, Н.М. Карамзин, С.М. Соловьёв, Д.И. Иловайский и прочие классики отечественной историографии); по этим фолиантам он, судя по всему, и давал имена своим детям. В частности, Елена -крещальное имя святой равноапостольной княгини Ольги, чью память Русская Православная Церковь совершает 11 июля. Несомненно также, что новорожденная Елена была названа и в память покойной матушки Василия Алексеевича, Елены Симоновны. Для полноты впечатления можно добавить, что впоследствии Елена Васильевна пойдёт в какой-то степени по стопам отца: накануне Первой мировой войны она занималась как вольнослушатель в Императорском Московском Археологическом Институте [384, с. 42].

Женитьба В.А. Городцева совпала по времени с ещё одной важной переменой в его судьбе. 10 октября 1889 г. Василий Алексеевич, продолжая оставаться батальонным адъютантом, принимает под своё начало полковую команду охотников. Эти команды создавались, согласно приказу по военному ведомству от № 260 1886 г., с целью воспитания солдат, «заблаговременно

подготовленных соответствующими упражнениями к исполнению в военное время отдельных поручений, соединённых с особою опасностью и требующих личной находчивости» (цит. по: [513, с. 320]). Или, как ещё формулировали эту идею в тогдаш¬ней военной литературе, «в настоящее время охотничьи команды признали необходимым и полезным иметь во всех войсках и пользоваться ими, значит, на всех театрах войны, но не только как передовыми, для крайних случаев, а главным образом ожи¬дая от них широкого развития пластунской и партизанской службы» [513, с. 331]. Соответственно подчёркивалось, что для заведывания такими командами «должно назначать лиц предприимчивых, энергичных, отличных в строевом отношении, крепких здоровьем и вполне способных действовать по собственному почину» [195, с. 338].

Но, строго говоря, даже и это было ещё не самое главное. От заведывающего охотничьей командой того времени объективно требовалась весьма серьёзная жертвенность. Специалисты хорошо понимали: «Крайне желательно, чтобы дело обучения охотников было возможно более продолжительное время в од¬них и тех же руках, тем более, что вообще сделать вполне удачный в этом отношении выбор и найти человека, действительно подходящего и искренно преданного этому делу, крайне труд¬но» [513, с. 341]. Правда, в порядке компенсации начальник пол¬ковых охотников пользовался правами ротного командира [195, с. 335], что ставило его, сравнительно с другими, равными ему офицерами, в совершенно особое положение - командира никогда официально не существовавшей, но зато более чем реальной «семнадцатой роты» полка. Весьма показательна здесь разница в степени тех взысканий, что налагались на нижние чины, согласно тогдашнему Дисциплинарному уставу, субалтернами и ротными командирами. Если субалтерн мог воспретить отлучку (по современной терминологии - лишить увольнительной) на восемь суток, т. е. от воскресенья до воскресенья включительно, то ротный - на тридцать суток, т. е. на месяц. Если субалтерн мог наряжать не в очередь на работы до четырёх нарядов, то ротный - до восьми нарядов; аналогично, не в очередь на службу первый наряжал до четырёх суток, а второй - до восьми суток. И, наконец, субалтерн мог подвергнуть нижнего чина лишь простому аресту и только до двух суток; а вот ротный командир -простому аресту до пяти суток, строгому аресту до пяти суток, усиленному аресту до двух суток, а сверх того - подвергнуть состоящих в разряде штрафованных наказанию розгами до пятнадцати ударов (материалы Дисциплинарного устава о взысканиях, которым могли быть подвергнуты нижние чины во време¬на В.А. Городцева, изложены мною по: [615, табл. 1]). Судя по всему, В.А. Городцев, как человек и офицер, вполне соответствовал своему новому положению. Не случайно даже и после того, как он сдаст охотничью команду, сослуживцы будут избирать Василия Алексеевича и членом суда Общества офицеров (суда над офицерами полка), и членом полкового суда (суда над нижними чинами), и членом Распорядительного Комитета Офицерского Собрания (см. Прил. 1). Проще сказать, моральный облик В.А. Городцева в глазах его сослуживцев неизменно оставался безупречен.

При этом, однако, если начальники обычных полковых команд, которые хорошо зарекомендовали себя, сравнительно быстро уходили на роту и далее в Николаевскую Академию Генерального Штаба или же, в худшем случае, на батальон, то специфические требования к полковым охотникам делали весьма желательным бессменное руководство ими в течение длительного времени; так, сам В.А. Городцев провёл в этой долж¬ности десять лет. Вследствие этого продвижение офицера-охотника по службе фактически останавливалось и позднейшая его карьера ставилась даже, пожалуй, под ещё больший вопрос, нежели карьера относительно малоперспективного претендента на Должность командира роты.

А ведь служебные перспективы младших офицеров и без того были при последних наших императорах весьма драматичны. «Чинопроизводство в армейских войсках, особенно в пехоте, как известно, отличается безотрадною безнадежностью» [102, с. 81]. Достаточно сказать, что ротами командовали тогда в среднем по 10-12 и более лет, вследствие чего до 85 % армейских капитанов пребывали в возрасте около 45 лет [ib., с. 82], т. е. фактически готовились уходить в отставку. По другому раскладу, три четверти командиров рот эпохи В.А. Городцева были 40-60 лет [191, с. 44—45] (а, скажем, в возрасте до 30 лет таковых не набиралось и одной десятой процента). Не случайно один из современников В.А. Городцева, генерал-майор А.Е. Снесарёв, зло, но весьма справедливо пишет в своих фронтовых дневниках: «Принцип усталости известным делом нам не знаком (у англичан командиры около 5 лет на одной и той же должности, у нас некоторые, запоздало придя на должность или передержанные на ней, устают, раскисают и ничего не делают). <...> Чтобы человек работал хорошим ходом и полным проникновением в дело, кроме знаний, опыта и чувства долга (плюс честолюбие, гордость, дисциплина...) должны быть: свежесть и новизна, и неудовлетворенное еще чувство любопытства и интереса ко все раскрываемому предмету изучения» [566, 2004, № 3, с. 38].

На таком фоне начальство поручиков и штабс-капитанов над охотничьими командами русских полков и батальонов превращалось в более чем откровенное самопожертвование на благо Веры, Царя и Отечества, в прямую «службу Отечеству и охоте». Достаточно отметить, что сам В.А. Городцев выйдет в штабс-капитаны лишь 39-ти лет от роду, да и то на вакансию, т. е. по остаточному принципу (см. Прил. 1). Правда, к этому времени он уже будет вполне состоявшимся археологом-профессионалом; но, с другой стороны, ничего, крупнее роты, за четверть века службы так и не возглавит. Сдав в 1899 г. охотничью команду, В.А. Городцев получил отнюдь не батальон (на что, вообще-то говоря, он вполне мог рассчитывать), но опять же роту. Впоследствии он так и останется ротным командиром вплоть до 1906 г. (с перерывом в октябре 1903 - июне 1905 гг. на службу при штабе Московского военного округа). С этой более чем скромной должности ротного командира В.А. Городцев и ушёл в отставку. Он оказался в самой массовой категории тогдашних русских капитанов, две трети которых не имели реальной возможности выйти в подполковники, а потому были вынуждены покидать армию «по расстроенным домашним обстоятельствам» в ещё вполне пригодном для службы возрасте [191, с. 45]. Следует, помимо прочего, иметь в виду, что для русских людей того времени и той культуры данное «обстоятельство» было гораздо более серьёзно и болезненно, нежели для людей нашего времени.

Возвратимся, однако, к новому роду службы Василия Алексеевича Городцева. Имя «охотников» было дано вновь учреждённым полковым командам отнюдь не случайно. По-русски охотник - это «ловчий», охота - «ловь», а «ловище» - место, где ловят зверя или рыбу. Но вот уже «ловительство» или «ловление» -это засада, укрытые в засаде воины; «ловитель» - тот, кто пребывает в засаде, а «ловительствовати» означает нападать внезапно на неприятеля посредством скрытых в засаде ратников. Соответственно, «ловитва» суть корысть, грабёж или добыча (трофей), а «логатай» - разведчик, лазутчик [161, с. 286]. Иначе говоря, в русском восприятии партизанская, разведывательно-диверсионная сфера боевой деятельности, т. е. «исполнение отдельных поручений, соединённых с особою опасностью и требующих личной находчивости», издавна и прочно ассоциировалась именно с охотой.

Примечательно, что так обстоит дело не только у нас. Рейнджеры США до сих пор сохраняют имя, усвоенное ими еще в 1750-е гг. от соответствующего рода войск Британской Империи («рейнджер» (гаngег) - от староанглийского
«гаungiег», пеший охотник, т. е. охотник-простолюдин, браконьер, бродяга) [415, с. 15; 46, с. 16]. Правда, со временем понятие «рейнджер» несколько облагородилось, и теперь в Англии это уже не браконьер, но смотритель Королевского охотничьего парка. Ещё пример: в годы Первой мировой войны первые по времени истребительные эскадрильи германских ВВС также были названы именно «охотничьими командами» (Ягдштаффель), а позже противотанковые самоходные орудия Вермахта нарочито именовались

«охотничьими»: «Ягд-Пантера», «Ягд-Тигр» еtс. В то же время само охотничье дело и впоследствии продолжало занимать в системе боевой подготовки нашей армии важное место. Показательный пример: первые военно-охотничьи общественные организации появились в составе РККА ещё по ходу Гражданской войны, а когда приказом Реввоенсовета Республики от 10 октября 1921 г. была создана Центральная Комиссия по охоте и рыболовству при Главном Штабе РККА, её первым по времени председателем стал уже упоминавшийся мною в этой главе А.А. Самойло - одна из ключевых фигур в русской военной разведке.

На протяжении ХVIII-ХIХ вв. русская армия была едва ли не единственной из армий мировых держав, которая сохраняла постоянный кадр охотничьих команд как в военное, так и в мирное время (этим не могла похвастаться в то время даже Британ¬ская Империя). Правда, «мирные» русские охотники имели место до 1880-х гг. только на Кавказе, где всю свою службу проводили в охоте на горцев. Однако во второй половине XIX в. клю¬чевые стратегические установки военного строительства серьёз¬но изменяются. «При нынешних войнах события весьма скоротечны, - справедливо подчёркивал современник В.А. Городцева, также имевший прямое отношение к делу создания охотничьих команд, - и нельзя рассчитывать, как было возможно раньше, в начале кампании сформировать и обучить охотничьи команды для последующих действий. Теперь необходимым является уже ко дню окончания мобилизации быть во всеоружии. Для этого... нужно, конечно, за эти четыре года (тогдашнее время срочной службы нижних чинов. -А.Ж.) употребить все средства и вести самые усиленные занятия, чтобы выработать действительного охотника» [513, с. 331].

Соответственно, программа подготовки охотничьих команд была весьма насыщенной, и насыщенной довольно своеобразно. «Выбор специальных занятий... и способ их упражнений должны быть согласованы с местными условиями и с главною целью воспитания этих людей - приучением их к выполнению особо опасных и трудных личных поручений в военное время» [195, с. 335]. Прежде всего от солдат-охотников требовалась информационная составляющая достаточно высокого уровня - не просто грамотность, но известного рода начитанность и ориентировка по части «полезных в военно-воспитательном отношении книг» [513, с. 324].

Основным руководством для подготовки охотников служила в то время «Партизанская война» - фундаментальный труд начальника Оренбургского казачьего юнкерского училища полковника (впоследствии генерал-лейтенанта) Ф.К. Гершельмана, изданный в 1885 г., как раз в процессе подготовки к повсеместному учреждению охотничьих команд [103; 240, с. 16]. Родным братом автора «Партизанской войны» был Сергей Константинович Гершельман (1854-1910) - офицер Генерального Штаба, георгиевский кавалер, герой Русско-турецкой и Русско-японской войн, начальник штаба Сибирского военного округа (в Омске), а затем, с января 1906 и до марта 1909 г. - командующий войсками Московского военного округа и московский генерал-губернатор (в последней должности - с июля 1906 г.) [142, по именному указ.; 222, с. 318]. Таким образом, генерал-лейтенант С.К. Гер¬шельман станет крайним по времени окружным начальником В.А. Городцева, а затем - набольшим его начальником в первые годы статской службы, связанной не только с Императорским Российским Историческим Музеем, но и с Московским Археологическим Институтом.

На рубеже 1880-1890-х гг., помимо книги Ф.К. Гершельмана, при подготовке охотников использовались и другие, ставшие к тому времени классикой труды отечественной военно-научной мысли. Это прежде всего «Опыт теории партизанского действия», изданный в 1822 г. прославленным военачальником и поэтом Денисом Васильевичем Давыдовым (1784-1839), а также монография «О партизанских действиях в больших размерах, приведенных в правильную систему и примененных к действиям армий вообще и наших русских в особенности» 1859 г., принадлежащая перу учёного генерала, князя Николая Сергеевича Голицына (1809-1892) [134; 135; 110; 240, с. 15-16]. Несколько позже, уже в Ярославле, В.А. Городцев сможет использовать для подготовки своих охотников ещё одно пособие - «Партизанские действия» преподавателя Тверского Кавалерийского Юнкерского Училища подполковника В.Н.

Клембовского, изданные в 1894 г. [249; 240, с. 16-17]. Разумеется, при подготовке городцевских охотников использовались и неопубликованные материалы, которые отражали недавний богатый опыт противоштурмовой аванпостной службы, а также снайперской работы самих русских гренадер под Плевной [11, с. 21-25].

Стрелковая подготовка охотников имела во время В.А. Городцева не менее усиленный, жёсткий характер, нежели подготовка интеллектуальная. Предполагалась систематическая практика «исключительно в одиночной стрельбе в мишени фигурные во весь рост, поясные и головные, как стоящие на месте, так, в особенности, двигающиеся и выскакивающие» [513, с. 324]. Благодаря этой практике, каждый солдат-охотник должен был избавиться, на уровне инстинкта, от общевойскового навыка залповой, коллективной (т. е., строго говоря, безответственной) стрельбы в составе цепи и приучиться к целевой, охотничьей стрельбе исключительно по конкретному врагу. Подчёркивалось, что применительно к составу охотничьих команд решительно «следует избегать избрания стрелков 3-го разряда» [195, с. 337], т. е. худших, безнадёжных по индивидуальным показателям стрельбы в цель. Иначе говоря, отбирая кандидатов в охотники, старались избегать бойцов, мало пригодных для поражения конкретного противника (а значит, непригодных преж¬де всего к элементарной самозащите, поскольку умение метко стрелять -это, действительно, право, а не обязанность солдата).

Далее, в охотничьих командах «глазомерное определение расстояний должно проходиться, как установлено для офицеров и унтер-офицеров. Усиленные занятия гимнастикой: активная гимнастика на самых разнообразных машинах и затем полевая гимнастика должны получить весьма широкое развитие. Особое же внимание обращается на обучение свободному прохождению и преодолению как днём, так в особенности ночью естественных и искусственных преград» [513, с. 325]. Большое значение придавалось внедрению в повседневный обиход нижних чинов охот¬ничьих команд «разных атлетических игр», рукопашному бою, а также умению ходить на лыжах [207, I, с. 88]. Высоко ценилось и «обучение плаванию как обязательный и весьма важный отдел. Следует добиваться, чтобы все люди были отличными пловцами и могли бы долго держаться на воде не только нагими, но и в одежде, и с ношею. Необходимо тоже, чтобы охотничьей команде были вполне известны разные сноровки и способы для переправы целых частей вплавь при помощи разных пловучих снарядов из подручного материала. Возможно частые упражнения в совершении быстрых и больших переходов, как днём, так и ночью, целою командою и в одиночку. <...> Самые частые занятия сторожевою и разведывательною службою. <...> Для приучения к разведкам можно, например, давать поручения по сбору каких-либо сведений попутно» [513, с. 325], в том числе при убытии в дальние командировки по соседним частям и большим городам, в домашний отпуск и пр.

В общем, «воспитание и обучение людей команды должно вести таким образом, чтобы они дали в результате высшее развитие в людях смелости, ловкости, выносливости, сметливости, глазомера, искусства стрельбы, привычки ориентироваться везде днём и ночью и т. п. военных качеств, а также и навыка в разных военных сноровках и хитростях. <...> Вообще нужно сказать, что всякое занятие, могущее принести пользу, могло бы быть применено, что вполне будет зависеть от местных обстоятельств» [ib., с. 324, 327]. Неудивительно поэтому, что охотников - «штучный товар» русского Военного Ведомства - тщательно, весьма заботливо берегли. В частности, их настоятельно (на уровне дивизионного приказа) рекомендовалось не использовать при ликвидации «народных волнений» (что в своё время лично коснётся, и не раз, В.А. Городцева). В одном из соответствующих при¬казов командующего 3-й гренадерской дивизией командиру полка фанагорийцев так именно и подчёркивалось: «Не считая в этом числе нижних чинов охотничьих команд, которые должны быть оставлены в лагерях» [682]. При этом, однако, не кто иной, как сам командир полка, в соответствии с «Уставом о службе в гарнизоне», назначался начальником отряда, командируемого «к месту народных волнений». В то время военные специалисты ещё хорошо понимали: «всякий наряд для содействия гражданским властям всегда развращающе действовал на войска, невольно приобщая их к политике. А поэтому пользоваться ими надо было всегда с большой осмотрительностью» [142, II, с. 148].

Вместе с тем, русские воины, прошедшие через охотничьи команды, очень высоко ценились в запасе. Так, именно «бывшим в охотничьей команде, имеющим награды за разведку, отличную стрельбу и знаки отличия Военного Ордена» отдавалось предпочтение при наборе в филерскую, т. е. оперативную, службу Охранного Отделения Департамента Полиции [225, с. 262]. Предполагалось, что именно тот солдат, который вышел из охотников, «должен быть политически и нравственно благонадёжен, твёрдый в своих убеждениях, честный, трезвый, смелый, ловкий, развитой, сообразительный, выносливый, терпеливый, настойчивый, осторожный, правдивый, откровенный, но не болтун, дисциплинированный, выдержанный, уживчивый, серьёзно и сознательно относящийся к делу и принятым на себя обязанностям; крепкого здоровья, в особенности с крепкими ногами, с хорошим зрением, слухом и памятью, такою внешностью, которая давала бы ему возможность не выделяться из толпы и устраняла бы запоминание его наблюдаемыми» [ib.].

Соответственно, приноравливаясь к «местным обстоятельствам», велось и обучение охотников городцевской 3-й гренадерской дивизии, в состав которой входили две бригады - 9-й и 10-й (первая бригада), 11 -й и 12-й (вторая бригада) гренадерские полки, а также 3-я гренадерская артиллерийская бригада, которая стояла тут же, в Рязани (собственная кавалерия русским гренадерам в то время, к сожалению, вообще не полагалась). В качестве установочного руководства 3-я дивизия использовала программу, которая была своевременно отработана в 10-м гренадерском Малороссийском генерал-фельдмаршала графа П.А. Ру¬мянцева-Задунайского полку. Этот полк стоял тогда в Моршанске, уездном городе Тамбовской губернии (см. Прил. 16). Начальник дивизии, рекомендуя своим охотникам-гренадерам вышеозначенную программу для употребления по ходу боевой учёбы, обращал их внимание на то, «что эти занятия в этом полку ведутся очень успешно и что вообще всё это дело там очень целесообразно поставлено» [367]. Как следует из Прил. 17, установочные идеи полковой охоты реализовывались В.А. Городцевым весьма плодотворно, в результате чего его солдаты не только получали качественную подготовку, но и грамотно выходили как формирование на новые организационно-тактические уровни. Можно отметить, что сам В.А. Городцев, учитывая отсутствие у гренадер кавалерии, уделял особое внимание именно конной подготовке охотников и командируемых к ним на время больших маневров ординарцев полка. Об этом он помнил и несколько десятилетий спустя, когда зафиксировал данное обстоятельство в ретроспективных зарисовках, посвященных службе в окрестностях Рязани [65, с. 8].

Важным этапом в организационно-штатном становлении охотников-фанагорийцев становится приказ, отданный командиром полка полковником Л.А. Малишевским в июне 1892 г. -как раз накануне передислокации полка в Ярославль. Согласно этому приказу, «для управления батальонными охотничьими командами» в помощь В.А. Городцеву были назначены четыре офицера-субалтерна от каждого батальона (см. Прил. 17). Прежде в полковой команде охотников значилось 65 человек - по од¬ному бойцу от взвода(соответственно 4 от роты и 16 от батальона, один из каждых 5 6-ти - унтер-офицер) плюс начальник команды. Теперь, по назначении субалтернов полковой охотничий расчёт стал выглядеть так: 60 (т. е. пять дюжин) бойцов при 4-х

субалтернах, 4-х их заместителях, унтер-офицерах, и одном стар¬шем офицере (в данном случае - В.А. Городцеве).

Отныне Василий Алексеевич получил возможность на общем сборе команды, оставив в своём распоряжении штабную дюжину, распределить охотников подвунадесять при собственном офицере и его товарище каждая группа (или две группы по шесть человек при командире, обер-офицере или унтер-офицере, каждая). Иначе говоря, у охотников-фанагорийцев ко времени ухода из Рязани наконец-то сложился оптимальный по гибкости тактический расчёт людей, основанный на дюжинной кратности - классический расчёт подразделений партизанско-пластунской службы.

Следует отметить, что в основе такого расчёта лежит выверенная веками боевая организация, которая нашла отражение в известном русском присловье: «Один в поле - не воин». Действительно, воин в поле - не один, воин в поле - это пара. Универсальная боевая единица есть тандем, пара воинов, которые чувствуют друг друга на уровне нервов и работают спина к спине. Не случайно и в наши дни специалисты настойчиво советуют бойцам: «Всегда имей партнёра. Если даже этого не сделает командир, то разбейтесь на пары сами. Всё время держитесь друг друга, а каждая пара - своего подразделения. Как бы ни было трудно, следите друг за другом и помогайте: огнём, словом, дыханием, патронами, шуткой... Передвигайтесь по очереди. Один наблюдает и прикрывает - другой перебегает. Потом наоборот. Вы двое - единое целое. Из множества этих целостей состоит ваш взвод, ваша рота» [572, с. 42]. И, что важно в случае В.А. Городцева, из пяти-семи таких целостей вырастает дееспособная пластунско-партизанская группа.

Наш современник (позывной - «Монах»), командир парашютно-десантной роты морской пехоты Северного флота, так подытожил один из аспектов своего опыта работы в Грозном в начале 1995 г.: «Наличие в роте трёх офицеров (включая меня) и прапорщика позволяло добиться хорошего управления всеми четырьмя штурмовыми группами по 12-14 человек в каждой. Использование большего количества людей - нецелесообразно» [162, с. 6]. И не просто нецелесообразно; двунадесятые группы, «ввиду своей малочисленности, были очень слаженными коллективами: антагонистические отношения между дюжиной лю¬дей - а именно столько человек обычно насчитывала одна группа - не позволили бы ей успешно действовать» [656, с. 5]. Другой современный специалист весьма образно, красноречиво и, вместе с тем, очень точно в профессиональном отношении обосновал дюжинный расчёт группы: «Когда я выходил на засадные действия, брал с собой 12 человек. Во-первых, это не 13, во-вторых, у Христа 12 апостолов, ну и главное - это наиболее удоб¬ное для деления число. Делится на шесть пар, на четыре тройки, на три четвёрки и на две шестёрки. То есть наиболее удобное для оперативного использования количество людей» [253, с. 10]. Аналогичным боевым опытом делится его коллега: «Что касается количества бойцов, я почти всегда использовал группу из 12 человек. Это оптимальная численность для того, чтобы... дейс¬вовать по любому варианту» [257, с. 13]. «В случае необходимо¬сти, - вторит этим русским офицерам ещё один наш современник-профессионал, - группа могла разделиться на четвёрки, тоойки или двойки, способные самостоятельно выполнять задачи и принимать ответственные решения» [144, с. 8]. Так же думали в годы Великой Отечественной войны [204, № 3, с. 15]; более того: дюжинный расчёт подразделений «особой важности» имел место, что называется, всегда. В качестве примера можно привести опыт тысячелетней давности, когда отряд берсерков Скандинавии состоял обычно из двенадцати человек [106, с. 108].

Для полноты картины остаётся добавить, что каждая из четырёх городцевских команд охотников при новой штатной организации могла действовать под началом собственного младшего обер-офицера не только по полку, но и самостоятельно, в объёме задач батальона. При этом остальные команды в трёх-четвертном и даже, на худой конец, половинном составе сохраняли возможность достаточно эффективно работать в объёме полка. Проще сказать, в случае крайней нужды и на сравнитель¬но короткое время гренадерский Фанагорийский полк мог «размножиться» о линии охочкомандной службы в два-три раза, вполне сохраняя при этом свой боевой потенциал.