Теперь самое время вернуться к археологическим трудам Рязанской Ученой Архивной Комиссии в первые годы её существования, поскольку В.А. Городцев был прямым и весьма заинтересованным их свидетелем. Более того, под непосредственным впечатлением от этих изысканий он, собственно, и сам занялся археологией.

Установочные работы 1885 г. дали А.В. Селиванову возможность обдумать сложившуюся ситуацию и развернуть на следующий сезон уже планомерные исследования по заранее разработанной программе. В этот год преимущественное внимание было обращено Алексеем Васильевичем на две группы древностей - на памятники Касимова и Старой Рязани. В Касимове А.В. Селиванов откопал на Старо-Посадском кладбище «три больших надгробных камня с разными украшениями и надписями, представляющих весьма важное значение для истории Касимовского царства» [520]. Надписи эти были сфотографированы В.Н. Либовичем и направлены для прочтения Василию Васильевичу Радлову (1837-1918) в Императорскую Академию Наук, а также профессору Фёдору Евгениевичу Коршу (1843-1915) в Императорский Московский университет [522, с. 16; 521, с. 28-30; 327, с. 307-308]. Эти работы были замечены также и в Императорском Археологическом Институте. Тогдашний его директор И.Е. Андриевский, говоря об изысканиях в Касимове,подчёркивал: «В отчетном году, впрочем, только Рязанская Комиссия (из числа уже образовавшихся к тому времени. - А.Ж.) самостоятельно занималась раскопками» [8, с. 546].

Кроме того, в Старой Рязани, на месте одного из древних православных храмов, Алексеем Васильевичем были выполнены раскопки по случаю возведения здесь часовни в память убиенных Батыем рязанских князей. В ходе работ обнаружились остатки кирпичных стен, строительный мусор и пара разрушенных погребений. Но в целом А.В. Селиванов остался недоволен результатами этих своих изысканий. «Сделанные раскопки не обнаружили ничего интересного», - несколько обиженно отметил он в отчёте [520]. Кроме того, А.В. Селиванов провел в 1886 г. обширные разведки в Касимовском, Зарайском, Пронском и Скопинском уездах [ib.; 522, с. 16], а в годовом отчёте Комиссии сообщил также, что «некоторые другие члены ее в течение летнего времени производили осмотры с археологическою целью различных памятников Рязанской древности» [522, с. 16]. Имена этих исследователей не названы, однако, принимая во внимание развернутые вскоре активные действия «Зарайской группы» любителей древности, можно предположить, что речь у А.В.Селиванова идёт именно о тех членах Комиссии, которые занялись археологией еще в 1884 г.

Действительно, уже в апреле 1887 г. известные читателю по предыдущей главе полковник А.А. Марин, о. И.В. Добролюбов, Ф.Н. Китаев, а также законоучитель Зарайского Реального Училища протоиерей Сергей Алексеевич Чучкин (член Рязанской Учёной Архивной Комиссии, как и Ф.Н. Китаев, с 28 октября 1884 г.) выступили с инициативой проведения раскопок на территории Зарайской крепости [452, с. 61]. Заручившись поддержкой Комиссии, а также лично рязанского губернатора генерал-майора Дмитрия Петровича Кладищева [455, с. 120] (в этой должности с февраля 1886 по февраль 1893 г.), зарайские археологи приступили к работам. На этот раз ими руководил полковник А.А. Марин: именно ему, как уездному воинскому начальнику, приличествовало, конечно же, возглавить раскопки в крепости. Зарайцы обнаружили древнее кладбище, остались этим весьма Довольны, и А.А. Марин выразил в своём отчете надежду, что «раскопки будут продолжаться» [524, с. 194]. Кто же знал тогда, что стоит лишь выйти за Никольские ворота родной крепости, заложить на площади хотя бы небольшой раскоп - и оказаться тем самым открывателями первого на Рязанщине памятника эпохи палеолита [7, с. 7]. А ведь этот памятник мог так достойно восполнить одинокую в то время Карачаровскую стоянку графа А.С. Уварова! Однако я с большим сожалением вынужден констатировать, что на этом полевом сезоне зарайская исследовательская группа надолго приостанавливает свои, много обещавшие работы. Здоровье Александра Аполлоновича Марина серьёзно пошатнулось, и вести активные изыскания он больше не мог. Полтора года спустя, в апреле 1889 г., о. И.В. Добролюбов пишет об этом А.В. Селиванову так: «Марин Вам кланяется и изъясняет, что доселе он ничего не делал для Рязанской Архивной Комиссии по причине болезни, а не потому, что охладел к ней; сердце его по-прежнему с открытием весны запылало любовию к наукам и искусствам» [149]. Но возраст, однако, брал своё...

Зато в том же 1887 г. приступила к изысканиям еще одна группа местных исследователей. Используя данные разведок А.В. Селиванова, члены Учёной Архивной Комиссии - преподаватель Рязанской Духовной Семинарии коллежский советник Александр Павлович Доброклонский, врач Николай Николаевич Баженов и гласный Губернского Земского Собрания от Спасского уезда Александр Павлович Галахов, - руководимые самим Алексеем Васильевичем, провели раскопки Кириллова Городка близ села Половского Спасского уезда. Здесь был выявлен «весьма интересный тип древнего укрепления, состоящего из полукруглого вала, внутри которого во всю его длину проходит свод из обожженной кирпичной глины. Найденные в Городке черепки от горшков, имеющие совершенно своеобразный вид, и самая форма Городка, до сего времени нигде не описанного, также заслуживает внимания» [456, с. 123; 524, с. 194]. Соответственно, было намечено продолжение полевых работ в Кирилловой Городке на следующий год (можно добавить, что несколько лет спустя этим памятником займётся, и весьма плодотворно, сам В.А. Городцев [119, с. 627-628]). Затем А.П. Галахов и Н.Н. Баженов уже самостоятельно, без А.В. Селиванова, исследовали расположенный неподалеку курган, в котором оказалось большое коллективное погребение, причем Н.Н. Баженов взялся провести антропологический анализ добытых черепов [524, Отч.87,с. 194].

Продолжились работы и на магометанских кладбищах Касимова. В июле 1887 г. А.В. Селиванов и техник Строительного Отделения Правления Рязанской губернии надворный советник Михаил Саввич Никитин, который вел в текии Шах-Али реставрационные работы, раскопали подвал на предмет уточнения его конструкции и обнаружили здесь несколько переотложенных погребений. В задачу А.В. Селиванова по должностям секретаря Губернского Статистического Комитета и правителя дел Учёной Архивной Комиссии входил также научный контроль за действиями местных реставраторов [455, с. 120; 327, с. 306-307].

Тогда же член Архивной Комиссии М.П. Новиков продолжил прошлогодние исследования Алексея Васильевича в другой Касимовской текии, Авган-Мухаммед-султана, где откопал по ходу реставрационных работ еще одну надгробную плиту и сфотографировал все архитектурные сооружения [455, с. 148; 524, с. 194; 327, с. 308]. Снимки М.П. Новикова вновь были отправлены для чтения профессору Ф.Е. Коршу в Восточное Отделение Императорского Московского Археологического Общества; кроме того, эти же камни читал выпускник Императорского Археологического Института, чиновник Московского Главного Архива Министерства Иностранных Дел Владимир Константинович Трутовский (1862-?) [610]. 20 сентября 1887 г. он был принят в члены Рязанской Учёной Архивной Комиссии. Позднее, в начале XX в., В.К. Трутовский, уже будучи хранителем Оружейной Палаты Московского Кремля и камергером Высочайшего Двора, станет коллегой В.А. Городцева по учреждению Императорского Московского Археологического Института имени Императора Николая II и по преподавательской работе в нём.

Рязанскими древностями заинтересовались в это время и столичные археологи. Так, в заседании Рязанской Учёной Архивной Комиссии 5 июня 1887 г. обсуждалось «письмо г. Рязанского Губернатора на имя Председателя Комиссии об оказании содействия члену Императорского Русского Археологического Общества П.Н. Петрову, командированному от означенного Общества в Рязанскую губернию для археологических изысканий» [454, с. 102]. Губернский секретарь (по табелю о рангах соответствует чину армейского подпоручика) Пётр Николаевич Петров (?—1890) известен в истории нашей науки довольно мало. В январе 1865 г. он становится членом-корреспондентом Императорского Русского Археологического Общества в С.-Петербурге, а в ноябре того же года - действительным его членом. Во второй половине 1870-х гг. П.Н. Петров - секретарь III Отделения Общества, которое ведало изысканиями в области классической, византийской и западноевропейской археологии. П.Н. Петров изучал древности Новгородской губернии и Старой Ладоги [70, по именному указ.], интересовался, как видим, и Рязанской землёй, но, к сожалению, результаты его здешних изысканий пока не выявлены.

Однако при всём оживлении местной научной жизни самым значительным событием рязанской археологии 1887 г. стали, конечно, исследования в Старой Рязани. Началось все с исклю¬чительно добросовестного и древностелюбивого исправника Спасского уезда штабс-капитана Александра Николаевича Шверина, который доложил губернатору, генерал-майору Д.П. Кладищеву, о том, что 12 мая сего года «келейно живущие девицы» обнаружили на городище клад древних серебряных вещей. 20 мая этот рапорт был заслушан по инициативе губернатора в заседании Архивной Комиссии. Рассмотрев дело, члены Комиссии приняли решение командировать А.В. Селиванова к месту находки [453, с. 85], и уже в субботу 23 мая 1887 г. он прибыл в Старую Рязань.

Здесь Алексей Васильевич выполнил небольшие раскопки, которые весьма существенно пополнили находку «келейных девиц» [265, с. 136-137; 650, с. 135-137; 269, с. 144-145]. Кроме того, стало ясно, что на северо-западном мысу этого городища прослеживаются остатки ещё какого-то малопонятного памятника. «Недалеко от места нахождения вещей в том же бугре были найдены следы жженых зерен ржи или пшеницы, а также ближе к дороге - остатки большого медного котла и куски небольшого медного таза с изображениями женских фигур и с надписями. Кроме того, от одного из крестьян был мною приобретен найденный на вершине бугра при копании могилы за несколько дней до моего приезда костяной нож с вырезанным на нем узором» [523, с. 101]. Лишь несколько десятилетий спустя это местонахождение было достаточно надежно идентифицировано уже советскими исследователями как языческое мольбище [491, с. 95], хотя в том, что это именно капище, особо не сомневался и сам автор находки.

5 июня 1887 г. А.В. Селиванов отчитался перед сочленами о результатах своей поездки; при этом он сопоставил вновь найденный клад с типами вещей из Переяславских курганов, раскопанных графом А.С. Уваровым ещё в первой половине 1850-х гг. [523, с. 101]. Доклад Алексея Васильевича понравился, и было принято решение: «производство дальнейших раскопок в Старой Рязани поручить Правителю дел А.В. Селиванову по мере возможности и средств» [ib., с. 102]. Кроме того, по ходатайству Учёной Архивной Комиссии, которое организовал А.В. Селиванов, уряднику 6-го участка Спасского уезда Семёну Фёдоровичу Макарьеву была объявлена от имени рязанского губернатора «благодарность с пропечатанием в Губернских Ведомостях за его распорядительность и полезную деятельность по охранению найденных в с. Старой Рязани предметов древности от бесследного исчезновения их» [455, с. 120]. Составленная в результате всех этих действий коллекция была передана А.В. Селивановым в музей Рязанской Учёной Архивной Комиссии [255, № II (708, Коллекция № 1)]. Неудивительно, что археологическая деятельность Рязанской Комиссии в 1887 г. получила высокую оценку также и от Императорского Археологического Института [9, с. 742-743].

Очевидно, что к этому времени поручик В.А. Городцев Давно уже не был новичком в мире рязанской археологии. И уж если какой-то год на самом деле желательно признать «переломным» в процессе его становления как учёного, то это, без сомнения, 1887-й - год проведения VII Всероссийского Археологического Съезда в Ярославле, который открылся в среду 5 августа, в предпразднество Преображения Господня, заупокойной литургией, панихидой и памятным вечером по двум замечательным деятелям нашей науки: по учредителе археологических съездов в России графе А.С. Уварове и недавно скончавшемся ярославском губернаторе Владимире Дмитриевиче Левшине - почётном председателе местного Предварительного Комитета VII Археологического Съезда. А на следующий день, 6 августа, которым совершался один из самых высокочтимых в Российской Империи и её армии праздников, состоялись торжество открытия и первое рабочее заседание Ярославского Археологического Съезда. Труды Съезда продолжались затем две недели -вплоть до 20 августа. Издание же материалов Съезда было осуществлено, по финансовым причинам, несколько позднее - в 1890-1892 гг.

Сразу хочу подчеркнуть, что в официальном списке участников Съезда в Ярославле Василий Алексеевич Городцев не значится [469, с. 20-28]. Однако как раз на время проведения этого Съезда приходится в интересующем нас году один из отпусков В.А. Городцева «с сохранением содержания», причём отпуск этот хорошо выдержан с учётом не только времени работы VII Археологического Съезда, но и неспешного, в несколько дней проезда через Москву до Ярославля и обратно до Рязани - с 30 июля по 27 августа (см. Прил. 1). Зная изложенную выше хронологию становления научного центра в Рязани, а также оценивая характер постепенного вхождения Василия Алексеевича в археологическую деятельность, уместно сделать вывод, что как раз на этот Съезд 1887 г. ему приспело время явиться в составе вольноприсутствующей «массы публики», тем более что таковая «масса» действительно имела место по ходу Съезда [ib., с. 37].

Важно иметь в виду, что Съезд в Ярославле занимает в чреде Всероссийских Археологических Съездов совершенно особое место. Все предыдущие имели ярко выраженный столичный характер: они проходили либо в державных столицах (Москва и С.-Петербург - I и II съезды, 1869 и 1872 гг.), либо в столицах исторических, региональных (Киев и Тифлис - III и V съезды, 1874 и 1881 гг.), либо, наконец, в столицах просвещения т. е. в университетских городах (Казань и Одесса - IV и VI съезды, 1877 и 1884 гг.). Съезд в Ярославле 1887 г. стал первым, подчёркнуто сориентированным на русскую исследовательскую провинцию, на местные учёные силы, которые работали в отсутствие высших школ, в чувствительном отрыве от них. Не случайно одним из основных направлений в деятельности Съезда в Ярославле стала обстоятельная демонстрация того потенциала, который успел накопиться к этому времени на базе региональных Статистических Комитетов, Архивных Комиссий и других учёных обществ. Вниманию участников Съезда в Ярославле были предложены материалы, отражающие деятельность целого ряда местных центров по изучению древностей, и прежде всего -пространный доклад председателя Распорядительного Комитета Съезда графини Прасковьи Сергеевны Уваровой (1840-1924). Впоследствии при публикации этот доклад был дополнен «Прибавлениями», т. е. обзорами периферийных археологических хранилищ, которые подготовили по просьбе графини местные деятели [614, с. 259-328]. В составе «Прибавлений» есть, конечно же, и каталог Рязанского музея [ib., с. 300-318], подготовленный лично А.В. Селивановым. Так что далеко не случаен тот факт, что и полтора десятка лет спустя, в августе 1901 г., первый в России Областной Археологический Съезд пройдёт опять же в Ярославле.

Рязанскую Учёную Архивную Комиссию на Ярославском Съезде 1887 г. официально представляли А.В. Селиванов и о. И.В. Добролюбов [469, с. 22]. И если отец Иоанн от сообщений воздержался (читатель, я надеюсь, уже понял, что полевиком он, собственно, не был), то Алексей Васильевич выступил с тремя докладами, а также в прениях. В частности, А.В. Селиванов поведал учёному миру «О раскопках внутри текий Шах-Али-Хана и Авган-Мухаммед-Султана в г. Касимове и о реставрации означенных памятников» (утреннее заседание 16 августа в VIII Отделении Съезда, Древности Восточные), а также «Об ошибке, вкравшейся в Свод и Полное собрание законов, относительно находок древних монет» (общее заседание Съезда вечером 19 августа) [ib., с. 81, 102]. Однако важнейшим стал, безусловно, доклад Алексея Васильевича «О находках древностей в селе Старой Рязани, Спасского уезда Рязанской губернии», который был сделан в первый же день работы Съезда - вечером 6 августа в заседании 1 Отделения (Древности Первобытные). В трудах Съезда этот доклад был опубликован под сокращённым названием «Древности с. Старой Рязани» [536].

Если учесть, что на Съезде 1887 г. в Ярославле присутствовал ещё, как минимум, один рязанец, В.А. Городцев, то публичный дебют недавно возникшего провинциального учёного сообщества - в лице чиновника, священника и офицера - следует признать вполне достойным, адекватно отражающим не только положение дел в Рязани, но и всю тогдашнюю русскую научно-исследовательскую ситуацию на периферии. Но даже и это не было, пожалуй, самым главным. 5 сентября 1887 г., отчитываясь в заседании Архивной Комиссии об участии в работе VII Археологического Съезда, А.В. Селиванов совершенно правильно подчёркивал, что «наиболее существенный результат командировки в Ярославль Правителя дел Комиссии заключается в приобретении им чрезвычайно полезных для Комиссии знакомств с учеными представителями археологической науки, из которых многие отнеслись с большим сочувствием к деятельности Архивной Комиссии и обещали ей свое содействие. К числу означенных лиц принадлежат: графиня П.С. Уварова, А.Ф. Бычков, С.М. Шпилевский, граф И.И. Толстой, Д.А. Корсаков и другие. Многие из членов Съезда... изъявили согласие войти в состав членов Комиссии» [455, с. 120-121]. Можно добавить также, что сам Алексей Васильевич, явно по итогам Съезда, был избран 27 октября 1887 г. в члены-корреспонденты Императорского Московского Археологического Общества; действительным членом этого Общества он станет несколько позднее, 19 декабря 1898 г. [220, II, с. 321].

Судя по всему, присутствием В.А. Городцева на VII Съезде в Ярославле вхождение его в отечественную археологию не ограничилось. 1887 г. следует признать также и временем дебютного появления В.А. Городцева в научно-археологическом мире Москвы. Как пишут современные работники ГИМа в юбилейном буклете, посвященном Василию Алексеевичу, «в Инвентарной книге Государственного Исторического музея имеется запись под № 17638 от 1887 г. о передаче Городцовым в фонды музея первых найденных им кремневых орудий со стоянки Борок, которые, по шутливому замечанию Василия Алексеевича, сделали его археологом» [65, с. 10]. Можно предположить, что эта передача состоялась где-то в сентябре - октябре 1887 г., когда подпоручик В.А. Городцев вновь находился в отпуске (см. Прил. 1) и имел возможность лично посетить Москву. В этой связи обращает на себя внимание нетипично длительный, усугубленный летне-осенний отпуск «с сохранением содержания» (см. там же). Очевидно, что командиры Василия Алексеевича пошли навстречу его личным, только ещё формирующимся научным интересам и отпустили офицера в самый разгар учебно-боевой подготовки и в Ярославль, и в Москву, а может быть, не только в эти города.

С учётом же всего, о чём до сих пор шла речь в данной монографии, логично предположить, что неолитические кремни, пожертвованные В.А. Городцевым в 1887 г., представляют собой находки не только этого года, но и более раннего (а возможно - и гораздо более раннего) времени. Три из этих артефактов недавно опубликованы в вышеупомянутом юбилейном буклете, где аттестованы как «первые кремневые орудия, найденные В.А. Городцовым в 1887 г. на дюне Борок. III тыс. до н.э.» [№.]. А всего таковых кремней и керамики, полученных от В.А. Городцева в 1887 г., значится, согласно печатному каталогу ГИМа, 48 номеров под двумя инвентарями - № 17638 и 42686 [237, с. 33]. Сам Василий Алексеевич впоследствии великодушно

«жертвовал» сборами на Окских дюнах, выполненными до 1888 г., как предысторией собственного научного роста и практически не вспоминал о них в печати. Однако эта понятная и достойная позиция не снимает с позднейших историографов обязанности проникновения в существо дела, в процесс формирования В.А. Городцева как учёного.

Что же представляли собой те памятники древности, на которых Василий Алексеевич, собственно, и стал археологом-профессионалом? И какое место эти памятники занимали в отечественной археологии того времени? Вообще-то, Окские дюны и на Рязанской, и на Муромской земле русская образованная публика, имевшая здесь свои поместья, давно и хорошо знала. Вот, к примеру, осеннее впечатление 1812 г. от Рязанских дюн уже упоминавшегося здесь 26-летнего офицера Федора Николаевича Глинки (1786-1880), известного своими позднейшими археологическими изысканиями в Тверском крае и личной дружбой с графом А.С. Уваровым, в честь которого он писал прочувствованные стихи [18, с. 88-92; 180]: «В разных местах приметны на берегах Оки огромные горы сыпучего песку: кто насыпал их? Веки или наводнения? Песчаные берега, осенённые тёмно-зелёными елями, под туманным небом представляют унылые Оссияновские картины» [109, с. 25]. Однако археологические находки в этих впечатляющих «горах сыпучего песку» долгое время оставались под спудом.

В сколько-нибудь значительном количестве артефакты стали обнаруживаться здесь лишь в середине XIX в. - после того, как где-то с 1830-1840-х гг. местные мужики, которые постепенно становились фактическими хозяевами угодий, начали крупномасштабные вырубки лесов; естественно, что вслед за этим пришли в движение дюны. «Тут песчаные пригорки или возвышенности обнажают сыпучесть своих песков. Кое-где пески ещё прикрыты тощим слоем дерна, а кое-где стволами и корнями срубленных сосен. Между оставленными стволами нет почти никакой травы, зато большие обширные корни срубленных сосен удерживают песок от разрушения. Впрочем, несмотря даже на содействие этих корней, при весеннем разливе, когда вода подымается в затоне и подходит к песчаным возвышенностям, то подмывает их и уносит с собою песок. Такое же пагубное влияние имеют проливные дожди и сильные ветры, и оттого после таких размывов обнажается большое количество каменных орудий, звериных костей и в особенности глиняных черепков» [612, II, с. 295-296]. Граф А.С. Уваров дал эту характеристику применительно к Волосову, но она вполне приложима ко всем вообще дюнным памятникам Поочья.

Несколько отвлекаясь, считаю нужным подчеркнуть: процесс отмены крепостного права вообще сыграл в судьбе наших археологических памятников губительную роль. Так, по свидетельству А.П. Богданова, «никогда не было такой настоятельности в изучении курганов, как в настоящее время, ввиду систематического уничтожения их. Является крайняя необходимость снять общую карту размещения курганов в Московской губернии, если мы хотя немного дорожим нашими первобытными памятниками. Курганы перешли во многих местах в собственность крестьян, которые, дорожа землею, понемногу начинают распахивать и раскапывать их - тем более, что земля с них считается во многих местах особенно годною для насыпки над на¬катами или для других хозяйственных потребностей. В некоторых курганах вырыты погреба, другие уничтожаются просто для того, чтобы посмотреть, что в них находится. Когда проводили Владимирское шоссе, то крестьяне разрывали те курганы, которые были, на известной высоте своей насыпи, покрыты каменьями, и продавали эти последние. Я нашел уже эти курганы почти совершенно разрушенными, так что достаточно было снять землю на пол-аршина (в пределах 30-35 см, т. е. на штык. - А.Ж.), чтобы дойти до костяка. В этой же местности (Обухово, Богородского уезда) много курганов было снесено потому, что на фабрику земля требовалась» [47, с. 13]. А ведь это ещё только одно из первых впечатлений, опубликованное всего лишь в 1867г.!

Что же касается динамики разрушения Окских дюн, то её хорошо передал на исходе 1880-х гг. (т. е. как раз тогда, когда - В.А, Городцев приступил к археологическим изысканиям) сын Алексея Сергеевича, граф Ф.А. Уваров. Сделал он это применительно к окрестностям Касимова, который расположен несколько выше Волосова по Оке: «Старики соседних деревень хорошо еще помнят, что вся цепь бугров была значительно выше, что cамый "яр" или высота их, как они говорят, был гораздо ближе к Реке, нежели теперь. Таким образом выходит, что с каждым годом, с одной стороны, общая высота бугров уменьшается, с другой стороны - центр бугров, мало помалу, перемещается к западу, отдаляясь от реки. Весенние разливы Оки и были причиною случайного открытия на вышеупомянутых буграх» [613, с. 329] различных археологических памятников. «Этот бугор, - пишет граф Ф.А. Уваров об одном из таких местонахождений, - благодаря тому, что состоит почти исключительно из чистого песку, ничем не покрытого и едва на восточном склоне поросшего травой и редким кустарником, подвергся более других разрушительному действию Оки во время половодия. Массы песку снесены с него на луга к Оке. Весною он, за исключением высшего своего пункта (указанного на плане) и поросшего дубняком, и еще небольшой полосы около него, весь покрывается водой, после схода которой на поверхности его и на лугу около него оставалась масса вещей. Сколько их погибло таким образом, видно из того, что крестьяне говорят, что собирают их более 20-ти лет (т. е. где-то с 1860-х гг., как и в Дубровичах. - А.Ж.); при этом собирались в прежнее время вещи пудами и продавались на слом или в Касимов, или соседним кузнецам. В последнее время находки, естественно, стали реже» [ib., с. 330-331].

Впоследствии сам В.А. Городцев будет напрямую связывать судьбу культурного слоя на дюнных памятниках Поочья с нюансами здешней хозяйственной деятельности. Так, посетив в 1895 г. один из памятников в окрестностях села Муромино, Рязанского уезда и губернии, он констатирует: «При последнем осмотре дюны замечено, что виденные в 1890 г. обнаженные площади сыпучего песка вновь покрылись травою и движение дюны почти совершенно прекратилось. Причина такого явления заключается в том, что на дюне перестали пасти стада. Движение песков продолжается только в одном западном конце дюны, где и были встречены чрезвычайно обильные россыпи битой глиняной посуды весьма древнего типа» [119, с. 624].

Однако куда чаще Василий Алексеевич будет сталкиваться с иной ситуацией - вроде той, что сложилась на памятнике близ села Казарь, бывшего в домонгольский период городом. «К югу, за окраиной села, озеро Валтусово образует длинный залив Узяк, за которым простирается не особенно обширная площадь, называемая "Островом". В настоящее время поверхность Острова ровна, почти не возвышается над прилегающими поемными лугами и ежегодно заливается весенними разливами р. Оки; но, по словам жителей, лет десять тому назад (т. е. в середине 1880-х гг. -А.Ж.) поверхность Острова имела высокий, бугристый рельеф и он не заливался весенними разливами. Уничтожение бугров Острова произошло вследствие движения песков, из которых они слагались, и размыва подошвы их весенними разливами. Во время разрушения поверхности Острова обнажалось большое количество кремневых стрел и разных поделок из кремня, а наряду с ними - и металлических предметов, в роде железных мечей, копий, долот, разных медных вещей, цельных глиняных горшков и двух жерновов, формою похожих на современные. Количество этих предметов, говорят, было весьма значительно. Остров представлял из себя не что иное, как островную дюну, с уничтожением которой, вероятнее всего, погибли памятники нескольких культурных наслоений, обычно сопровождающих островные дюны долины р. Оки» [ib., с. 625].

Выход множества древностей на «обливных буграх» («появление этих предметов на поверхности бугра обязано полой воде, которая в весеннее время, при разливе реки Оки, омывает боковые откосы данной местности, отчего она и называется «обливной бугор»» [152, с. 112]) породило хотя и печальное, но вполне закономерное следствие. Поначалу «находимы были крестьянами каменные стрелы, по суеверию относимые к громовым, которым они приписывают целебную силу от разных болезненных недугов. Крестьянские ребятишки всегда собирали там, для своих игр, кремневые осколки и т. п., называя их чекушками» [ib.]. Затем было начато целенаправленное добывание кремешков «на продажу рехнувшимся господам» [285, с. 389], что стало вскоре довольно прибыльной «статьёй», «как они называют все остатки от древнего человека» [ib.] - во всяком случае, в Волосове.

«Кладоискательство среди волосовцев было распространено в течение многих лет, - констатировал один из ранних советских краеведов. - Муромские и другие скупщики периодически являлись в селение и наряжали нести для продажи "громовые стрелки". Волосовцы к этому времени запасали "товар" и сбывали его по 5-10 к. за шт. Один из местных антиквариев имел непосредственную связь с волосовскими крестьянами и особенно с семьёй Андреяновой, выгребая от них находки для продажи любителям (Н.П. Андрин в Муроме, прославившийся печальной известностью фальсификатора всевозможных древностей). Благодаря его деятельности, "Волосовский каменный век" можно видеть в витринах музея в г. Владимире, в Нижнем и в других местах, не считая Москвы» [515, с. 4].

И, наконец, следом за торгашами шли аборигены - собиратели древностей. «Коллекции небезызвестного А.Ф. Жадина, художника Куликова и теперь уже умершего Н.Г. Добрынкина, собранные через указанное посредничество и самостоятельно, и составили те собрания, которые теперь имеет Муромский музей» [ib.]. А можно вспомнить здесь и местного купца Михаила Никифоровича Соколова, который изрядно поживился в 1870-е гг. на Волосове [432, с. 65], и местного же купца Кознова, чьи инициалы пока не установлены, который «не получил никакого образования, но имел хороший природный ум, отличался любозна¬тельностью и страстью к собиранию разных редкостей» (цит. по: [627, с. 144]), а потому лично искал каменные орудия по р. Велетьме - притоку Оки, в чём весьма преуспел. По этому же поводу можно вспомнить ещё многих местных жителей из купеческого и крестьянского сословий, неравнодушных к древним ар¬тефактам родного края...

Но и в собственно научном отношении В.А. Городцев не был, конечно же, первооткрывателем дюнных стоянок Поочья. Таковым, скорее, может быть назван местный помещик князь Лев Сергеевич Голицын (1845-?), сын князя Сергея Павловича Голицына (1815-1888) - генерал-адъютанта, товарища М.Ю. Лермонтова по Школе Гвардейских Подпрапорщиков и Кавалерийских Юнкеров, военного разведчика («выйдя в отставку», князь Сергей Павлович провёл самый разгар событий Восточной вой¬ны, 1854-1858 гг., при русской дипломатической миссии в Штутгарте, столице Вюртемберга). В нашем случае важно, что молодой князь Л.С. Голицын оказался владельцем села Озябликово

которое располагалось в 60 верстах от Мурома вниз по Оке, при впадении в неё речки Идоки. На интересующее нас время в селе Зябликове имелось два каменных храма, 78 дворов, около 800 душ обоего пола, бумаго-ткацкая фабрика, сально-свечный и кожевенный заводы, еженедельные базары, а также трехдневная ярмарка раз в году на Духов день [551, II, с. 297].

Где-то на исходе 1860-х гг. в здешних «курганах» (нужно понимать, конечно же, на песчаных дюнах) по берегу реки Оки «во множестве находимы были как им самим (князем Л.С. Голицыным. - А.Ж.), так и его крестьянами кремневые орудия и другие доисторические предметы» [33, с. 78]. Читателю следует обратить внимание на то, что в оригинале цитируемой здесь публикации содержится опечатка: инициалы князя Голицына прописаны вместо «Л.С.» как «А.С.». Неолитические находки весьма заинтересовали князя Льва, тем более что человек он был образованный: 17-ти лет от роду получил в Сорбонне степень бакалавра, а затем окончил ещё и Императорский Московский университет со степенью магистранта римского права.

Весной 1870 г. князь Л.С. Голицын, который уже достаточно серьёзно увлёкся береговыми находками зябликовских мужиков, спустился на лодке по Оке от города Мурома до своей усадьбы. По дороге Лев Сергеевич открыл для начала четыре дюнных стоянки. «Он заезжал на все острова, которые сильно возвышаются над уровнем воды, и нашёл четыре таких острова. На каждом из них он действительно напал на остатки каменного периода: на стрелы, черепки и т. п. Крестьяне, которых он расспрашивал, показали также, что каменные орудия попадаются только на этих возвышенностях» [612, I, с. 288]. Но, что в данном случае самое главное, князь Л.С. Голицын утвердился в правоте своей гипотезы о происхождении этих археологических памятников. «Он предполагает, - излагал точку зрения своего Молодого друга и соседа-помещика граф А.С. Уваров, - что все эти песчаные возвышенности, лежащие на низменном берегу Оки, были в каменный период островами. Ока покрывала все эти низкие берега и составляла обширную реку. <...> В подтверждение кн. Голицын замечает, что почва всех лугов осадочная и что, по древним планам, лет за 80, там где теперь поемные луга, показаны топкие болота, так что все эти луга не что иное, как древнейшее русло Оки» [ib, с. 287-288].

В августе 1872 г. поместье князя Л.С. Голицына посетил видный археолог того времени Николай Григорьевич Керцелли (1822-1882). Он был скромным выходцем из обер-офицерских детей, окончил всего три класса 1-й Московской гимназии, но стал-таки секретарем (а с января 1874 г. - и председателем) Антропологического Отдела Императорского Общества Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии при Императорском Московском университете. Можно добавить, что Н.Г. Керцелли был также членом-основателем этого Общества и с апреля 1877 г. - действительным членом Императорского Московского Археологического Общества. А ещё ранее - с 1 января 1870 г. - и до самой своей кончины Н.Г. Керцелли состоял хранителем Дашковского Этнографического музея [220, II, с. 154-155].

Доклад о находке каменных орудий по Окским дюнам был представлен Н.Г. Керцелли в Императорском Московском университете, в заседании Отдела Антропологии Общества Любителей Естествознания 12 февраля 1873 г. Показательно, что в то время Николай Григорьевич ещё не вполне разобрался с новым археологическим материалом, и «кремневые орудия и другие доисторические предметы» явно воспринимались им как курганные находки [33, с. 78].

Сам князь Л.С. Голицын также не оставил нового научного увлечения. В течение нескольких лет он уже более тщательно обследовал дюнные стоянки на участке Муром...Зяблицкий погост, о чём сделал доклад в заседании Владимирского Губернского Статистического Комитета во вторник 8 марта 1877 г. На эти изыскания, конечно же, обратили внимание московские археологи. И по рекомендации графа А.С. Уварова, который дважды, весной и осенью 1877 г., сообщал в Московском Археологическом Обществе результаты новейших открытий по Муромскому уезду [429, с. 4; 430, с. 19-21], князь Л.С. Голицын был избран 3 октября 1877 г. в члены-корреспонденты Общества.

Следом за князем Л.С. Голицыным и Н.Г. Керцелли во второй половине 1870-х гг. в полевую работу на дюнах Муромского Поочья втянулись и другие специалисты, а также местные любители древностей. Из числа последних наиболее хорошо известны, благодаря историографической литературе, краеведы Владимирщины - судебный следователь по Муромскому уезду Пётр Петрович Кудрявцев и землемер по крестьянским делам Николай Гаврилович Добрынкин (1835-1902) [627]. Их изыскания стимулировала Всероссийская Антропологическая выставка 1879 г., подготовка к которой была заблаговременно проведена Императорским Обществом ЛюбителейЕстествознания,

Антропологии и Этнографии при Императорском Московском университете. Результатом работ местных энтузиастов стали весьма неплохие коллекции каменных орудий и керамики, которые демонстрировались в Московском Экзерциргаузе (Манеже), где и была развёрнута вышеозначенная выставка. Эффектно дополнила впечатление от выставки публикация первых вариантов карт дюнных стоянок Поочья [13, с. 6, 25; 92; 152; 285]. За вышеозначенные труды Н.Г. Добрынкин был избран, в один день с князем Л.С. Голицыным, в члены-корреспонденты Московского Археологического Общества, а 1 июня 1880 г. - в действительные члены Императорского Общества Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии. Что же касается П. П. Кудрявцева, то он стал действительным членом Общества Любителей Естествознания несколько раньше, 15 октября 1879г.

В это же время дюнными памятниками Поочья заинтересовались не только археологи, но и геологи, будущие классики отечественного почвоведения - В.В. Докучаев и П.И. Кротов. Следует подчеркнуть, что внимание почвоведов того времени к столь своеобразным памятникам древности было отнюдь не случайно: ведь ещё с 1830-х гг. стало очевидным весьма плодотворное влияние друг на друга этих двух отраслей различных, по видимости, наук - почвоведения и полевой археологии. В среду 1 ноября (н.с.) 1837 г. Чарльз Дарвин (1809-1882), который недавно прибыл из кругосветного путешествия на бриге «Бигль» и теперь жил в Кембридже, разбирая добытые за эти годы экспедиционные материалы, сделал в заседании Королевского Геологического Общества свой очередной доклад, на этот раз «Об образовании растительного слоя». В нем Ч. Дарвин впервые обосновал значение дождевых червей в закапывании предметов, лежащих на поверхности земли, а также в образовании почвенного слоя. Впоследствии это выступление перерастёт в замечательную, очень важную для археологов монографию о дождевых червях. В 1882 г., в год кончины Ч. Дарвина, появился русский перевод этой монографии [139], который, несомненно, был известен В.А. Городцеву в начале его занятий наукой.

Чуть позднее, в 1840-е гг., замечательный русский геолог Эдуард Иванович Эйхвальд (1795-1876), известный также своими археологическими изысканиями [677], напрямую увязал процесс формирования чернозёма с человеческой деятельностью [676, с. 244; 494, с. 221; 108, с. 421; 574, с. 148-152]. Вследствие этого факты почвоведения (во всяком случае, некоторые, но очень важные) становились, по определению, фактами археологии. Вообще, читатель должен иметь в виду: вопреки общепринятому стереотипу, не гуманитарные науки подводились в эту эпоху под естественные, но совершенно наоборот - в естественных науках вскрывались такие пласты, которые возвышали их на уровень наук гуманитарных, давали санкцию на пребывание натуралиста в храме Клио.

Соответственно, началось тесное сотрудничество почвоведов и археологов: работа первых с материалами различных памятников древности (прежде всего, конечно же, с материалами курганных могильников). И уже самые первые опыты произвели как на археологов, так и на естественников очень большое впечатление, открыв весьма многообещающие перспективы [495; 496, с. 253-260]. В частности, очень скоро пришли к важной мысли: «Желательно было бы, чтобы при археологических раскопках было обращаемо внимание и на растительный слой земли древних могил, на поверхности, под насыпью и около них, потому что это дает ключ к абсолютному определению времени гораздо более древних периодов» [496, с. 254]. Но тогда же стало ясно и то, что здесь далеко не всё так просто, как оно представляется на первый взгляд. К примеру, «сопки на Волхове, и в особенности у Ладоги, были неоднократно свидетелями военных действий, подвергались раскопкам и другим случайностям, так что первоначальная поверхность их до того изменилась, что они очень мало могут служить или совсем не годны для нашей цели» [ib., с. 254-255]. Неудивительно поэтому, что тогдашнее молодое поколение отечественных геологов-почвове¬дов отнюдь не хотело отставать от мэтров в столь новом, но, очевидно, весма заманчивом деле.

Консерватор Геологического Кабинета кафедры геологии Императорского С.-Петербургского университета, в 1878 г. защитившийся на магистра минералогии и геогнозии, выходец из семьи сельского священника Смоленской губернии Василий Васильевич Докучаев (1846-1903) летом 1878 г., будучи 32 лет от роду, приступил к давно задуманному им обследованию геологической структуры Окского бассейна. Здесь магистр В.В. Докучаев сразу же вышел на местный неолит. Первым результатом его изысканий в этом направлении стал октябрьский 1878 г. доклад в Отделении геологии и минералогии С.-Петербургского Общества Естествоиспытателей. Год спустя, в декабре 1879 г., последовал ещё один доклад В.В. Докучаева - «О доисторическом человеке Окских дюн», который был сделан на VI Съезде русских естествоиспытателей и врачей в С.-Петербурге [603, с. 106-107]. Примечательно, что уже в 1880 г. эти разработки будут дополнены исследованиями В.В. Докучаева в Старой Ладоге, где он рассмотрит почву, которая образовалась на торцах каменных стен за 700 лет существования крепости [201, с. 37].

Впоследствии известный геолог и археолог-первобытник, действительный член Императорского Московского Археологического Общества Николай Иосифович Криштафович (1866—?) даст следующую оценку вышеупомянутым трудам В.В. Докучаева: «Изучая в 1878-1882 гг. строение долины р. Оки, представившей для его теории блестящее подтверждение (имеется в виду разработанная В.В. Докучаевым теория формирования речных долин. - А.Ж.), Василий Васильевич встретился здесь с многочисленными и разновременными стоянками доисторического человека каменного века и, заинтересованный геологической связью их с историей долины, уделил и им значительное внимание. Где удобнее всего было селиться доисторическому человеку долины р. Оки - на коренных ли берегах, на заливной ли долине или на дюнах? - задает вопрос Василий Васильевич в одном из заседаний VI съезда русских естествоиспытателей. И отвечает: на коренных берегах он имел мало удобств -от реки часто далеко, берега эти обрывисты и притом в сторону реки, овражисты и покрыты были малопроходимыми лесами, населенными дикими животными; на лугах - они подолгу бывают затоплены весенними, а зачастую и летними водами и здесь вообще всегда сыро, мокро, болотисто; следовательно

- остаются приречные дюны, на которых и действительно мы наблюдаем обычно следы поселений доисторического человека, например Волосово, Плеханов Бор, Львиный Курган и мн. др.; дюны давали, в совокупности, более удобств для жизни, чем все другие части приречных пространств и других частей долины. Дюны же эти, расположенные на пойме, в истории Окской долины представляют одну из последних ея страничек. Значит, доисторический человек поселился и жил в долине р. Оки сравнительно очень недавно - уже тогда, когда процесс образования дюн был, в общем, закончен. Все это относится к так называемому неолитическому человеку второй половины каменного века, который стоял уже сравнительно на высокой ступени культуры - он уже умел шлифовать каменные орудия и придавать им с замечательным искусством требуемую форму; он умел уже делать глиняную посуду и подвергать ее обжиганию и т. д. Но в долине р. Оки, кроме многочисленных поселений неолитического человека, графу А.С. Уварову посчастливилось открыть следы поселения более древнего человека - палеолитического, современника мамонта и носорога, на высоком коренном берегу долины р. Оки (далее Н.И. Криштафович даёт оценку работ В.В. Докучаева по палеолиту Поочья. -А.Ж.)» [281, с. 21-22]. Кроме того, именно В.В. Докучаев, по свидетельству графа А.С. Уварова,поднялся по Оке выше всех тогдашних исследователей местного каменного века и добрался до Рязани. Как пишет Алексей Сергеевич, «самая отдаленная от Мурома стоянка каменного века была мне указана В.В. Докучаевым близ города Рязани, между Трубежом и Окою, среди заливной долины, у деревни Борки» [612, I, с. 293]. Так что у рязанских археологов, и в частности у В.А. Городцева, было на что опереться при самом начале их изысканий на дюнных памятниках Поочья.

Младший коллега В.В. Докучаева, Пётр Иванович Кротов (1852-1914) - кандидат естественных наук и сверхштатный ассистент (с 1879 г.) при Геологическом Кабинете на естественном отделении физико-математического факультета Императорского Казанского университета, уже известный к тому времени своими исследованиями о древностях Вятской и Казанской губерний -провёл в Поочье аналогичные работы. По их результатам он подготовил соответствующую статью, изданную в «Трудах» Общества Естествоиспытателей при Императорском Казанском университете [282]. Следует подчеркнуть, что данная В.В. Докучаевым и П.И. Кротовым характеристика геологического контекста дюнных древностей Поочья, несмотря на весьма почтенный, скоро вот уже полуторавековой возраст этих разработок, до сих пор сохраняет своё научное значение. Более того, эта характеристика и в наши дни продолжает служить естественно-научной базой для собственно археологической оценки местных памятников.

И, наконец, к изучению неолита Поочья обратился ещё один здешний помещик - великий русский археолог граф Алексей Сергеевич Уваров (1824-1884). Как писал О.Н. Бадер, ученик В.А. Городцева, «он (т. е. граф А.С. Уваров. - А.Ж.) проводил много времени в Карачарове, своём имении в окрестностях Мурома (ныне это имение Уваровых, известное, между прочим, и как родина святого преподобного Илии Муромца, представляет собой место дислокации отдельного понтонного батальона в городской черте Мурома. - А.Ж.), что и явилось естественной причиной его особого внимания к окской археологии» [22, с. 4]. Причём граф А.С. Уваров не только выполнил рекогносцировку

дюнных стоянок, но и начал систематическое исследование самой замечательной из них - той, что расположена близ деревни Волосово. Кроме того, Алексей Сергеевич обобщил и упорядочил все тогдашние результаты работ по этой группе памятников, а затем включил их в свой фундаментальный труд - первую отечественную монографию по каменному веку России [612, I, с. 287-298]. Для полноты картины можно добавить, что дюнные стоянки Поочья посещали в это время такие известные археологи, как Иван Семёнович Поляков (1847-1887) и Владимир Вонифатиевич Антонович (1830-1908), а кости животных, поднятые на здешних «фабриках каменных орудий», определял сверхштатный ординарный профессор Императорского С.-Петербургского университета по кафедре зоологии, почётный член этого университета Карл Фёдорович Кесслер (1815-1881).

Появлению фундаментальной монографии графа А.С. Уварова в 1881 г. предшествовала первая публичная демонстрация неолитических материалов Поочья, которая состоялась, как уже было сказано, на Антропологической выставке в Московском Экзерциргаузе (Манеже) летом 1879 г. Здесь были представлены находки князя Л.С. Голицына, а также П.П. Кудрявцева, Н.Г. Добрынкина, И.С. Полякова и А.Д. Григорьева. Находки эти были подняты на девяти дюнных памятниках Муромского и Гороховецкого уездов Владимирской губернии, по Оке, а также по её притокам - речкам Велетьма, Илемка, Колпь и Умня [13, с. 6, 25-26; 92, с. 25, 30-35]. Неолит Поочья посетителям выставки явно понравился. Коллекции характеризовались ими как «прекрасные» [92, с. 31], и впоследствии писали, имея в виду здешние памятники (или, как ещё тогда говорили, «фабрики каменных орудий»): «Они представляют огромный интерес: во-первых, по чрезвычайному богатству, разнообразию и некоторым типическим особенностям изделий, а, во-вторых, по тому, что вместе с остатками человеческой индустрии здесь собрано (гг. Григорьевым и Кудрявцевым) довольно значительное число костей животных, по-видимому, современных орудиям, и несколько костей человека» [ib.].

Одним из посетителей Московской выставки 1879 г., который сам много и плодотворно занимался древностями Среднего Поволжья, оказался профессор хирургии, патологии и терапии Императорского Казанского университета Николай Фёдорович Высоцкий (1843-?). Обозрев экспозицию, Н.Ф. Высоцкий тогда же обобщил свои впечатления от представленного материала, в том числе и от Муромского неолита. Выводы Николая Фёдоровича по данной теме имеют большой интерес уже хотя бы потому, что они вполне соответствуют уровню отечественной археологической науки 1880-х гг. Проще говоря, эти выводы наглядно характеризуют ту исходную базу представлений об ископаемом материале и те методологические установки, с которых начался путь В.А. Городцева как археолога.

Итак, относительно неолита Поочья Н.Ф. Высоцкий счёл возможным сказать следующее: «Как ни скудны приведенные данные, но и по ним, как мне кажется, можно составить себе некоторые представления о каменном веке в Муромском уезде, а именно:

1. В окрестностях Мурома, несомненно, существовали фабрики каменных орудий, т. е. эти окрестности были обитаемы человеком в известную эпоху каменного века. Но, были ли на местах приготовления орудий постоянные поселения, или только временные стоянки, куда приходили первобытные обитатели для рыбной ловли и охоты, нельзя определить с точностью. Последнее, по-моему, вероятнее, так как часть фабрик расположена на современной заливной равнине р. Оки.

2. Люди, приготовлявшие кремневые и костяные орудия, находились, вероятнее, в охотничьем и пастушеском, а не в земледельческом быте; умели приготовлять глиняную посуду и довели выделку каменных вещей до высокой степени совершенства.

3. Места стоянок были, по-видимому, очень богаты дичью и рыбой, о чем можно судить по разнообразию животных остатков. Самое добывание пищи здесь, вероятно, не представляло большого труда первобытным охотникам, и у них, обеспеченных продовольствием, оставалось достаточно досуга для выделки вещей, не имевших прямого практического значения,а удовлетворявших только их художественные инстинкты.

4. Все Муромские поселения, судя по форме, разнообразию и отделке орудий, а также по фауне, относятся к позднейшим периодам каменного века, именно - к современной геологической эпохе» [ib., с. 34-35].

Можно добавить, что для самостоятельных суждений о неолите Поочья у Н.Ф. Высоцкого были весьма веские основания. В своё время он побывал здесь вместе с П.И. Кротовым, его коллегой по Казанскому университету, в результате чего ими «была собрана хранящаяся теперь в музее нашего Общества (имеется в виду Общество истории, археологии и этнографии при Императорском Казанском университете. -А.Ж.) громадная и весьма ценная коллекция остатков каменного века из древнейших поселений по р. Оке, около Мурома и ниже» [3, с. 36], т. е. как раз на том самом участке, который осваивал ещё князь Л.С. Голицын.

После выхода в свет «Археологии России» графа А.С. Уварова изучение неолита Поочья приостановилось. В известном смысле, заключительным аккордом охарактеризованной выше полосы исследований стала передача П.П. Кудрявцевым очередной его коллекции находок из Муромского уезда Владимирской губернии Императорскому Обществу Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии при Императорском Московском университете. На сей раз Обществу были пожертвованы материалы Волосовской стоянки, а также Мало-Окуловского Бугра, Лягалина Бора и Елина Бора [286]. (Отмечу, что последняя стоянка, Елин Бор, хороша, между прочим, тем, что она будет впоследствии идентифицирована как первый мезолитический памятник на Оке.)

Передача этих коллекций состоялась в декабре 1882 г. и произвела на членов Общества весьма благоприятное впечатление. В заседании 19 декабря 1882 г. П.П. Кудрявцев был избран, по предложению А.П. Богданова - председателя Антропологического Отдела Общества, уполномоченным Отдела по Муромскому уезду [ib., стб. 188]. Однако активизации работ П.П. Кудрявцева это избрание, к сожалению, не способствовало. Так что именно Василию Алексеевичу Городцеву принадлежит честь возобновления на исходе 1880-х гг. археологических исследований на дюнных памятниках Оки. А потому уважаемый Д.А. Крайнов, конечно же, неправ, когда пишет о В.А. Городцеве, что «первым из археологов нашей страны он стал систематически исследовать неолитические поселения в долине р. Оки» [278, с. 20]. Систематическое изучение неолита Поочья началось до В.А. Городцева и ко времени прихода Василия Алексеевича в археологию стало уже состоявшимся фактом науки. Здесь заслуга В.А. Городцева в другом - в том, что он поддержал, качественно развил и распространил на новые территории эту важную исследовательскую традицию, которая только что начала тогда складываться.

Разумеется, всё это время дело отнюдь не ограничивалось для В.А. Городцева личными контактами с рязанскими археологами и воспоминаниями детства о черепках и громовых стрелах. Хотя сам Василий Алексеевич предпочитал впоследствии описывать своё вхождение в мир изучения древностей довольно упрощённо. «С началом моей школьной жизни как Кремневая музга, так и игрушки, находимые там, были позабыты совсем. Только в 1888 г. оне случайно всплыли в моей памяти при чтении сочиненияЛэббока "Доисторические времена, или Первобытная эпоха человечества, представленная на основании изучения остатков древностей, нравов и обычаев современных дикарей". Рассматривая чертежи каменных орудий, помещенных в сочинении Лэббока, я вспомнил о громовых стрелах, находимых в с. Дубровичах, и решился во что бы то ни стало достать образцы этих стрел» [116, с. 83].

В дальнейшем ещё предстоит восстановить действительный круг чтения В.А. Городцева в рязанский период его жизни. А сделать это, кстати, весьма непросто: пусть читатель попробует воспроизвести круг чтения в его реальном историческом развитии не то чтобы для давно усопшего мэтра, но хотя бы для одного из своих ближайших, находящихся в добром здравии коллег. Правда, что касается полного круга чтения В.А. Городцева (по крайней мере, в самых общих его чертах), то он-то как раз вполне восстановим. Известно, что «сотни прочитанных книг конспектировались» [589, с. 5] Василием Алексеевичем. В свою очередь, из опубликованных описей личного архива В.А. Городцева, который хранится в Государственном Историческом Музее [492; 509], видно, что в составе этого фонда действительно на¬ходятся свыше полутора сотен единиц хранения, обозначенные составителями как «выписки, заметки, конспекты» и пр. [509, с. 69]. Зная жёсткую профессиональную выучку Василия Алексеевича, можно заведомо предполагать достаточно высокий библиографический уровень авторского оформления этого материала, а соответственно, и историографический результат работы с ним. Впрочем, некоторые результаты в этом направлении могут быть получены и на основе уже опубликованных текстов. Так, например, одна беглая реплика В.А. Городцева в издании 1905 г. позволяет сделать вывод, что он читал «Археологию России» графа А.С. Уварова, как минимум, зимой 1890-1891 гг., а возможно, и ранее [ 119, с. 660].

Представляется, вместе с тем, что В.А. Городцев назвал сочинение британского исследователя сэра Джона Леббока своей «первою книжкой» отнюдь не случайно. Прежде всего, отмеченный Василием Алексеевичем автор - дилетант в самом что ни на есть истинном, британском смысле этого слова, человек, который ещё в годы армейской службы В.А. Городцева будет возведён в достоинство лорда за выдающиеся заслуги в областях первобытной археологии и инсектологии (обрати внимание, читатель - это награждение состоится отнюдь не в наши дни, но в 1900 г.!) И, разумеется, сэр Джон Леббок (1834-1913) - любитель науки отнюдь не в первом поколении. В частности, отец его, сэр Джон Уильям Леббок, хорошо известен своими исследованиями кометных орбит, затмений, а также связей морских приливов с Луной; сын же предпочёл переключиться с небесных сфер на первобытных людей и насекомых. Возможно, окончательному выбору именно этих предметов исследований как основных способствовала личная дружба Д. Леббока с Ч. Дарвином.

В результате многолетних упорных трудов и прочитанных на их основе лекционных курсов Д. Леббок создаёт во второй половине 1860-х гг. великолепный диптих - «Доисторические времена» и «Начало цивилизации», которые вместе образовали целостную, лучшую на то время систему науки первобытной истории. Неудивительно, что эти труды обратили на себя внимание и, в частности, в России уже в 1876 г. выходят в свет их переводы, причём они были выполнены с крайних тогда по времени, третьих изданий, которые «представляют положительные преимущества» сравнительно с первоначальными вариантами [295; 296]. Собственно первобытной археологии посвящена самая известная из этих книг (да и, пожалуй, вообще самое популярное произведение Д. Леббока) - «Доисторические времена, или Первобытная эпоха человечества», которая выдержала в Англии в 1865-1913 гг. семь изданий. Без преувеличения, несколько поколений британских археологов-первобытников (а, скорее всего, не только первобытников) учились по «Prehistoric Times».

Русские археологи-первобытники также получили эту возможность благодаря стараниям в то время ещё скромного секретаря Антропологического Отдела Общества Любителей Естествознания при Императорском Московском университете Дмитрия Николаевича Анучина (1843-1923). Впрочем, к этому времени он уже успел провести около двух лет в начале 1860-х гг. в Германии, Италии и Франции, стать, подобно А.В. Селиванову, учеником С.А. Усова и А.П. Богданова, а также окончательно променять С.-Петербург как место своего постоянного пребывания на Москву. И уж то ли под впечатлением от раскопок Помпеи, на которых он побывал, то ли под влиянием своих университетских наставников, но археология постепенно начинает занимать всё большее место в кругу научных интересов Дмитрия Николаевича...

Выбор Д.Н. Анучиным установочного труда по первобытной археологии для перевода на русский язык оказался в данном случае не только вполне обоснован, но и чрезвычайно удачен. Здесь, в частности, были выделены практически все известные на то время категории археологических памятников и весьма подробно охарактеризованы по своим специфическим особенностям. Пожалуй, именно в «Доисторических временах» впервые была внятно и достаточно доказательно охарактеризована граница между палеолитическим и неолитическим материалом (ставить вопрос о реальном верхнем пределе неолита в то время ещё не представлялось возможным). Рекомендации Д. Леббока относительно полевых работ ориентировали читателя не просто на тот или иной характер раскопок, но прежде всего на ту цель, которую нужно преследовать, раскапывая памятник, на тот познавательный результат, который следует получить [295, с. 117-118]. Несомненное влияние оказали на В.А. Городцева и пространные соображения Д. Леббока относительно естествознания как неотъемлемой компоненты процесса археологического исследования. А уж в этом-то отношении с Джоном Леббоком был вполне солидарен и его русский издатель. Наконец, Д.Н. Анучин весьма продуманно включил в оригинальный текст важные, содержательные дополнения относительно первобытной археологии России; это придало английскому пособию совершенно особое, очень важное для русского читателя лицо. Более того, Дмитрий Николаевич практически заново переписал раздел, посвя¬щенный бронзовому веку (что было вполне резонно, поскольку наработки по брнзе устаревали в то время стремительно, буквально год от года). Неудивительно поэтому, что по итогам публикации «Доисторических времен» Д.Н. Анучин становится членом Московского Археологического Общества, а также получа¬т приглашение возглавить только что открытую в Императорском Московском университете кафедру антропологии (каковое открытие, кстати, состоялось на частный капитал К.Ф. фон Мекка). По этому случаю Д.Н. Анучин был направлен в длительную, до весны 1879 г., командировку за границу - в крупнейшие археологические и антропологические центры Европы (от себя добавлю: командировка вышла весьма деликатной, поскольку пришлась как раз на годы Русско-турецкой войны и резкого обострения антирусских настроений, в том числе во Франции, основной стране пребывания Дмитрия Николаевича).

Разумеется, сочинение Д. Леббока было отнюдь не единственным из тех пособий, которые В.А. Городцев мог использовать (и, конечно же, использовал) на первом этапе формирования своего научного фундамента., К тому же и назвать Рязань того времени малокнижным городом по части как общей, так и специальной литературы было бы решительной неправдой. Довольно впечатляющую характеристику только одного из рязанских книгохранилищ на 1885 г. - библиотеки Губернского Статистического Комитета, которым заправлял А.В. Селиванов, - читатель может видеть в недавно изданной монографии В.А. Берлинских [36, с. 206].

Однако обстоятельность, системность, доходчивость - и, вместе с тем, серьёзность подачи довольно-таки сложного, проблемного материала выгодно отличали «Первобытные времена» в качестве учебного руководства от, скажем, «Очерков русской истории в памятниках быта». Автор этих «Очерков» -член Императорского Русского Археологического Общества, профессор Петр Николаевич Полевой (1839-1902), сын известного русского историка и беллетриста, современника А.С. Пушкина Н.А. Полевого - прямо поставил перед собой задачу предпринять опыт «общего, всем доступного и популярно изложенного сочинения о наших отечественных древностях» [409, с. VIII]. Первый выпуск «Очерков», посвященный первобытной археологии России, увидел свет на исходе 1879 г. (цензурное разрешение от 11 сентября с.г.). Действительно, П.Н. Полевой стал автором первого учебника по археологии России. Книга его отличается простотой и ясностью изложения, богатством фактического (в том числе иллюстративного) материала и вполне соответствует тогдашнему уровню археологических знаний. Однако Петр Николаевич, пожалуй, несколько переборщил в решении поставленной задачи. Книга вышла слишком уж упрощённой, реально она оказалась пригодна только для самого первого знакомства с материалом - где-то на уровне тогдашней средней школы; не случайно многие сохранившиеся экземпляры «Очерков» имеют штампы гимназических и училищных библиотек. И - что весьма приятно каждому археологу - эти экземпляры, как правило, чрезвычайно зачитаны. Но, во всяком случае, «Очерки» П.Н. Полевого даже и в то время были совершенно бесполезны в процессе профессионального становления археолога любой специальности.

Следует также учитывать, что декларацией своей «первой книжки» по археологии, которая была публично провозглашена в 1901 г., В.А. Городцев прямо идентифицировал себя как приверженец именно анучинской школы. Для адекватной оценки дипломатичности этого жеста весьма показательно, что, сославшись на «Доисторические времена» Д. Леббока, Василий Алексеевич даже не упомянул его следующий труд, органичное продолжение первого -«Начало цивилизации». А ведь эти книги стыкуются друг с другом как органичные части фундаментального замысла Д, Леббока. Замысел же этот принципиально важен для развития археологической мысли: первобытная археология плюс история первобытного общества как методологически неразрывное целое. И уж кто-кто, а В.А. Городцев прекрасно понимал данное обстоятельство. Русский перевод «Начала цивилизации» увидел свет, как я уже сказал, в том же самом году, что и перевод «Доисторических времен»; однако произошло это совсем не в Москве [296]... И, наконец, завершая комментарий к реплике В.А. Городцева относительно первого в его жизни учебного пособия по археологии, нужно ещё раз вспомнить, что русское издание «Доисторических времен» Д. Леббока было опубликовано в 1876 г., т. е. когда Василий Алексеевич учился в Рязанской Духовной Семинарии. А потому совсем не факт, что эта книга впервые попала в руки В.А. Городцева лишь в 1888 г.

Как бы там ни было, но сам Василий Алексеевич чаще всего предпочитал датировать начало своих полевых изысканий именно 1888-м г. В это время Рязанская Учёная Архивная Комиссия продолжала на глазах В.А. Городцева развёртывать свой научный потенциал. Подготовка к следующему полевому сезону была начата здесь заблаговременно, сразу же по завершении работы VII Археологического Съезда в Ярославле. Уже 20 сентября 1887 г. в очередном заседании Архивной Комиссии «Правитель дел А.В. Селиванов доложил, что, будучи на Ярославском Археологическом Съезде, он имел разговор с членом Императорской Археологической Комиссии графом И.И. Толстым по поводу раскопок в Старой Рязани, причем выразил желание, чтобы Археологическая Комиссия оказала в этом деле свое содействие доставлением необходимых средств. В настоящее время Толстой уведомил Правителя дел, что Археологическая Комиссия может снабдить Архивную Комиссию необходимыми денежными средствами для производства раскопок на следующих главных основаниях: