Лед вскрылся поздно. И, как будто желая наверстать даром упущенное время, теперь с какой-то особенной яростью дробился и скользил по течению реки, создавая невыносимый скрежет, унося на себе кем-то забытую упряжку, не забранные вовремя дрова. Запоздалая весна отражалась на всем. Яблони вдоль дороги стояли ни живые, ни мертвые, за долгую зиму зайцы обгрызли их низ до самого основания, и было неизвестно, зацветут ли они вообще. Но ближе к вечеру дул все-таки теплый ветерок и в этом чувствовалось дыхание медленно идущей весны.
Последний месяц беременности Варвары Исидоровны выдался на редкость легким, она каждый день читала псалтирь, прося у Бога благополучного разрешения и, когда после долгих молитв, на нее нисходила благодатная сладость, дремала, даже во сне повторяя Иисусову молитву.
- Ну, шо, Варвара, кого хочешь – спрашивала, бывало, у нее по воскресеньям возле церкви соседка, указывая на живот.- Молодчина, ты Варя, да пошлет Бог по твоим молитвам разумное дитя, имеющее страх Божий!
В душе молодой женщине каждый раз после чтения псалтыри поселялась умиротворяющая тишина, и она особенно чувствовала биение сердца ребенка.- Какой будет жизнь у этого маленького сердечка – размышляла она – часто ли оно будет тревожиться? А, может, даст Бог, оно будет спокойным, и будет ровно биться до глубокой старости, радуясь детям и внукам?
Так незаметно текли часы и дни, и, казалось, все вокруг застыло в ожидании. Но, после того, как речка внезапно вскрылась, как будто кто-то громадным топором разрубил тяжелые льдины, а вскоре на яблонях появились малюсенькие с детский ноготок почки.Откуда ни возьмись, подул ветер, который усиливался с каждым порывом и собрал всю накопившуюся за долгую зиму грязь и унес ее куда-то за горизонт. А потом, притихший, вернулся и начал тщательно со всех сторон обдувать каждую веточку, каждую прорезающуюся травинку, основательно подготавливая землю для весны. Потом, по всей видимости, любуясь проделанной работой, он ненадолго застыл в камышовых зарослях, успокоив водную гладь, заодно внимательно прислушиваясь к земному пульсу и, как только его уловил, стал дуть в такт.
Под звуки слышной разве что небесным созданиям мелодии, начала уверенно зеленеть земная твердь. Природа медлила. Она застыла в ожидании, как застывает музыкальный оркестр до взмаха дирижерской палочки.
А утром прилетели ласточки, и сразу сделался на улице шум. Оказалось, что давно уже проснулись от зимнего сна муравьи, в одиночку стали летать разбуженные пчелы, жуки-короеды облепили пару придорожных деревьев и уже к вечеру стали птичьим кормом. Талая вода тихо стекала в реку, но ее ручейки становились все меньше и меньше, и вскоре стало ясно, для полного пробуждения земли, нужен дождь. Это было особенно понятно при закате дня, когда густые сумерки начали окутывать землю, та вдруг отдала таким горячим и сухим дыханием, что стало трудно дышать.
И как будто по заказу ночью пошел тихий теплый дождь, который послушно поил страждущую землю до самого утра, а на рассвете ударил гром. Молния вспыхнула одновременно в двух местах, осветив на секунду все, затем посыпался густой и холодный град, который своим шумом заглушил, казалось, целый свет. Именно по его вине многие коровы остались вовремя не доенными, хозяйки боялись выйти на улицу, редко кто решался пробежать сквозь ледяную струю.
Варвара Исидоровна плохо спала в ту ночь. Уж, сколько раз она осеняла себя крестом, а все равно видела одно и то же: палубу, залитую кровью, склоненного мужчину с рассеченной нижней губой, благословляющего всех, кто его бьет….- Я вас провожу…
… Тишина снова наполнила комнату, и Варвара Исидоровна закрыла глаза. Ей снилось большое теплое солнце, переливающееся всеми цветами радуги. Сначала ближе к светилу подошел ярко-зеленый цвет, плотным кольцом окружил его и даже пытался забрызгать желтое ядро своими зелеными каплями, затем цвет сменился и стал ярко-синим, следом за ним красный…
А солнце все вертелось и вертелось вокруг разноцветных обручей и думалось, оно набирается сил, чтобы в один прекрасный миг из них выпрыгнуть, но, может быть так просто думалось, потому что была атмосфера приподнятого настроения и все эти разноцветные круги напоминали какую-то хорошую игру, в которой обязательным условием было наличие много тепла, света и красок.
Роженица открыла глаза. Чувство радости, поселившееся во сне, теперь переселилось в явь. Она легко вздохнула, пощупала по привычке живот, вспомнила и рассмеялась. В эту минуту, лежащая с растрепанными волосами, она была сама нежность, розовые щеки постепенно, как будто от прикосновения солнечных лучей наливались здоровьем. Хотелось всем людям на Земле сделать что-нибудь хорошее, чтобы чувство радости непременно вселилось в каждого. Неизвестно, сколько бы она так пролежала, если бы вдруг не заметила, что в глубине комнаты на коленях стоит и горячо молится ее муж. Его глаза устремлены куда-то вдаль, на лбу от долгой и напряженной внутренней работы выступили испарины, казалось, он отчетливо видит того, кому молится и в своей молитве не то благодарит того невидимого, не то просит о чем-то очень важном. Прядь влажных волос прилипла к щеке, на стене еле слышно тикали часы, но молодой батюшка ничего этого не замечал.Затем сладко поцеловал ее в лоб, вышел из комнаты.
Родившегося младенца решено было назвать Георгием в честь Георгия Победоносца, именины которого приходились в аккурат на крестины. Небесный покровитель, а его чаще всего изображают на иконе поражающим змия, по старой русской традиции считается заступником воинов.
Варвара Исидоровна внимательно прочитала его житие, и, как водится, выучила ему молитву, чтобы в случае каких невзгод с ребенком, призывать на помощь его заступника. Таков уж существовал обычай издревле.Георгий и вправду рос каким-то особенным, нездешним. Больше молчал, улыбался, сызмальства сдружился с отцом, и часто помогал ему во время службы, ближе к пяти годам у мальчика обнаружился неплохой голос, и мать часто просила его что-нибудь спеть.
Времени у приходской матушки заниматься своими детьми было немного, потому она одного за другим доверяла их Богу, оставаясь при этом внутренне спокойной. Все свои силы она тратила на хлопоты по хозяйству и приходу, стараясь в меру сил помочь мужу, а в трудных минутах призывала святых, покровителей их семьи – Петра и Февронию, благо теперь их икон было несколько – матушка вышила собственноручно. Так и жили, душа в душу, по воскресным дням устраивали обеды для нищих, к которым батюшка особенно благоволил, стяжав, таким образом, себе славу нищелюбца и странноприимца. К тому же порой весьма явно семейству благоволил Господь, награждая их щедрым урожаем даже в пору засухи.
Георгий с детства избегал шумных игр и веселых компаний, предпочитая где-нибудь в саду уединяться с книгой.Но однажды с ним произошло событие, которое во многом предопределило жизненный путь.
Все начиналось также, ранней весной, накануне святого Георгия. В соседнем селе осенью подчистую сгорела церковь, и уже весной селяне скинулись и принялись за строительство новой, в считанные дни поставили сруб, сделали каркас крыши и колокольни, и, когда каркас водрузили, решено было отдохнуть, тем более, что подъехал всеми любимый батюшка и начал рабочих благословлять на окончание строительных работ. Один за другим подходили люди к своему пастырю, и тут как кто-то крикнул: «Смотрите! Смотрите! Ребенок на колокольне!»
Маленький Гоша уверенно ступал по стропилам, что-то лепеча, на собравшихся внизу не обращал внимания, да и они на него поначалу тоже, все были заняты его отцом. На такой высоте никем неподдерживаемый мальчик был обречен на трагический исход, тем более, что стропила, по которой он теперь уже бежал заканчивалась, а до веревочной лестницы нужно было одолеть два больших проема, под силу не каждому взрослому человеку. Внизу все застыли в изумлении. Как ребенок мог туда забраться, никто не знал. Все подъемы к каркасу, пожалуй, кроме одного были убраны. Минута и ребенок полетит в пропасть. Помочь ему можно было одним способом: когда он сорвется, подставить что-нибудь мягкое, чтобы не сильно ушибся. Но, учитывая высоту, было ясно, что мальчик разобьется на смерть. Женщины одна за другой стали стаскивать тряпки, платки на землю под тем местом, где бежал мальчик, кто-то из мужиков начал карабкаться наверх, чтобы снять его, но при той высоте, на которой находился резвившийся ребенок, в успех предприятия не верилось совсем. Батюшка зажмурил глаза, он не хотел видеть смерть любимого сына.А Гошка как и положено мальчишке его возраста, радовался своим мальчишеским радостям и рос не причиняя особых хлопот. Все его в округе любили. Однако, особенные чувства он вызывал у животных, которые тянулись к нему со всей округи. И, хотя в сельской местности, поповские дети всегда на виду, об их характере и привычках известно всем и каждому о Гошке же обычно говорили так: «А-а! Чего о нем сказывать! Погладишь, и сразу ясно – божий ребенок!».
Снова весна.
Поздняя весна – начало лета, эту пору особенно любили, в семье сельского батюшки, время радостное, послепасхальное, когда работы в поле только-только заканчивались, на огородах непременно надо ставить чучела, чтобы вездесущие аисты, не причиняли большого урона хозяйству. Однако, те не боялись людей и, почитай что, на каждой крыше имелось гнездо, а то и два.Сторожили поля сообща, для этого мастерили особые свистки-писчалки, погремушки, ими и снабжали сторожей, наиглавнейшей задачей которых было не допустить аиста к полю, не причиняя ему при этом никакого вреда, калечить, тем более убивать птиц считалось неслыханной мерзостью, так и жили много веков подряд, люди и аисты, бок о бок.
Но один раз, когда очередь сторожить поля дошла до местного пьяницы, он высыпал на своем поле кукурузу, из которой гнал самогон, перебродивший продукт ему теперь был ни к чему, а, может, он так сделал специально, чтобы посмеяться над птицами. Как оно было на самом деле – неведомо, но аисты съели зерна все до одного и опьянели, покачиваясь они ходили беззастенчиво по дворам пугая собак и другую живность, одной птице отдавили ногу, другой искалечили крыло.
«Пташечки, милые, что же с вами, кто ж это, окаянный так смел над вами посмеяться» - вздыхали домохозяйки, предчувствуя недоброе. Известная примета издревле имелась на Руси: обидеть аиста – к большому горю. Местное расследование было недолгим, «разведка» в лице вездесущей бабки Груни быстро разузнала имя обидчика, которого тут же селяне строго осудили, даже предложили батюшке отлучить изувера от церкви, но тот отказался, ограничив пьяницу месячной епитимией по сто поклонов в день. А в середине лета вспыхнул пожар, и больше двух десятков дворов выгорело подчистую, правда, люди в огне нисколько не пострадали – Бог спас. И тогда на сельском собрании решено было обидчика птиц выгнать из деревни, поскольку, считалось, он принес несчастье. Даром, батюшка взбунтовавшийся люд увещевал, что примета никакого отношения к делу не имеет: ни прямого, ни косвенного. Собрание было непреклонным – пьяницу со всем семейством, несмотря на достижения предков, построивших дамбу и мост в свое время, и спасших тем самым село от затопления, быстро выселили, правда, не забыв снабдить их всем необходимым на дорогу.На дорогу, как думалось, в глухую Сибирь, куда власти то и дело ссылали разных преступников. Маленький Гоша, наблюдавший всю эту сцену, очень переживал за односельчанина и, прослышав от взрослых, что Сибирь – это места, где всегда зима, тайком от родителей отнес ему свою шапку-ушанку.
… В доме изгнанника царила тишина, нарушаемая время от времени тяжелыми всхлипываниями жены. Глава семейства сидел на пороге, медленно курил трубку и смотрел вдаль, детишки в ощущении страха жались к давно остывшей печке, казалось, людей постигло несусветное горе, которого свет не видывал. Мрачная тяжесть, повисшая над домом, казалась большим, чем проклятье – людей выгоняли из родины, которая для них всегда была больше, чем жизнь, а все из-за чего, из-за птиц, которые живут и здравствуют, и курлычут, как в ни чем не бывало, во все свои длинные глотки. Какая несправедливость! Со стороны наказание казалось не просто жестоким, но беспощадным. И с этим внутренне смириться Гоша не мог. Он молча протянул младшему из детей шапку и сказал:Аисты той осенью в теплые края улетели раньше обычного.
Варвара Исидоровна в ту зиму серьезно заболела. Тяжелый грудной кашель не лечился никаким лекарством. Она молча лежала и смотрела вдаль, за окно. Доподлинно, было неизвестно, то ли она простыла, то ли болезнь имела заразный характер. Доктор приходил в дом по два раза в день, осматривал, лечил и, уходя, старался не смотреть в глаза домочадцам. Причину болезни не могли даже в областной больнице установить, полагали поначалу, что имеют дело с симптомами начинающегося туберкулеза, однако, детальный врачебный осмотр это исключил.
Состояние, между тем, все ухудшалось и ухудшалось. С каждым днем дышать все становилось труднее. Больная скрывала свое состояние, как могла, стараясь при домашних держаться, не показывая слабости. Разговаривая с кем-нибудь из домашних, она, непременно, держалась прямо, не прислоняясь к стенке. Но бледность лица, изможденный взгляд, так или иначе, выдавали ее состояние и все искренне жалели ее. Особенно потянулся к ней маленький Гоша, он, бывало, молча подходил к ней и обнимал. Они стояли так какое-то время, вслушиваясь в тишину. Иногда молчание прерывалось признание ребенка – «Мамочка, я за тебя молился»… Мать нежно погладит сына по голове, бывало, и скажет: «Ну, вот и хорошо, я сразу чувствую себя намного лучше». Постепенно здоровье Варвары Исидоровны пошло на поправку…Сын не оставлял мать. А, когда подрос, собрал денег и поехал просить молиться о здоровье любимой матушки великого русского светильника Иоанна Кронштадтского, чем привел в того в совершенное умиление. «Боже, боженька, прошу тебя, очень-очень, помоги моей матери» - эти слова часто стучали в такт сердцу. И вскоре здоровье Варвары Исидоровны пошло на поправку.
Гошенька, как звали его в большой и на редкость дружной семье, больше всего любил сочетать молитву с учебой. И, после окончания классической гимназии, поступил в университет. Закончил сразу три факультета — юридический, историко-филологический и математический. Затем – настал черед получения духовных знаний.
…Георгий поступил в Духовную академию и был пострижен ректором в монашество с наречением ему имени Гермогена. Через два года он стал иеромонахом. Окончив академию со степенью кандидата богословия, отец Гермоген был назначен инспектором, а затем — ректором Духовной семинарии с возведением в сан архимандрита.
А через пару лет он был хиротонисан во епископа Вольского, викария Саратовской епархии, потом - назначен епископом Саратовским. И сразу вызван для присутствия в Священном Синоде, где за непримиримую и принципиальную оппозицию обер-прокурору Синода, в том числе по некоторым вопросам и в связи с выступлениями против влияния Григория Распутина, епископ был уволен и сослан в Белоруссию в Жировицкий монастырь под Гродно. "Своими выступлениями в Синоде, – писал епископ по поводу своего увольнения, – я начал борьбу не с иерархами, в Синоде заседающими, – их положение я понимаю, – а с тем чиновничьим отношением к делам церкви, какое наблюдается в Синоде за последнее время... Я неоднократно указывал членам Синода на необходимость рассмотрения вносимых обер-прокурором дел, а не только их проведения согласно желаниям и видам светской власти, ибо сейчас, когда в церкви наблюдается полный развал, голос Синода должен быть твердым, ясным, определенным и строго согласованным с канонами и учениями церкви".Крестный путь Гермогена был предопределен.
В тот день Солнце светило ярко и если всмотреться внимательно, то можно было рассмотреть разноцветные лучи-радуги, которые, как принято думать в народе, знаменуют всегда перемены.Он провидел. И, еще будучи в ссылке, епископ скорбел о будущем России и царской семьи, прорекая их гибель: "Идет, идет девятый вал; сокрушит, сметет всю гниль, всю ветошь; совершится страшное, леденящее кровь – погубят царя, погубят царя, непременно погубят".
На фоне нарастающего, как снежный ком, неверия в дореволюционной России Гермоген даже среди священства выделялся ревностным горением веры, непримиримостью, когда дело касалось отстаивания ее чистоты, огромной любовью ко Христу и людям. Несомненно, что такой светильник веры не мог не вызывать злость и раздражение у пришедших к власти большевиков. Они только искали повод, чтобы арестовать архиерея. И такой повод был найден. В январе 1918 года был принят декрет об отделении церкви от государства, ставивший верующих, как преступников, вне закона. Патриарх Тихон призвал провести крестные ходы. Власти строго-настрого запретили их проведение. И все же на Вербное воскресенье тоболяки совершили крестный ход вокруг удивительной красоты Софийского двора и по улицам города. "Я от них пощады не жду, – чувствовало сердце святителя скорую гибель в эти тревожные дни, – они убьют меня, мало того, они будут мучить меня, я готов, готов хоть сейчас". Но вначале ему предстояло заточение в тюрьме Екатеринбурга. Он назвал пребывание в темнице своим духовным училищем. "От этих потрясений, – писал он из тюрьмы, – усиливается и утверждается в душе спасительный страх Божий..."Его вывели на палубу вместе со священником Петром Карелиным. Привязав к последнему два больших камня-гранита, сбросили в воду. Такая же участь ждала святителя. До последней минуты владыка творил молитву. А когда палачи привязали камень, он пастырски благословил их и посмотрел на небо, в его взгляде была одна любовь...
В ту же ночь расстреляли его двенадцатилетнего племянника - Сергия, который отказался отрекаться от веры, а его мать заставили смотреть на смерть сына. В ту роковую ночь он писал: «Прощайте друзья и родные. В тюрьме это Вам я пишу. Все ближе часы роковые, когда за Отчизну умру… я сижу на дощатых нарах и пишу эти строки, на душе спокойно. Что-то будет этой ночью. Увижу ли утро? Не знаю, но я спокоен и счастлив от осознания, что страдаю за свою дорогую Родину, и я готов ей отдать все, что могу, даже свою молодую жизнь»…Через семьдесят два года епископ Гермоген прославлен в лике святых.
Ольга Иженякова, 2008 г.