Это было давно. Поднимаясь по ступенькам парадной лестницы Музея изобразительных искусств в Москве, а перед тем простояв полдня в очереди за билетами на выставку сногсшибательного Сальвадора Дали, потом прячась в прохладной тени его залов от летнего зноя и наблюдая за студентами и почтенными художниками, копирующими в залах картины и порой засыпающими за этим занятием, я всё время думал, какие линии судьбы приводят сюда людей, какая судьба у коллекций, находящихся в музее, какая судьба у их создателей.
Впрочем, в ту пору считалось (и мною в том числе), что все линии судьбы сходятся к одной точке – в светлом будущем. Но вот оказалось, что у всех судьба разная, и моя линия привела меня к этому очерку. А от судьбы, как говорится, не уйдёшь. Поскольку это первый, и очевидно, последний мой исследовательский и литературный опыт, прошу уважаемого читателя строго меня не судить и разных выводов не делать. Итак, начну.
Собрание японской гравюры XVIII–XIX веков в отделе гравюры и рисунка Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (ГМИИ) принадлежит к числу ранних и крупнейших в Европе.
В собрании насчитывается около четырёхсот живописных свитков, более пятисот иллюстрированных книг и альбомов, около тысячи рисунков и несколько тысяч гравюр – всего около шести тысяч произведений. В его состав входят произведения из коллекций Д.А. Ровинского, И.Ф. Ефремова, П.Д. Эттингера, Н.С. Мосолова, Л.М. Мейера, С.М. Эйзенштейна, С.И. Тюляева и других любителей искусства. Основная же часть приобретена в Японии в течение 1885–1896 годов русским морским офицером, выходцем из потомственных почётных граждан Рязанской губернии, одним из первых в России коллекционеров японской графики Сергеем Николаевичем Китаевым.
К концу XIX – началу XX века в России, преимущественно в Петербурге, начали формироваться коллекции уже становившегося модным японского искусства. Но эти коллекции представляли собой отдельные японские листы, входившие в состав частных коллекций гравюры и рисунки таких собирателей, как И.Э. Грабарь, А.Н. Бенуа, М.В. Добужинский, С.А. Щербатов и других. Приобреталась японская графика чаще всего за границей, в антикварных магазинах Европы, прежде всего, в Мюнхене, Париже, Риме.Но ни одна их этих коллекций не может сравниться с собранием Китаева. Его собрание японской графики было самым первым в России, самым полным и систематизированным. И главная отличительная черта и значимость его в том, что оно собиралось Китаевым непосредственно в Японии, из первых рук, и потому содержит малоизвестные, прежде не публиковавшиеся произведения мастеров японской графики.
Этим объясняется тот факт, что собрание японской гравюры XVIII–XIX веков в ГМИИ им. А.С. Пушкина и по сей день является одним из двух крупнейших в Европе, уступая только коллекциям собственно Японии и Америки, а по качеству собрания оно уникально.С 1868 года в Японии, до тех пор продолжавшей оставаться совершенно закрытой для иностранцев страной, начались радикальные преобразования, которые в науке обычно называют переходом от феодальнопатриархального уклада жизни к капиталистическим отношениям. В 1869 году был открыт Суэцкий канал, соединивший Восток и Запад. Япония становится важным и полноправным участником международных торговоэкономических отношений и военно-политических союзов. Страна находится на острие столкновений геополитических интересов в Тихом океане России, Америки и европейских государств, в первую очередь Англии и Франции. Россия старается укрепить свои позиции в регионе, в основном, конечно, путём создания мощного военно-морского флота и инфраструктуры его базирования на тихоокеанском побережье, а поэтому русские военные и торговые корабли становятся частыми гостями японских портов.
С развитием торговли и дипломатических отношений с Японией в культуру Америки, европейских стран, в том числе и в Россию, проникает японское изобразительное искусство – графика, прикладное искусство, архитектура, театр и литература. Мировую известность приобретает после Всемирных выставок 1863 года в Лондоне и 1867 года в Париже японская гравюра. Более тесное соприкосновение России с духовной культурой Японии на рубеже XIX–XX веков существенно обогатило и её культурный фонд и повлияло на круг её интересов в веке двадцатом. И большая заслуга в этом принадлежит коллекционеру Сергею Николаевичу Китаеву.
Считается, что первые гравюры укиё-э попали в Европу как обёрточная бумага, в которую заворачивали фарфор, вывозимый из Китая. Со временем всё больше гравюр начинает попадать в Европу через портовые города. В 1820-х годах лавочки с японскими товарами открываются во многих городах Европы, тогда же формируются и первые европейские коллекции японских гравюр.
Японская классическая ксилография укиё-э («искусство повседневности» – термин буддизма, означающий определение мира земного в его противопоставлении абсолютной высшей действительности, в современном мире приобретший значение «искусства современного, модного») сделалась широко известна за пределами Японии во второй половине XIX века и превратилась в «уникальную силу как в Японии, так и во всём мире».Один из русских художественных критиков писал в 1891 году в журнале «Всемирная иллюстрация»: «По силе импульса влияние японского искусства на современный стиль можно сравнить только с тем направлением, которое возникло в искусстве эпохи Возрождения благодаря влиянию греческого искусства».
Этот импульс японского искусства помогает европейским мастерам противостоять официальному академизму и натуралистическому искусству, взглянуть по-новому на цель художественного творчества, на место человека в мире. Японской гравюрой увлекаются, её копируют и коллекционируют европейские живописцы: Гоген, Матисс, Лотрек, Моне, Дега, Ван Гог. Последний собрал большую коллекцию японской гравюры и так восхищался укиё-э, что написал копии нескольких гравюр Хиросигэ и даже заявил: «Вся моя работа в значительной степени основана на японцах». Заинтересовались японской гравюрой художник с мировой известностью американец Уистлер, многие и многие другие художники и любители искусства, в том числе русская художница, гравёрксилограф, с именем которой связано возрождение художественной чёрнобелой и появление цветной гравюры на дереве в России, А.П. ОстроумоваЛебедева.
В своих «Автобиографических записках», описывая учёбу в Париже в 1898–1899 годах у самого Уистлера, она вспоминает, как стала гравёром:Хокусай, Хиросиге, Тоёкуни, Куниёси, Кунисада! Все такие замечательные имена! Мой великий учитель в то время в Париже Уистлер всю жизнь был страстно влюблён в японское искусство, и это увлечение очень сильно отразилось на его творчестве. Он первый из художников внёс в европейское искусство японскую культуру: тонкость, остроту и необыкновенную изысканность и оригинальность в сочетании красок».
Нельзя не отметить, что ОстроумоваЛебедева впервые увидела японскую графику ещё ученицей, в Академии художеств в Петербурге, при обстоятельствах, прямо имеющих отношение к герою этого очерка, о чём будет сказано ниже.Оказав огромное влияние на классиков импрессионизма, эстетика укиё-э повлияла на всю европейскую живопись XIX – начала XX веков.
Сергей Николаевич Китаев родился в 1864 году 10 (22) июня, по одним сведениям в Рязани, по другим – в селе Клишино Зарайского уезда Рязанской губернии. В «Полном послужном списке Морского корпуса полковника по адмиралтейству Сергея Китаева», составленном 31 декабря 1910 года и находящемся в Российском государственном архиве ВоенноМорского флота в Санкт-Петербурге, говорится, что «полковник по Адмиралтейству Сергей Николаевич Китаев, в должности по службе Смотритель по хозяйственной части Морского корпуса, происходил из потомственных почётных граждан Рязанской губернии, поступил в Морской корпус воспитанников 13 сентября 1878 года, был женат на дочери первой гильдии купца, девице Анне Ефимовне Замятиной, имел сына Иннокентия (род. 19 июня 1897 г.)». Таким образом, «Послужным списком» Китаева подтверждается непосредственное отношение семьи Китаева и его самого к Рязанской губернии. Однако исследования по точному определению места его рождения, дворянского (в одном из источников говорится, что Китаев «родился в Рязани в дворянской семье») или иного происхождения Китаева вызвали у меня определённые затруднения при поисках документов. А потому пришлось пофантазировать на этот счёт…
Потомственный почётный гражданин – это особая сословная группа горожан, тонкая прослойка между дворянством и купечеством, с помощью которой русское государство пыталось огородить благородное российское дворянство от проникновения чужеродных элементов, а с другой стороны, поддержать и поощрить торговопромышленные круги, удовлетворяя их амбиции и стимулируя торговопредпринимательскую и благотворительную деятельность наиболее ярких его представителей.
Поскольку Китаев происходил из потомственных почётных граждан, это означает, что почётное гражданство Рязанской губернии имели его родители, а возможно, и более дальние родственники, т.е. он был сыном личных дворян, которые с 1845 года получали потомственное почётное гражданство автоматически, или священнослужителей. Исходя из жизненного пути Китаева, последний вариант происхождения исключаю.
Отец, дед или прадед Китаева могли получить почётное гражданство, ходатайствуя о его получении, а это значит, что родители Китаева либо происходили из коммерцмануфактур-советников, купцов, состоявших в первой гильдии в течение 20 лет, либо от лиц, получивших в одном из русских университетов учёные степени доктора или магистра. Они также имели право ходатайствовать о почётном гражданстве, если были врачами, учёными – агрономами, инженерами, фармацевтами и ветеринарами.
Женитьба Китаева на дочери купца первой гильдии даёт возможность полагать, что его родители, скорее всего, принадлежали к купеческому сословию.Однако на основании собранных материалов о Китаеве рискну предположить, что он происходил из семьи военных.
Вообще же фамилия Китаевы достаточно известная. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона говорится: «Китаевы – русский дворянский род. Дмитрий Васильевич Китаев составил писцовые книги Вотской пятины (1500 г.), изданные археографической комиссией, был окольничим, умер в 1520 г. Род Китаевых внесён в VI и II части родословной книги Костромской губернии. Есть ещё 6 родов Китаевых, позднейшего происхождения».Привожу эту генеалогическую выкладку по той причине, что один из родов Новосильцевых внесён в VI часть родословной книги Рязанской губернии.
Интересен послужной список Д.В. Китаева. В 1494 и в 1511 годах он присутствовал на приёме литовских послов, в июле 1513 года водил передовой полк из Великих Лук к Полоцку, после чего передал командование воеводе князю М.В. Горбатому – Кислому, а сам принял должность второго воеводы. В июле 1514 года ходил из Дорогобужа к Смоленску в сторожевом полку вторым воеводой, участвовал в битве под Оршей и попал в плен, когда литовский гетман К. Острожский наголову разбил русское войско, возглавляемое воеводами, конюшенным И.А. Челядиным и боярином князем М.В. Булгаковым – Голицей.
Труды Дмитрия Васильевича Китаева на поприще литературы оказали значительное влияние на позднейшее время. Некоторые исследователи, прослеживая эволюцию родословных документов, отмечают появление новых черт, присущих росписям конца XVII века. К этим чертам относится обилие служебно¬биографических сведений, сопровождающихся отсылками на различные документы, а также ссылки на Тысячную книгу, Дворовую тетрадь и «писцовую книгу» Дмитрия Китаева.
Как сказано выше, около 1500 года Китаев описывал Вотскую пятину в Новгородской земле. Новгородская земля тогда делилась на пять частей, каждая из которых называлась пятиной. По пятинам вёлся учёт населения, раскладка и сбор государственных податей и повинностей, учёт феодального землевладения и военной службы помещиков. По пятинам составлялись писцовые книги и десятни детей боярских.
К тому же Дмитрий Васильевич исполнял обязанности окольничего. Окольничий – придворный чин и царская должность в XIII – начале XVIII века. Первоначально функциями окольничего были устройство и обеспечение поездок князя и участие в приёмах иностранных послов и переговорах с ними. В XIV–XV веках окольничий входил в состав Думы великого князя, занимая в ней, однако, второстепенное положение.
С конца XV века окольничий был вторым по значению, после боярина, думским чином: он заведовал пограничными областями – «окольными местами», производил в них суд и расправу. Чином окольничего почти постоянно облекали послов на пограничные съезды. Окольничих назначали руководителями приказов, полковыми воеводами, они участвовали в организации придворных церемоний.
В «Лекциях по русской генеалогии, читанных в Московском Археологическом Институте преподавателем института Л.М. Савёловым» говорится: «…окольничество раньше, чем стать членом (боярства. – Н. Э.), было должностью… Наименование окольничий прибавлялось иногда к званию боярина… пр. Сергеевич объясняет это тем, что окольничий боярин – это как бы младший боярин по сравнению со старшим боярином введенным. В XVII ст. окольничие несли те же обязанности, как и бояре, и входили в состав боярской думы… Следующие роды достигали окольничества, но не бывали в боярах: До 1550 г. достигли окольничества…. Китаевы…».
Итак, Китаевы в боярах в этот период не были, но они могли стать ими позже и получить дворянское звание не по наследству, а за службу государеву. Но вот что интересно: Д.В. Китаев, умерший в 1520 году, официально значился бездетным. И стало быть, род Китаевых, шедший от него, сформировался от его внебрачных детей.
Есть и другая гипотеза: если Д.В. Китаев умер бездетным, то значит, род Китаевых ведётся от Китая Василия Фёдоровича – псковского князя (единственного сына удельного Шуйского князя Фёдора Ивановича Кирдяпина), умершего в 1496 году и оставившего троих сыновей: Василия Васильевича Шуйского – Немого, Дмитрия Васильевича Шуйского – Китаева и Ивана Васильевича Шуйского – Китаева, от которых и пошёл род Китаевых.
Шуйский – Китай Василий Фёдорович – личность примечательная: князь, воевода, один из лучших администраторов великого князя московского Ивана III. Служил он и на дипломатическом поприще. В 1470–1471 годах вместе с отцом исполнял обязанности наместника в Пскове, в 1480–1481 годах он уже наместник в Новгороде Великом. В 1491 году был отправлен князем опять наместником в Псков, откуда в 1493 году ходил в Литву в составе большого войска вторым воеводой.
Благодаря ему князья Шуйские надолго сохранили связи с Новгородом и Псковом. Шуйский¬ Китаев пользовался доверием великого князя не только за верную службу, но и потому, что был связан родственными узами с московским княжеским домом. Двоюродный брат его отца – нижегородский князь Александр Иванович Брюхатый – был женат на дочери великого князя московского Василия I.
Младший сын Василия Фёдоровича, Иван Васильевич Шуйский – Китаев, в мае 1512 года был послан в Рязань наместником в связи с нападением на южную границу крымских татар во главе с царевичем Ахмат-Гиреем Хромым.
Иван вместе с братом Василием после смерти великого князя московского Василия III, согласно завещанию последнего, сделались опекунами его детей, будущего царя Ивана IV (Грозного) и Юрия. Иван Васильевич стал к тому же советником в управлении государством царицы Елены Васильевны Глинской. А когда царица умерла (по слухам братья и отравили её), они фактически узурпировали государственную власть и удерживали её вплоть до смерти Ивана Васильевича в 1542 году.
Существует и третья версия более раннего происхождения рода Китаевых. Владимиро-Суздальский князь Андрей Боголюбский – сын Великого князя киевского Юрия Владимировича Долгорукого и половецкой княжны Ольги, дочери хана Аепы – в миру носил прозвище «Китай», что в переводе с тюркского означает «укрепление, крепость, плетень».
Вот как об этом пишет Н.М. Карамзин: «…Георгий (Юрий Долгорукий) велел построить на её берегу деревянный город, назвав его по новому имени реки Москвою, а другому городу, основанному там, где ныне монастырь Знаменский, дал имя Китая, ибо так прозывался его сын Андрей (Боголюбский)…». Таким образом, заложив Китай-¬город и расселив посадских людей в нём, основатель Москвы способствовал появлению Китайгородцевых и Китаевых. Кроме того, дети самого князя Андрея, имевшего двух законных жён и множество наложниц, вполне могли прозываться Китаевыми.
Я же склонен считать наиболее вероятной первую версию происхождения Китаевых.
Итак, было известно семь родов Китаевых, из которых дворянской однозначно была лишь костромская ветвь. Но являлась ли дворянской рязанская ветвь Китаевых? Был ли С.Н. Китаев дворянином, потомственным или личным, происходил ли из дворянской семьи?В «Алфавите дворянских родов Российской империи» имеется 18 архивных дел по фамилии Китаев. Пять дел касаются Костромской губернии, два дела о гербе дворян Китаевых, два дела – Воронежской губернии, одно дело – Орловской губернии, четыре дела – Курской губернии, пять дел – Пензенской губернии. (В одном деле объединены Китаевы Воронежской и Орловской губернии.)
Таким образом, принадлежностью к дворянскому сословию отмечены Китаевы в Костромской, Пензенской, Курской, Воронежской и Орловской губерниях. Все архивные дела охватывают период с 1816 года по 1911 год. Ещё выяснилось, что один род Китаевых – это известная в XVIII–XIX веках в Петербурге ветвь священнослужителей.
В документе «Дворянские роды Рязанской губернии, внесённые в дворянскую родословную книгу по 1 января 1893 года» Китаевы не упомянуты. Не упомянуты они и в «Дворянских родах Рязанской губернии, внесённых в дворянскую родословную книгу с 1 января 1893 по 1 января 1901 г.».Благодаря этим источникам у меня и появилась возможность предположить, что рязанская ветвь Китаевых – это ветвь военных или купцов.
Однако Сергей Николаевич Китаев не мог происходить ни из семьи священнослужителей, ни из семьи промышленников или купцов, поскольку дети из таких семей обычно становились продолжателями династических семейных традиций. Так, брат его супруги, Ефим Иванович Замятин, стал купцом 1¬-й гильдии, продолжив дело отца, крупного иркутского торговца Ефима Ивановича Замятина и снискал сам известность тем, что с 1903 года занимался разработкой угольных месторождений в Читинском крае. Династии же священнослужителей были более традиционны, нежели купеческие. Не только сыновья следовали делу отцов, но и дочери выходили, как правило, замуж за лиц духовного звания, а их мужья наследовали приходы тестей. Как сказано выше, в самом Петербурге в XIX столетии широкую известность имела династия церковных деятелей Китаевых.
А Сергей Николаевич стал русским морским офицером: вполне вероятно, отец его получил потомственное почётное гражданство, скорее всего, за военную службу.Но где же место рождения Китаева – в городе Рязани или в селе Клишино? И должна же быть причина и денежные средства, согласно которым Китаев был отдан на воспитание именно в Санкт-¬Петербург, в Морской кадетский корпус и стал русским морским офицером, увлекался искусством.
Морской корпус Китаев закончил в 1884 году, с 1881 по 1885 год находился в Санкт-Петербурге на действительной службе, плавая по Балтийскому морю. Учился он блестяще: 1 октября 1884 года был произведён в мичманы, в том же году, по окончании учёбы, его имя было занесено золотыми буквами на Морскую доску училища, а ему, кончившему курс вторым по выпуску, выдана премия Адмирала Рикорда 300 рублей. 11 июня 1885 года Китаева назначили в заграничное плавание на фрегате «Владимир Мономах» на Дальний Восток, и до 1896 года он находился на разных судах в Тихом океане, у берегов Японии. Фрегат «Владимир Мономах», затем клипер «Вестник» и крейсер «Адмирал Корнилов», на которых служил Китаев, неоднократно заходили и доковались в японских портах.Но оставлю эту нестыковку в датах специалистам. Возможно, что записи в послужной список о назначении в заграничное плавание вносились «постфактум».
На основании Послужного списка можно выделить два длительных периода, когда Китаев находился на Дальнем Востоке и собирал свою коллекцию.Второе плавание – с осени 1893 года до лета 1896 года – на крейсере I ранга «Адмирал Корнилов».
Во время стоянок русских кораблей в японских портах у Китаева было много времени для того, чтобы заниматься изучением японского искусства и собирать свою коллекцию.«Вот в каких городах я собирал: Токио, Киото, Иокогама, Осака, Кобе, Симоносеки, Нагасаки, Хакодате, Никко, Нагойя, Цуруга, Кагосима,– в деревнях: Отцу, Мианошта, Инаса, Атами. Были и другие, названий которых не помню. Агенты мои… исколесили Японию за несколько лет вероятно вдоль и поперек… Вот и причина того, что коллекция является энциклопедией художества всей Японии, будучи в то же время, вместе с фотографиями, художественной энциклопедией страны»,– вспоминал Китаев в своём письме в 1916 году.
А времяпрепровождение в период многомесячных, а то и многолетних стоянок кораблей могло быть у морских офицеров самым разным. Любопытные свидетельства оставил на сей счёт великий князь Александр Михайлович, двоюродный брат императора Александра III, в книге «Мемуары Великого князя Александра Михайловича». Как раз в это время, с 1886 по 1888 год, он совершал путешествие по Дальнему Востоку на клипере «Рында» и побывал в Нагасаки и Иокогаме.
«В каюткомпании – пишет он – снова царило оживление. Как только мы бросили якорь в порту Нагасаки, офицеры русского клипера “Вестник” сделали нам визит. Они восторженно рассказывали о двух годах, проведённых в Японии. Почти все они были «женаты» на японках. Браки эти не сопровождались официальными церемониями, но это не мешало им жить вместе с их туземными жёнами в миниатюрных домиках, похожих на изящные игрушки с крошечными садами, карликовыми деревьями, маленькими ручейками, воздушными мостиками и микроскопическими цветами. Они утверждали, что морской министр неофициально разрешил им эти браки, так как понимал трудное положение моряков, которые на два года были разлучены со своим домом. В то время одна вдова – японка по имени Омати – содержала очень хороший ресторан в деревне Инасса вблизи Нагасаки. На неё русские моряки смотрели как на приёмную мать русского военного флота. Она держала русских поваров, свободно говорила по¬русски, играла на пианино и на гитаре русские песни, угощала нас крутыми яйцами с зелёным луком и свежей икрой, и вообще, ей удалось создать в её заведении атмосферу типичного русского ресторана, который с успехом мог бы занять место гденибудь на окраинах Москвы… Она полагала, что должна сделать всё от неё зависящее, чтобы мы привезли в Россию добрые намерения о японском гостеприимстве. Офицеры “Вестника” дали в её ресторане обед в нашу честь в присутствии своих “жён”, а те в свою очередь привели с собой приятельниц, ещё свободных от брачных уз. Омати Сан превзошла по этому случаю саму себя, и мы, впервые за долгое время, ели у неё превосходный русский обед. Бутылки водки, украшенные этикетками с двуглавым орлом, неизбежные пирожки, настоящий борщ, синие коробки со свежей икрой, поставленные в ледяные глыбы, огромная осетрина по середине стола, русская музыка в исполнении хозяйки и гостей – всё это создавало такую обстановку, что нам с трудом верилось, что мы в Японии… Я решил “жениться”. Эта новость вызвала сенсацию в деревне Инасса, были объявлены “смотрины”… После смотрин должен был состояться торжественный свадебный обед всем офицерам с шести военных кораблей, стоявших в Нагасаки…».
На одном из этих кораблей служил Китаев.Много других любопытных деталей быта русских моряков в Японии описывает князь. Ничто не запрещает предположить, что среди офицеров клипера «Вестник», посетивших великого князя, был и С.Н. Китаев, тем более, как явствует из его воспоминаний, он посещал, собирая свою коллекцию, Нагасаки и Инасса.
Но Китаева в большей степени увлекла экзотика Японии не в бытовом смысле, а в области японского искусства, однако, и здесь складывались пикантные ситуации. Китаев вспоминал: «Будучи женихом и щадя чувства невесты, которой предстояло потом увидеть коллекцию, я имел неосторожность подарить значительную группу изданий (порнографических) одному из соплавателей… лейтенанту Сергею Хмелёву…».Конечно, японская гравюра XIX века не имеет ничего общего с нынешними изданиями «порнографического» характера. Как вспоминает Китаев, «покойный соплаватель по “Корнилову” – Эссен, в шутку, многих моих «одориори Сан» (агентов. – Н. Э.) называл “Скеби-Сан” (похабниками), зная, что при случае, я не гнушался и художественной порнографии, на которой японцы собаку съели…».
Сам же Китаев «собаку съел» как знаток изобразительного искусства.Добавлю, что Китаев хорошо знал английский, французский и немного немецкий языки.
Увлёкшись коллекционированием японской гравюры, он занялся изучением истории этой древней страны, её традиций, изобразительного искусства. Изучению изобразительного искусства способствовало то, что Китаев имел способности к рисованию и в морские походы всегда брал принадлежности для него.
Морской кадетский корпус был единственным в России того времени учебным заведением, готовившим офицеров - моряков. До появления фотографии во время плавания морским офицерам вменялось в обязанность делать зарисовки побережий и исправление карт. Наряду с другими прикладными морскими науками, в корпусе на высоком педагогическом уровне преподавались корабельная архитектура, морская практика, картографическое и кораблестроительное черчение, а также рисование. Офицеров, умевших хорошо рисовать, нередко направляли в гидрографические экспедиции для изучения морей России, а затем и Мирового океана с целью создания пособий по мореплаванию, морских навигационных карт, нанесения на карты открытых островов. Офицеры выполняли зарисовки приметных мест прибрежья, навигационных маяков и маячных сооружений. Сопровождая высоких особ, офицеры делали рисунки для подарочных альбомов.
Не случайно некоторые морские офицеры, например, А.П. Боголюбов, А.К. Беггров и другие, увлекались изобразительным искусством, и оно становилось их основной профессией. Художниками-любителями стали корабельный инженер, генералмайор А.П. Алексеев, морской министр адмирал И.К. Григорович и другие.
Не знаю, сохранилась ли сейчас в Рязани память об упомянутом генералмайоре, но Алексеев Александр Платонович (1841–1908) родился в Рязани, в семье учителя словесности Рязанского реального училища. Он с детства увлекался рисованием, копировал с журналов изображения кораблей. В 1860 году приехал в Санкт-Петербург и, как и Китаев, поступил в Морской корпус, где, развивая талант, и сделался художником-любителем. По окончании Морского корпуса Алексеев стал корабельным инженером, служил при судостроительном комитете и ушёл в отставку в чине генералмайора.
Он не устраивал персональных выставок, и его имя не значится в справочниках, посвящённых русскому изобразительному искусству, но благодаря его творчеству потомки имеют представление о внешнем виде тех военных кораблей, которые составляли морскую славу России второй половины XIX века. По заказу Морского музея Алексеев написал около 30 картин – портретов кораблей, которые ныне хранятся в Центральном военно-морском музее в Санкт-Петербурге.
Китаев знакомится с японскими художниками и приобретает произведения у них или у их родственников: «Ганку… вещи его и его учеников куплены мною недалеко от Отцу у их потомков… <…> Хокусай… Я был влюблён в него… так что совершил паломничество на его могилу. Я покажу вам фотографию и мою акварель с его памятника и кладбища, где он покоится… Произведения художников придворной школы – Тоса – я покупал… в Киото. Будучи в Японии, был лично у Гекко, чтобы выразить ему мой восторг от произведений его кисти…» – писал Китаев в своих письмахвоспоминаниях.
В развитии гравюры укиё-э выделяются три основных периода: ранний – с середины XVII до середины XVIII века, период классики – вторая половина XVIII века и «золотой» век – конец XVIII – середина XIX века. В ранний период определилась главная тема укиё-э – отражение мира и людей, живущих в нём, мира земных радостей и наслаждений, реальной земной любви, будней и праздников. Самыми популярными на протяжении всей истории развития укиё-э были изображения красавиц и портреты актёров столичных театров. Мастера начала «золотого» периода укиё-э смогли добиться всеобщего признания и принести жанру огромную популярность. В это время сформировалось одно из самых известных направлений укиё-э – пейзаж, достигшее своего максимального расцвета в середине XIX века в творчестве Кацусика Хокусая и Андо Хиросигэ.
Хокусай был основателем пейзажной гравюры, природа во всём её многообразии – основная тема творчества художника. После смерти Хокусая Хиросигэ становится ведущим пейзажистом укиё-э. Творчество этих двух гравёров – высший взлёт искусства укиё-э, ознаменовавший выход этого жанра далеко за пределы Японии.
Русский художник Игорь Грабарь писал: «Хокусай – личность слишком громадная, чтобы поддавалась какому¬либо изучению. Это один из титанов человечества. По его гениальному мастерству, по его вечной неудовлетворённости самим собой и постоянному стремлению к идеалу, гдето далеко впереди светящему, по бесконечному разнообразию его творчества, его можно сравнить с Леонардо».
Влюблённый в его искусство С.Н. Китаев считал, что Хокусай «всеобъемлющ, как стихия», а синолог С. Елисеев, который много позже будет изучать японское искусство и язык, а впоследствии участвовать в оценке коллекции Китаева, так писал о пейзажах Хокусая: «Природа японцем не воспринималась как нечто, преподнесённое ему создателем. Он чувствует себя её частью. Для него она была чемто единым, цельным, за которым было скрыто вечное начало, названное китайцами Дао».В коллекции Китаева, хранящейся в ГМИИ, есть одно очень редкое произведение – «Маленькая раковина» из серии Хокусая «Всё о конях, или Игра в раковины». По словам сотрудников музея, «Маленькая раковина» отсутствует во всех остальных известных в мире коллекциях японского искусства.
На корабле Китаева навещали коллекционеры и любители искусства: итальянец Кьоссоне, француз Биго, Гибер, которых Китаев называет своими друзьями. «…Ко мне приезжали и знатоки японцы, чтобы любоваться старинными произведениями. Знаменитый актёр Дзандзюро, воспроизведённый на множестве гравюр разных художников. Богатый человек и владелец хорошей художественной коллекции…»,– вспоминает он. – Но всего знаменательнее был для меня визит Окакуро, директора Токийской Академии художеств (бывшего министра промышленности), профессора истории восточного искусства, которую он сам лично составлял и читал в Академии... Для составления этого труда он и делал объезды коллекций в Японии, а также путешествовал по Китаю… Мы на многом подолгу останавливались, и я выслушивал его мнения. Многое он очень одобрял и хвалил, а затем пригласил меня осмотреть Академию, лично всю мне её показал, во всём разнообразии её прикладного искусства, подарил на память историю её возникновения, штаты и программу...».
Нельзя сказать, что Китаеву всегда способствовал успех в поиске и приобретении заинтересовавших его произведений. Однажды не хватило денег, чтобы купить фигуру рыцаря у потомков Ганку. Он попросил не продавать её, пока не вернётся с деньгами, но началась японо-китайская война, вернуться он не смог.В ходе изучения коллекции Китаева сотрудники ГМИИ выявили ряд копий, оригиналы которых по сей день находятся в Японии, т. е. в своё время Китаева торговцы просто обманывали, выдавая копию за оригинал, и не всегда он мог это определить, как, впрочем, и в наше время трудно это сделать.
Огромный спрос на японские произведения того времени характеризует такое воспоминание Китаева:«…Как ни насыщена была страна гравюрами, они теперь подобрались. Бесчисленное множество погибло… Тысячи вывезены Кюассонэ, Бингом, Андерсом, Фенелоза (американец) и др. Однажды я собирался уезжать из большой гостиницы Токио и запаковывал гравюры. Один из коридорных попросил их посмотреть. К величайшему моему смущению, он принялся рыдать… он признался, что был в дореформенное время самураем… понимает толк в художестве, а поэтому не мог удержаться, чтобы не оплакать родину, откуда исчезают подобные незаменимые вещи…».
Кроме того, по мнению современных искусствоведов, специфика интересов Китаева имела и свою отрицательную сторону – в его коллекции отсутствуют ранние произведения XVII века и представлены лишь единичные работы шести великих гениев укиё-э XVIII века – Харунобу, Киёнага, Утамаро, Сяраку – Хокусая и Хиросигэ немного, но многочисленны омоя¬э, карикатуры, картины на веерах, офорты и литографии.Но так считают сейчас, спустя столетие после того, как Китаев собирал коллекции. Думал ли он об этом в своё время? Конечно, нет.
Любовь к морю, любовь к живописи, графике – откуда это было у Китаева?Информацию о семье Китаева – матери, отце, братьях и сёстрах – мне сначала обнаружить не удалось. Но затем появилась зацепка. Сотрудники ГМИИ, изучая китаевскую коллекцию и биографию её создателя, получили сведения из Санкт-Петербурга, что у Китаева был брат Владимир Китаев, художник. Информацию о нём, почерпнутую из старых русских газет, прислал Б.А. Кац. Но при проверке этих сведений по различным справочникам и каталогам, посвящённым русскому изобразительному искусству, выяснилось, что это ошибка – никакого художника Китаева Владимира Николаевича в них не оказалось. Но в «Критико¬-биографическом словаре русских писателей и учёных» С.А. Венгерова обнаружились сведения о Китаеве Василии Николаевиче, умершем в 1894 году, военном инженере, художнике, журналисте (сотрудничал в газете «Новое время»). Сопоставив эту информацию с уже накопившейся у меня, я сделал вывод, что, возможно, это старший брат Сергея Николаевича.
Китаев Василий Николаевич – полковник, выпускник и затем преподаватель фортификации Николаевского инженерного училища, участник русско-турецкой войны 1877–1878 годов.
Многие воспитанники Инженерного училища увлекались изобразительным искусством. Обучение в нём способствовало развитию художественных дарований: будущие военные инженеры изучали рисунок и рисунок архитектурный, а преподавали его выпускники Императорской Академии художеств. Руководство училища не только не препятствовало, но зачастую и поощряло занятия своих учащихся изобразительным искусством. Среди шести выпускников училища, оставивших наиболее яркий след в истории русского искусства, был и старший брат Китаева Василий.
Среди этих шестерых были Николай Константинович Зацепин и Константин Александрович Трутовский – живописцы. Н.К. Зацепин, военный инженер, полковник, участник обороны Севастополя, ученик и последователь художественных традиций К.П. Брюллова. К.А. Трутовский – последователь передвижников, живописец и график, автор жанровых народных картин.
Модест Дмитриевич Резвой и Дмитрий Васильевич Григорович значительными художественными талантами не обладали, но очень много сделали для развития изобразительного искусства в России. М.Д. Резвой – историк, военный и общественный деятель, один из основоположников русской музыкальной лексикографии, музыковед, член-корреспондент по Отделению русского языка и словесности, художник-портретист.
Д.В. Григорович, который училища так и не закончил, прославился как русский писатель и художественный критик, член-корреспондент Петербургской Академии наук, он был секретарём Общества поощрения художеств и создал при нём рисовальную школу и музей.
Вильгельм Карлович фон Клемм и Василий Николаевич Китаев преуспели в графике. В.К. фон Клемм – военный инженер, генераллейтенант, начальник чертёжной Главного инженерного управления, он выступал своеобразным бытописателем Инженерного корпуса. В.Н. Китаев составил графические хроники русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Посвятив этой войне значительную часть своих рисунков, он также стал её своеобразным бытописателем. С военной точностью и не без вдохновенья он воспроизводил декорации победной для русских войск кампании. В военных учебных заведениях того времени обязательно существовали музеи, и Инженерное училище исключением не было. И одним из его экспонатов стало изображение крепости у города Никополь, написанное В.Н. Китаевым.
Весной 2006 года Русский музей в Санкт-Петербурге организовал выставку «В стенах Инженерного замка», посвящённую 200-летию открытия Инженерного училища в Михайловском замке Петербурга. На ней демонстрировались произведения этих шестерых перечисленных мною выпускников училища.
Итак, мне стало ясно, кто мог оказать главное воздействие на формирование любви к изобразительному искусству, к живописи у С.Н. Китаева, на его выбор жизненного пути, кто помогал ему в учёбе и был примером в жизни – старший брат.
Тем более, что в своих воспоминаниях Китаев пишет: «Вспомнил ещё два имени…. Ей Зан и Куни Ёши… Второй, учитель моего фаворита Ёши Тоши, которым я начал восторгаться ещё в 1-м плавании на «Владимире Мономахе», купивши книжку японских типов. Удивлялся вместе с покойным братом – художником, каким образом одними линиями могут быть необыкновенно сильно выражены всевозможные выражения многообразных чувств у детей, женщин, мужчин!..»
Любопытно, что в послужном списке Китаева говорится, что осенью 1889 года ему было разрешено стать вольнослушателем Артиллерийского офицерского класса, где он обучался до февраля 1890 года, после чего был зачислен в штатные слушатели обучающегося состава учебно-артиллерийской команды, откуда в мае этого же года был отчислен по болезни. Не под влиянием ли брата он начал заниматься артиллерийской наукой?
Выходит, что можно говорить уже о двоих русских офицерах (военном инженере и военном моряке), происходивших из почётных граждан Рязанской губернии, оставивших значительный след в русской художественной культуре, забытых и ныне неизвестных, Сергее Николаевиче и Василии Николаевиче Китаевых.
Кроме того, удалось обнаружить информацию и о Владимире, вероятно, всё-таки брате названных Китаевых. Это предположение обусловлено тем, что некто Китаев Владимир Николаевич был назначен в 1909 году начальником речной полиции Санкт-Петербурга. Речная полиция приписывалась к Морскому военному ведомству, её сотрудники были как бы и военными, и полицейскими. Личный состав офицеров речной полиции комплектовался из бывших морских офицеров, по тем или иным причинам оставивших службу на флоте. Например, Сергей Николаевич, оставивший в 1896 году по здоровью морскую службу, продолжал служить в Морском ведомстве. Поэтому вполне возможно, что сведения, присланные Б.А. Кац, касаются именно этого человека. Он, как и Василий Николаевич, занимался живописью, но не имел академического образования, не состоял в художественных обществах и не значился в справочниках по изобразительному искусству.
Интересно, что дальнейшие поиски в этой области позволили обнаружить уже дипломированного художника с такой фамилией. Это Китаев Василий Петрович, 1872 года рождения, живописец, художник 1-й степени, который был включён в «Юбилейный справочник Императорской Академии художеств 1764–1914 гг.» Вполне может быть, что Китаев Василий Петрович и герой этого очерка – двоюродные братья и любовь к живописи была присуща всем Китаевым рязанской ветви, но в дальнейшие генеалогические изыскания углубляться я не стал.
Между тем писатель, живущий в Рязани, Валерий Иванович Яковлев, работая над вступительной статьёй о рязанских краеведах для портала «История, культура и традиции Рязанского края», обнаружил ещё двоих Китаевых, вторая буква инициалов которых тоже «Н». Летом 1884 года эти Ф.Н и Н.Н. Китаевы принимали участие в раскопках древних курганов «на берегу Оки, верстах в 15-ти от Зарайска, районе села Клишино». Зарайский воинский начальник А.А. Марин после первого заседания Рязанской учёной архивной комиссии организовал раскопки, «прихватив местного помещика Ф.Н. Китаева».А кандидат исторических наук В.А. Толстов, также живущий в Рязани, нашёл такие сведения: «по инициативе местных землевладельцев купеческого сословия братьев Китаевых в июле 1884 года была произведена раскопка Клишинских четырёх курганов», и отчества у братьев – Николаевичи.
В связи с этими находками мне остаётся только надеяться, что, прочитав мой очерк, краеведы рязанцы заинтересуются личностью Сергея Николаевича Китаева и постараются докопаться до его подноготной. Я же предложу версию того, почему он стал моряком.На мой взгляд, приверженность морской службе – это семейная традиция, которая сложилась в какойто степени благодаря той местности, где Китаевы жили, точнее благодаря селу Клишино Зарайского уезда.
В «Списках населённых мест Рязанской губернии» 1862 года указано два Клишино и оба в Зарайском уезде.Второе село теперь в Озёрском районе Московской области, а раньше это была земля Рязанского княжества и Рязанской губернии.
Если подняться на высокий берег Оки (в месте слияния её с речкой Большая Смеда), то взору откроется чудесный вид: окская долина, город Озёры за пойменным немереным лугом, бесчисленные озёра-старицы, бесконечная лесная даль – реликтовый лес Нагорная дубрава. А сзади у поднявшегося на кручу окажется село Клишино.
Интересно сознавать, что где-то рядом, по правую руку вдоль Оки, под земельным пластом, находится исчезнувший древний город Рязанского княжества, Ростиславль Рязанский (Расчиславо, Рощеслав), местонахождение которого идентифицируется приблизительно между селами Клишино и Сосновка. На месте древнего Ростиславля сохранились остатки валов, а в 200 метрах от него – большой курган. Город был основан в 1153 году рязанским князем Ростиславом Ярославичем в свою честь и являлся форпостом Рязанской земли, а затем и Московского государства на пути набегов кочевников. Именно здесь, в 1340 году со своей семьей и дружиной жил пронский князь Ярослав Александрович, укрываясь от набегов татар. В 1483 году рязанский князь Василий Иванович завещал город своему сыну Ивану. В XVI веке Ростиславль неоднократно упоминался в разрядных записях в связи с набегами крымских и казанских татар, а с XVII века информация о нём исчезает.
Ростиславль упоминает и писатель Валерий Яковлев в указанной выше статье. Во время раскопок, в которых участвовали Ф.Н. и Н.Н. Китаевы, «на месте древнего города Ростиславля, сожжённого татарами, обнаружили зуб мамонта».
Согласно же «Историко-статистическому описанию церквей и монастырей Рязанской епархии» 1884 года, Клишино впервые упоминается как пустошь в приправочной книге 1616 года, значится старою вотчиною Масловых. В 1676 году в селе насчитывалось 16 дворов, в том числе один боярский, имелась церковь.
Местоположение села Клишино на излучине Оки позволило ему быстро вырасти, и связан этот рост с реформами Петра I, со строительством русского флота. Когда в 1695 году по царскому указу было намечено построить несколько морских судов для защиты торговых интересов русских купцов на Каспийском море, местом реализации этого указа была избрана верфь рязанского села Дединово. Корабельные сосны и ели спускали для сплава с горки по течению выше Белых Колодезей. А вдали от места сборки кораблей, около нижней мукомольной мельницы на реке Смедве, согласно распоряжению только назначенного командующего пока ещё не существующим флотом Ф. Лефорта, развернулась небольшая мануфактура для изготовления парусов по шведским клише. По мнению доктора исторических наук Н.И. Павленко, благодаря этой глупости Лефорта, производить паруса «за три лаптя по карте» от самой верфи, и возникло село озёрского края Клишено, в дальнейшем превратившееся в Клишино, а вместе с этим на территории будущего Озёрского района возник мануфактурный промысел. В середине XVIII века в селе строится ткацкая фабрика, которая работает на нужды русского флота. Комплекс ткацкой фабрики XVIII–XIX веков как памятник архитектуры существует и поныне, в привычном для нынешних времён состоянии – разрушенном, но при этом охраняемом государством. А село как одна из баз русского флота развивается, и в 1797 году в нём уже проживает больше полутысячи жителей. С развитием флота семьи купцов и приказчиков сколачивают состояние на военных заказах. Дети дворян и вельмож, «башковитых» отроковпростолюдинов отправляются в Петербург для обучения навигации, фортификации и другим военным наукам, после чего пройдут все сражения, победы и поражения петровской эпохи и вернутся на свою малую родину капралами, капитанами, сержантами майорами, а их дети станут продолжателями военных сухопутных и морских династий.
И если местом рождения С.Н. Китаева является это село Клишино, то нет ничего удивительного в том, что рязанская ветвь Китаевых была династией военных или купцов, а сам Сергей Николаевич стал офицером флота. Но это только моё предположение, хотя оно вроде бы и подтверждается изысканиями Яковлева.
В 1896 году Китаев возвращается в Петербург. Служит в Морском кадетском корпусе, преподавателем, заведующим хозяйственной частью до своей отставки по болезни в 1912 году.
В Петербурге он сам устраивает выставки своей коллекции. Первая состоялась сразу по возвращении в залах Академии художеств и произвела сильное впечатление на публику и знатоков. А.П. ОстроумоваЛебедева, тогда учившаяся в Академии художеств, впоследствии вспоминала:
«Не помню, в каком году, должно быть в 1896-м, была первая японская выставка, устроенная Китаевым в залах академии. Меня она совершенно потрясла. Новый, чуждый мир, странный и неожиданный. Раньше я не знала японского искусства. Много часов я просиживала на выставке, очарованная небывалой прелестью форм и красок.
Произведения были развешаны на щитах, без стекол, в громадном количестве, почти до самого пола. Устав стоять, я усаживалась на пол, поджав ноги, и разглядывала их в мельчайших подробностях. Меня поражал острый реализм и рядом – стиль и упрощение, мир фантастичности и мистики. Их способность запечатлевать на бумаге мимолётные, мгновенные явления окружающей природы. Покоряла и привлекала меня изысканная прелесть и очарование в изображениях женщин.
Отдельные имена японских художников не остались в моей памяти после этой выставки, эти знания я приобрела позднее, но особенности этого искусства врезались в мою душу художника неизгладимыми чертами».
Посредством этой выставки С.Н. Китаев впервые познакомил русское общество с японской культурой. К выставке он издал «Указатель выставки японской живописи», включающий картины ста тридцати пяти японских художников, не считая тех, кто работал преимущественно для гравюры. И значение влияния, которое выставка оказала на русское искусство, огромно. Это признают и наши современники. Ректор Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова В.Н. Садовничий, выступая на японо-российском форуме¬2000 в Москве, говорил:В начале XX века появляются японские мотивы в работах русских художников Врубеля, БорисаМусатова, в театральных работах Бакста, архитектурных постройках Шехтеля. Можно сказать, что всё созданное в российской культуре после знакомства с Японией получило некий «отсвет» этого события».
Следующая выставка была организована в 1897 году в Москве, в залах Российского Исторического музея. На ней Китаев выступает с публичными лекциями о японском искусстве.
Интересную подробность о выставке сообщает Китаев в своём письме художнику Павлинову: «Вероятно, я Вам рассказывал, что в 1897 г. Великая княгиня Елизавета Фёдоровна, очень хорошая художница – акварелистка, гравюру в красках Гекко приняла за оригинал и очень сконфузилась, как и я сам, разумеется, когда должна была услыхать от меня, что это репродукция. Тем не менее, она пожелала её скопировать. (Гравюра эта, изображающая японскую поэтессу в лунную ночь среди бамбуков, у меня отмечена. Возвратила она альбом через генерала Степанова, письмо которого с выражением благодарности Великой Княгини у меня сохраняется.) Я просил принять в подарок весь альбом. Она сказала, что не смеет разрознивать коллекции…».
Сразу после выставки он намеревается продать свою коллекцию государству, вероятно, по причинам финансового характера.Константин Семёнович Попов, сколько мне известно, был на японской выставке, но ничего не написал относительно её приобретения. Вероятно, она ему не подходит… СПб, Торговая, д. № 31, кв. 6».
Из этого письма можно сделать ряд выводов. Несомненно, чтоИ.В. Цветаев был на выставке в 1897 году, на которой он с Китаевым уже обсуждал возможность покупки коллекции, или Китаев предложил ему продать коллекцию в музей (письмо Китаев написал в связи с тем, что хотел встретиться с Цветаевым, но не застал его во время приезда того в Петербург).
Константин Семёнович Попов, которому Китаев на выставке также предложил купить коллекцию, был крупным предпринимателем (чаеторговец и чайный плантатор, председатель и директор правления Товарищества чайной торговли «К. и С. Братья Поповы»), общественным деятелем, гласным Московской городской Думы (1877–1880), действительным статским советником.
В своих воспоминаниях Китаев, размышляя о создании в это время передвижных художественных выставок, говорит: «Припоминается, что профессор Янжул, будучи неоднократно на моей выставке, говорил мне, что о её государственном значении сообщал Ковалевскому, тогда начальнику Отдела промышленности, вместе с которым разрабатывал вопрос о подвижных музеях у нас; являлась мысль о приобретении её целиком, но внезапно ушёл со своего места Ковалевский; так карточка Янжула с запиской к нему и осталась у меня на руках».
Вероятно, Китаев к этому времени уже не располагал «большими средствами», о которых писал Павлинов, поскольку не раз пытался её продать, да и оценивал не высоко, что свидетельствует о недостаточном ещё распространении знаний о культуре и искусстве Японии в России даже среди специалистов. Япония всё ещё оставалась малоизученной страной, приток информации о ней был очень невелик, традиции её изучения в России не существовало. Академическая наука, которая была в основном книжной, занимавшейся исследованиями древних и средневековых памятников, не давала практически никаких знаний, поскольку японских памятников в российских собраниях было мало. Кафедра японской словесности открылась в Петербургском университете лишь в 1898 году.
Да что говорить о японской графике, если даже к русской графике отношение среди академической науки было более чем прохладное. ОстроумоваЛебедева вспоминала, как она получала звание в 1898 году на ученической выставке Академии художеств по классу графики В.В. Матэ:– И это всё? Не стоило живопись менять на это!»
Пренебрежение со стороны академиков к графике отразилось и на судьбе ещё одного замечательного русского гравёра, выходца из села Еголдаево Ряжского уезда Рязанской губернии Ивана Петровича Пожалостина. Популярный гравёр, мастер репродукций, академик и профессор Петербургской Академии художеств, он в 1892 году был уволен в связи с реорганизацией Академии и ликвидацией класса резцовой гравюры, после чего возвратился в Рязань. Ученики его класса были переведены в другие классы. Блестящий мастер резцовой гравюры, Пожалостин создал целую галерею образов выдающихся русских людей, и хотя жанр портрета был для него основным, он выполнял и прекрасные гравюры со знаменитых картин (за что собственно и получил звание академика живописи).
Работы Пожалостина пользовались огромной популярностью среди коллекционеров, и именно к ним в первую очередь был обращён некролог, опубликованный во втором номере журнала «Старые годы» за 1910 год:Интересное замечание насчёт роли коллекционеров и музеев в деле сохранности культурного наследия.
Другим жанром – графикой, особенно книжной, занимался и достиг значительных успехов другой рязанец, Пётр Михайлович Боклевский, уроженец села Елшино Пронского уезда Рязанской губернии, умерший в Москве в 1897 году. Он немного не дожил до выставки китаевской коллекции. Повернись судьба иначе, возможно, что художник бы посетил бы эту интересную экспозицию.А между тем интерес к графике, к гравюре, к её коллекционированию, к созданию музейных коллекций в противовес академической науке, был уже в России огромен.
Период формирования китаевской коллекции – это период формирования в России коллекционеров-знатоков, которые занимались каталогизацией, публичностью коллекций, просветительством и научной деятельностью.
Ещё в первую половину XIX века в Москве сформировался своеобразный кружок коллекционеров гравюр, бесконечно увлечённых искусством: А.С. Власов, Н.Д. ИваничПисарев, П.Ф. Карабанов, Е.И. Маковский, М.П. Погодин. Неформальным лидером кружка любителей гравированных картин стал Егор Иванович Маковский, который знал многих московских художников и коллекционеров. Он известен как художественный деятель, идейный вдохновитель образования в октябре 1831 года натурного класса в Москве, или Художественного общества живописи и ваяния, впоследствии оформившегося в Училище живописи, ваяния и зодчества, отец знаменитых художников Константина и Владимира Маковских. Он вспоминал, что сильнейшее влияние на его увлечение изобразительным искусством и коллекционированием оказало воспитание у крёстного отца В.М. Короткого: тот украшал своё жилище старинными картинами и гравюрами. После поступления на службу, в свободное от работы время, Маковский копировал эстампы, которые постоянно собирал, чтобы учиться живописи.
Собрание гравюр Е.И. Маковского было достаточно обширным, но его большую часть составляли работы западноевропейских мастеров.Что же касается непосредственно японского искусства, то из русских исследователей первым обратил внимание на него А.В. Вышеславцев – общественный деятель, путешественник, учёный, один из основоположников отечественного искусствознания, почётный член Академии художеств. Выходец из старинного рода тамбовских дворян он окончил медицинский факультет Московского университета, участвовал в Крымской войне. В период 1857–1859 годов он работал судовым врачом на клипере «Пластун» и совершил кругосветное путешествие, из которого привёз японские картины, альбомы, впоследствии переданные им в Общество поощрения художеств в С.-Петербурге.
В 1862 году Вышеславцев издал книгу «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857–1859 годы», в котором отметил высокое художественное значение японского искусства. Свою коллекцию (гравюры, мрамор, рельеф Донателло «Мадонна с младенцем»), библиотеку он завещал Тамбову, часть собрания хранится в Тамбовской областной картинной галерее.
Во второй половине XIX века в Петербурге было 17 известных и крупнейших коллекционеров гравюры, среди них выделялись Я.Ф. Березин-Ширяев, П.А. Ефремов, П.Я. Дашков.
Но самым известнейшим и авторитетнейшим был, конечно, Дмитрий Александрович Ровинский, первый исследователь истории гравирования в России, внёсший самый значительный вклад в русскую историю коллекционирования и изучения зарубежной и русской гравюры. Историк искусства, почётный член Петербургской Академии художеств и Петербургской Академии наук, Ровинский собрал огромную коллекцию: западноевропейские гравюры, литографии, русский лубок, богатейшая библиотека и одна из самых огромных коллекций оригинальных гравюр Рембрандта, ныне хранящаяся в Эрмитаже.
Он не только сам собирал и изучал гравюры, но и целиком приобретал коллекции более ранних собирателей Т.Ф. Большакова, А.М. Дмитриева, А.М. Яковлева, А.И. Кассинга, П.П. Бекетова, И.М. Остроглазова, тем самым, спасая их от забвения и потерь.Огромную работу Ровинский проводил по систематизации, изучению и популяризации русской и западноевропейской графики. В 1856 году он выпустил «Историю русских школ иконописания до конца XVII в.», в 1870 году была опубликована работа «Русские гравёры и их произведения с 1564 года до основания академии Художеств», в 1881 году вышли «Русские народные картинки в 5¬ти томах», в 1884–1891годах появилось 12 выпусков «Материалов для русской иконографии», с 1886 по 1889 год публиковался «Подробный словарь русских гравированных портретов в 4-х томах».
Не буду глубоко вникать в описание жизни и деятельности Дмитрия Александровича, они широко известны. Приведу два эпизода, касающихся рязанского коллекционера Александра Ивановича Сулакадзева.
Первые собиратели гравюры, составляя списки принадлежавших им произведений, испытывали трудности ввиду полного отсутствия справочного материала. Ровинский располагал сведениями, подтверждающими это. В предисловии к первому изданию «Словаря русских гравированных портретов» он писал, что при его подготовке были использованы два рукописных каталога, один из них – «кажется Каржавина».В материалах, посвящённых исследованиям коллекционерской деятельности Каржавина, прослеживаются перемещения его коллекций книг и рукописей. После его смерти они были переданы или проданы его вдовой собирателю старины и редкостей А.И. Сулакадзеву, уроженцу Рязанской губернии. А затем последним проданы купцу Шапкину, но гравюры в этом собрании не упоминаются. И хотя Ровинский считал, что «небольшое собрание его (Каржавина. – Н. Э.) перешло в полном составе во владение П.Ф. Карабанова», он ничего не сообщил о составе коллекции.
Между тем позднейшие исследования коллекции Каржавина искусствоведами советского периода дают некоторое представление о находившихся в нём произведениях и о тех вещах, которые принадлежали Сулакадзеву.
В Российской государственной библиотеке был обнаружен составленный Каржавиным альбом, на последнем листе которого рукой владельца было написано: «Конец сему собранию 436¬ти разных гравировок, собранных здесь Фёдором Каржавиным 1805 года в Санкт-Петербурге. Тут же и рисунки».
В этом альбоме представлены гравюры западноевропейских художников (Ван Дейк, Бехам и другие), но большую часть составляют произведения трёх художников, с которыми Каржавина связывали личные отношения,– В.И. Баженова, А.И. Ерменева и немецкого художника И.Х. Набгольца, работавшего в России с 1784 года. В альбоме находится единственный дошедший до наших дней офорт Баженова, исполненный им во время поездки в Рим в 1764 году.
После смерти Сулакадзева его собрание, как и собрание Каржавина, тоже оказалось разрозненным. Часть материалов попала к указанному выше коллекционеру гравюр и библиофилу Я.Ф. БерезинуШиряеву. Среди них оказалась рукопись самого Сулакадзева «О воздушном летании в России с 906 лета по Р. Х.», споры о подлинности приведённых в ней фактов не утихли и по сей день.
Несмотря на фундаментальность научных трудов Ровинского, на огромную известность, которую приобрела его коллекция, и влияние, какое он в России оказал на других коллекционеров и любителей графики, академическая наука всё ещё шла своим путём по отношению к этому огромному культурному пласту.
Современная Япония также продолжала изучаться русскими практиками, знающими японский язык, которые, бывая в Японии, умели собирать факты. К ним принадлежал и Китаев. Но эти люди были далеки от академической науки.
Через несколько лет, когда Россия пройдёт через поражение в русско-японской войне 1904–1905 годов, и о Японии будут знать не только специалисты, но и широкие массы простого населения, стоимость коллекции Китаева будет оцениваться уже в 10 раз выше.Из письма Китаева явствует, что ему поступали предложения о продаже коллекции за границу, в европейские страны. Китаевская коллекция к концу 90-х годов уже широко известна среди европейских знатоков японского искусства. Но Китаев оставляет её в России.
Странно только, почему не заинтересовало это уникальное собрание петербургских и московских антикваров, в первую очередь А.Ф. Фельтена и В.И. Клочкова в Петербурге и В.В. Готье и П.П. Шибанова в Москве. Очевидно, в это время ещё не было интереса в обществе к японскому искусству, широкого антикварного рынка на него, следовательно, и у Китаева выбор в покупателях был невелик. Его коллекция опередила своё время в России.Предложение Китаева осталось без ответа. Цветаев коллекции не купил. По какой причине, неизвестно. Можно лишь предполагать…
Профессор Московского университета, доктор римской словесности и историк искусств И.В. Цветаев идею создания Музея изящных искусств вынашивал давно. Его идея начала неспешно осуществляться с 1893 года. Медленно строилось здание музея, не быстрее собирались и его коллекции. Музей был открыт только в 1912 году – более 10 лет понадобилось для осуществления проекта. Известно, что основную часть денежных средств для создания музея вносили частные жертвователи, вклад государства по сравнению с ними был небольшой. Коллекции также принимались в основном в дар или по завещаниям коллекционеров, или передавались из других музеев страны. Так что даже та скромная сумма, какую назвал Китаев, могла показаться Цветаеву чрезмерной. Да и само предложение купить коллекцию, а не отдать её в дар, едва ли вписывалось, как принято теперь говорить, в корпоративные правила приобретения коллекций музеем, особенно в период его становления.
Постепенно (в какой-то мере и благодаря просветительской деятельности Китаева) в русском обществе, среди передовой интеллигенции, прежде всего членов художественного объединения петербургских и московских художников «Мир искусства», среди коллекционеров, журналистов, то есть среди тех, кто влиял на формирование общественного мнения, уже стало складываться новое художественное сознание в отношении японского искусства. Как было сказано выше, японскую гравюру начинают собирать И. Грабарь, А. Бенуа, С. Щербатов, чуть позже Д. Митрохин, В. Горшанов, С. Лебедев и многие другие. Правда, в отличие от Китаева, они приобретают гравюры не в Японии, а всё также в Мюнхене, Париже, но уже и в Москве, и Петербурге. Зимой 1901/02 годов коллекционеры С.А. Щербатов и В.В. фон Мекк в выставочных залах «Современное искусство» открывают выставку японских гравюр, которая крайне заинтересовала весь Петербург.
После цикла публичных лекций Китаева о японском искусстве и выпуска художественного каталога появляются и первые русские, а не переводные работы обобщающего характера, посвящённые японскому искусству. Больше других о японской гравюре пишет Грабарь. В ежемесячном литературном приложении к популярному журналу «Нива» в 1897 году под влиянием китаевской выставки он публикует статью «Упадок и возрождение. Очерк современных течений в искусстве», в которой говорится о влиянии японского искусства на формирование современного стиля. По свидетельству современников, статья прозвучала как взрыв бомбы. Позже он пишет предисловие к каталогу выставки японской цветной гравюры на дереве, состоявшейся в Петербурге 1903, а годом раньше представляет читателям большую статью в журнале «Мир искусства». Она потом издаётся отдельной книгой.
ОстроумоваЛебедева вспоминала:Как-то вечером, когда среди собравшихся у меня друзей зашёл неизбежный разговор о японских гравюрах, я дала на рассмотрение моё собрание, среди которого находилась и поддельная моя гравюра. Бенуа, Сомов, Бакст не заметили обмана, приняв её за японскую. Только когда моё собрание попало в руки Е.Е. Лансере, который недавно вернулся из путешествия по Восточной Сибири и Японии, он, увидав эту гравюру, удивлённо сказал: “Как странно! На этой гравюре пейзаж совсем не японский. Откуда она у вас?” Я на ней вырезала море и высокий берег около Севастополя и мыс Фиолент. Нападения в эту сторону я никак не ожидала и не сразу нашлась, что ответить, смешалась и тем самым выдала себя».
Это воспоминание характеризует волну интереса к Японии, захлестнувшую русскую интеллигенцию в это время, и показывает разницу в знаниях об этой стране, которые имели люди, побывавшие в Японии, и которые там никогда не были.Китаев, по воспоминаниям художника Павлинова, «в то время (речь идёт о 1903–1905 годах. – Н. Э.) …продолжал интересоваться вопросами искусства, был знаком со многими художниками, бывал, помнится, на вечерних собраниях “Акварельных пятниц”; в его доме я встречался с Игорем Эммануиловичем Грабарём».
Наступил 1904 год. Россия вступила в войну с Японией и потерпела позорное поражение.Сразу же после войны Китаев вновь устраивает третью и последнюю выставку своей коллекции. Такая возможность у него появилась после заключения Портсмутского мира с Японией зимой 1905–1906 годов. Павлинов вспоминал: «Экспонаты, плотно развешанные, занимали не только стены просторного выставочного зала, но и на хорах. Но, как говорил мне С.Н., тогда выставлено было не всё, что он имел».
Одновременно открылось ещё несколько выставок японского искусства: «Выставка гравюры», привезённая японцем Хасэгава; «Выставка китайских и японских произведений искусства и промышленности, предметов культа и обихода» из коллекции Н.П. Колобашкина.Китаев переиздаёт «Указатель выставки японской живописи».
На гребне волны интереса к Японии, на пике её популярности в мире, что хотел сказать Китаев организацией своей выставки?Думаю, это смелый сознательный поступок. Проведением выставки Китаев, знаток и специалист по японскому искусству, хотел показать, прежде всего, столичной общественности, что Япония – не только милитаристское государство, враг навеки, но и страна тысячелетней культуры, имеющая выдающиеся произведения искусства и образованный народ. Едва ли он пытался на волне нездорового, трагического интереса к Японии найти покупателя на своё собрание из числа частных коллекционеров графики и гравюры.
Интересное наблюдение оставил Китаев о своей последней выставке: «После выставки в Императорской Обве поощрения художеств у Рериха появились картины, боюсь сказать – “заимствованные”, но во всяком случае не без влияния Ёши Тоши, как по сюжету, так и по краскам. Думаю, что сходство это Вы (Павлинов – Н. Э.), укажете мне сами. С них брал Щебров, Колмаков и др. господа, но оригиналы остаются оригиналами».Больше нет сведений о том, что после проведения этой выставки, коллекция Китаева демонстрировалась ещё когданибудь в дореволюционное время.
С.Н. Китаев продолжал серьезно изучать японское искусство. Он знакомился с новейшими изданиями по дальневосточному искусству и со всеми крупнейшими японскими коллекциями. Стал членом русско¬-японского общества, образованного в 1910 году в Харбине, и французско-японского общества, выступал с лекциями «О Японии и её художественном творчестве».
Примерно в 1910–1912 годах по болезни Китаев выходит в отставку. За свою долгую службу он был награждён российскими и зарубежными наградами: орденами Св. Станислава 2-й и 3-й степени, орденом Св. Анны 3-й степени, французским орденом Почётного легиона кавалерского креста, греческим орденом Спасителя 3-й степени, датским орденом Данеброга кавалерского креста. В 1910 году за 25 лет выслуги в офицерских чинах и совершение восьми шестимесячных морских кампаний пожалован орденом Св. Владимира 4-й степени и бантом.
После выхода в отставку Китаев много путешествовал по Европе. Вот как он сам описывает свои путешествия в письме 1916 года В.В. Горшанову, члену Общества друзей Румянцевского музея:«…Я объездил всю Европу за исключением Испании, Португалии и Балканского полуострова, осматривал музеи, частные коллекции, а в 1910 году в Лондоне видел Сокровищницу старого искусства Японии (Иллюстрированный Каталог её имеется у меня), вывезенную временно, по особому декрету Микадо; по случаю Англо-Японской выставки, единственный раз за всё существование Японии, чтобы показать её английскому королю, высшим сановникам, членам англояпонского ова и франко¬японского, приглашённого из Парижа, широкой публике она не показывалась.
Я видел её как член франко-японского ова, в особом здании Клуба, последовательно по частям в продолжение 3-х дней и имел счастливый случай сравнить какемоно, имеющиеся в моей коллекции, с выставлявшимися. Из вышеизложенного я убедился, что моё собрание занимает второе место в Европе по достоинству и количеству. Первое место остаётся навсегда за собранием гравёра Кьоссона, завещанным им Академии художеств г. Генуя…».
Напомню, что Кьоссоне – это тот итальянский гравёр, который посещал Китаева на его корабле во время пребывания в Японии.В 1971 году для Музея Восточного искусства Эдоардо Кьоссоне в Генуе построили специальное здание.
В другом письме письме Китаев пишет о своих розысках: «Справки мои делал в Берлине, Дрездене, Гамбурге, Париже, Лондоне, Риме, Неаполе, Флоренции».
В 1916 году врачи настоятельно рекомендуют Китаеву уехать за границу на лечение. Идёт Первая мировая война. Материальное положение Китаева не позволяет ему отдать коллекцию в дар, и он вновь предлагает правительству купить её. Для оценки коллекции была назначена комиссия. Вот как вспоминает об этом Павлинов:«Ознакомление с собранием было поручено ориенталисту, члену Государственного Совета, академику С.Ф. Ольденбургу и синологу Елисееву, который долго жил в Японии, окончил там высшее образование и свободно владел японским языком и письменностью... Китаев пригласил меня участвовать в просмотре собрания, а я, со своей стороны, просил и Китаева и Ольденбурга привлечь к этому делу и Анну Петровну ОстроумовуЛебедеву. Просмотр длился в течение семи вечеров. Мы собирались вчетвером к семи часам и уходили от Китаевых поздно вечером. Елисеев переводил многочисленные надписи на изображениях и объяснял их обычно иносказательное содержание. По окончании просмотра акад. Ольденбург высказался за приобретение собрания. Китаев назначил сумму 150 000 рублей. Но шла война, и таких денег не находилось. Сделка не состоялась…».
В этот период в основном приобретались работы современных художников, поскольку они стоили сравнительно дёшево и были по средствам музеям. Фортуна вновь отвернулась от Китаева.
Но это событие (экспертиза и оценка коллекции Китаева) имело одно очень важное последствие – благодаря ему появились два письма-воспоминания Китаева, от 15 августа и от 20 августа 1916 года, П.Я. Павлинову, которые у того сохранились и впоследствии были переданы в ГМИИ.
«Китаевы всё же собирались уезжать. В то военное время существовала практика передавать частные художественные собрания “на хранение” в музеи, далёкие от линии фронта. Как¬-то в разговоре с Сергеем Николаевичем я, как имевший некоторое отношение к Румянцовскому музею (я был членом Общества Друзей Румянцовского музея), дал мысль попросить Музей принять на хранение собрание до окончания войны и до возвращения Китаевых домой. С.Н. нашёл это подходящим, и я в ближайшую поездку в Москву переговорил с Н.И. Романовым о возможности принять собрание на хранение. Николай Ильич высказал готовность оказать содействие»,– вспоминал Павлинов.
Румянцевский музей – один из первых публичных музеев России, открытый в Петербурге в 1831 году на основе коллекции и согласно завещанию графа Н.П. Румянцева. В 1861–1862 годах музей переведён в Москву, и в нём был образован гравюрный кабинет. Возможно, что приобретению для него коллекции Китаева могло помешать и то обстоятельство, что в 1897 году, по завещанию Д.А. Ровинского, в Румянцевский музей поступила вся русская часть его огромной коллекции, более 34 тысяч листов: портреты, жанровые сцены, народные картинки, изображения фейерверков. Огромное поле для работы хранителям музея – не до японцев.
Общество друзей Румянцевского музея, о котором пишет Павлинов, было создано в 1913 году по аналогии с Обществами друзей Лувра и Версаля, с целью содействия музею в осуществлении его культурных задач. Это было первое в России общество подобного рода. Предполагалось, что в общество войдут достаточно обеспеченные люди, которые будут финансировать музей. Со временем общество расширило свой состав и играло не только роль спонсора музея, но и занималось широкой просветительской деятельностью, организовывало выставки, издавало каталоги музейных фондов и способствовало поступлению в музей частных коллекций.
Несмотря на обещание Н.И. Романова, известного искусствоведа и хранителя отдела изящных искусств Румянцевского музея, оказать содействие, чтото всё же не получалось, и Китаев обращается за помощью ещё к одному члену Общества друзей Румянцевского музея, впоследствии сотруднику отдела гравюры и рисунка ГМИИ, В.В. Горшанову. С немалым трудом, получив специальный вагон для коллекции, музей в декабре 1916 года доставляет её в Москву. В сопроводительном письме от 7 декабря 1916 года в адрес музея
Китаев пишет:Оставляя вопрос о покупке совершенно в стороне, я предлагаю уважаемым членам Вашего общества приехать в Петроград, пока недолгое время ящики открыты, чтобы взглянуть хорошие картины и гравюры…».
На основании этого письма собрание Китаева было принято на временное хранение в Румянцевский музей. Коллекция Китаева включала в себя не только японскую графику, но и предметы быта и прикладного искусства Японии и Китая.
Традиция передавать коллекции «на хранение» в Румянцевский музей была широко распространена. Коллекции принимались в музей на основании краткого письма (оно прилагалось к описи), в котором содержалась просьба принять коллекцию «на сохранение», т.е. припрятать до лучших времён. Для сохранности этих частных коллекций в период революционной бури, музею выдавались специальные охранные грамоты. Они гарантировали владельцу коллекции её неприкосновенность и того помещения, где она находилась. Выдавались такие грамоты архитектором Н.А. Троцким. Позже грамоты перестали выдавать на том основании, что музеи – учреждения государственные и грамоты им не нужны. Таким образом, в 1918 году и были национализированы, как говорится, «по факту» эти частные коллекции.
В феврале 1917 года грянула Февральская революция, семья Китаевых уехала из России. И то, что Китаев передал коллекцию на хранение в Румянцевский музей, можно считать счастливым обстоятельством или его дальновидностью. Революционный вихрь больно ударил по коллекционерам-любителям, их собрания понесли невосполнимый урон. Личные коллекции грабились, предметы искусства, сберегавшиеся у частных лиц, через вторые и третьи руки широким потоком хлынули за границу. В 1918 году главным центром распродажи русских художественных коллекций стал Стокгольм. Гравюры переполняли антикварные магазины шведской столицы (цены были самыми доступными), и постепенно многие из них оказались сначала в Париже, а потом в Америке, где и находятся ныне. Распродажей коллекций занималось и правительство, по распоряжению которого конфискации подлежало имущество дворянских имений и частных музеев. Что-то оседало в государственных хранилищах, чтото продавалось за рубеж. И, если бы коллекция Китаева оказалась в другом месте, участь её была бы печальна. Но как бы то ни было в награду за постоянные неудачи, преследовавшие Китаева в его желании продать коллекцию государству, судьбе было угодно сохранить её в это смутное время в целости и сохранности, оставить коллекцию в России.
В 1924 году вместе с другими произведениями китаевская коллекция перешла в Музей изящных искусств, сделавшись достоянием знатоков и ценителей искусств. Впоследствии японская графика составила центральное место раздела иностранной графики гравюрного кабинета ГМИИ, а предметы быта и прикладного искусства были переданы в Музей Востока.
Коллекция Китаева даёт полноценную картину развития японской графики. В ней представлены гравюры, альбомы с рисунками тушью, живопись на свитках и ширмах, книжные иллюстрации, «нисикиэ» (гравюры на дереве, буквально – «парчёвые картины», которые в Европе получили название цветных ксилографий), и «суримино» (буквально – «поздравление, поздравительная» гравюра). Коллекция содержит произведения всех лучших графиков Японии – Харунобо, Киенага, Сюнсе, Сяраку, Утамаро и других, а также большое количество работ выдающихся мастеров книжной графики, Хокусаи и Хиросигэ. Именно раздел гравюр на дереве является лучшим в собрании не только по количеству, но и по качеству.
А что же дальнейшая судьба Китаева?Исследования в ГМИИ коллекции Китаева не проводились вплоть до 50¬х годов XX века. Было только известно, что она поступила из Румянцевского музея и принадлежала Китаеву. Имя его упоминалось в нескольких музейных документах, но кто он, откуда и какова его судьба, никто в музее не знал. Некогда популярный в кругах коллекционеров и любителей искусства, Китаев был забыт. Выяснением происхождения коллекции и судьбы её создателя занялась Б.Г. Воронова, после окончания МГУ поступившая на работу в музей в качестве научного сотрудника – хранителя дальневосточной живописи и графики. Она застала помнящего Китаева художника Павлинова, который в 1959 году любезно согласился написать воспоминания о нём и передал в музей два хранящихся у него письма-воспоминания Китаева.
Благодаря изысканиям Вороновой стало известно, что С.Н. Китаев вместе с женой А.Е. Китаевой и сыном И.С. Китаевым, после революции 1917 года в Россию не возвратились, а прибыли в Японию. Это сообщила госпожа Кацу Исигаки, которая обнаружила сведения о прибытии семьи Китаевых в Японию в музее города Иокогамы и прислала заметку от 16 октября 1918 года из японской газеты «Новые торговые известия» («Боэки синхо»), что «русский художник, который покинул свою родину, имея более 10 000 старых японских гравюр, проживает сейчас в Иокогаме».
Видимо, болезнь Китаева, заставившая его покинуть Россию, со временем прогрессировала и обострилась на фоне душевных переживаний русского офицера, оказавшегося не по своей воле в эмиграции. Через несколько лет в заметке от 16 июня 1922 года, опубликованной в газете «Иомиури симбун», сообщалось: «Господин Китаев, который внёс огромный вклад в мир японского искусства (благодетель японского искусства), проживающий в г. Иокогама в Ямадэ-тё, неожиданно психически заболел, вероятно, из-за душевных переживаний, связанных с положением в России…».«Благодетель японского искусства» – такое хвалебное определение нужно заслужить. Но какими делами Китаев заслужил его при жизни, остаётся только догадываться. Возможно, его деятельность была связана с публикацией трудов по истории японского искусства или же созданием новых музейных фондов.
Скончался Китаев в 1927 году в психиатрической клинике. В «Православном вестнике» («Сэйке дзихо»), № 5, 1927 год, том XVI, был помещён некролог:«Ушёл навечно… гн Китаев, адмирал русского флота. <…> Китаев умер в больнице Мацудзава, в Токио; его проводили в последний путь патер Инага и его помощник отец Василий».
Японское общество проводило в последний путь Китаева адмиралом русского флота, жаль, что этого не сделала его родная страна.
Сотрудники ГМИИ считают, что японская пресса ошибочно назвала Китаева адмиралом, что он плавал на крейсере «Адмирал Корнилов», но сам адмиралом не был.
Между тем выяснилось следующее. В «Указателе жителей С.-Петербурга на 1898 год» Китаев Сергей Николаевич указан как лейтенант 15 флотского экипажа Главного Морского штаба, проживающий на улице Торговой, дом 31.
В 1910 году, когда был составлен «Послужной список», Китаев значится «полковником по Адмиралтейству», что равно чину капитана 1-го ранга.
А в «Указателе жителей С.¬Петербурга на 1917 год» Китаева Анна Ефимовна, его жена, указана как жена генералмайора, проживающая на Васильевском острове, 7-я линия, дом 26.
Сухопутная должность генералмайора соответствовала чину контрадмирала. А то, что речь идёт именно о жене Китаева, подтверждают два его письма Павлинову. Они написаны в августе 1916 года на бланках «Черновских каменноугольных копей Товарищества «Братья Замятины», расположенных в Чите, тогда Иркутской губернии. Напомню, что речь идёт о родных братьях Анны Ефимовны, купцах 1-й гильдии.
Поэтому не ошиблась японская пресса, когда провожала в последний путь адмирала Русского флота.
А как же акварелист С.Н. Китаев, где его художественное наследие?Я уже упоминал выше, что различные справочники и каталоги по русскому изобразительному искусству, содержащие сведения примерно о 38 000 художниках, не дали никакой информации о творчестве Сергея Николаевича. О том, что он рисовал акварели, известно из воспоминаний его сослуживца – художника Павлинова, написанных по просьбе сотрудников ГМИИ, да из писем самого Китаева.
В то время, когда Китаев занимался рисованием, в Петербурге существовало Общество русских акварелистов, основанное в 1880 году. Оно ставило своей целью содействовать развитию живописи в России, организовывало выставки, в том числе за границей, и просуществовало до 1918 года. Но среди его членов Китаевы не значатся, хотя по воспоминаниям Павлинова Китаев неоднократно посещал «Акварельные пятницы». Зато и в области художественного наследия Китаева нашлась всё-таки подтверждающая информация.
Сотрудники Вологодской областной картинной галереи, проводя исследования работ неизвестных художников из собрания М.В. и Я.Д. Гликиных, выявили и атрибутировали многие работы как известных художников, так и малоизвестных и совсем забытых авторов. Среди них оказался офорт Китаева. Заместитель директора по научной работе галереи Л.Г. Соснина пишет в статье «Русская графика из коллекции ВОКГ»: «Китаев Сергей Николаевич, акварелист. Жил и работал в Петербурге. Участник выставок Академии художеств, Общества русских акварелистов. “Молодая женщина, сидящая на стуле” 1890¬е годы, офорт. Справа внизу тушью: Китаевъ. Поступило в 1986 от М.В. Гликиной, ранее коллекция В. Трапицына. Инв. 7394Г»
М.В. Гликина – дочь профессора В.И. Трапицына, одного из крупнейших петербургских коллекционеров, который мог быть знаком с Китаевым и даже получить от него офорт в подарок.
Не исключено, что в коллекциях ВОКГ имеются и другие произведения Китаева. Если, по словам сотрудников галереи, Сергей Николаевич был участником выставок Академии художеств и Общества русских акварелистов, то информацию о его работах нужно искать в их каталогах. Но, возможно, неправильно определён автор офорта, ведь подписана работа только фамилией. Между тем, в 1890-х годах в городе Устюжне Вологодской области работал художник Василий Петрович Китаев. Местный краевед А.А. Рыбаков в статье «Фрески Казанской церкви в Устюжне» сообщил, что в 1899 году художники 1-й степени, среди которых был и Василий Петрович, реставрировали в этой церкви настенную живопись.
На выставке, о которой пойдёт речь, среди представленных вещей находится рисунок Китаева «Воин и гигантский змей», смешанная графика, написанный на тему японской мифологии.
Интересную находку сделали сотрудники ГМИИ при изучении собрания Китаева. На гравюре «Чайный дом в Таканава (Судзаки)», они обнаружили три различных клейма владельцев: птичка и монограмма «СК» в двух разных видах. Обнаруживший клейма профессор Е. Штейнер предположил, что они принадлежат Китаеву. В России ни в одной известной коллекции этот знак не встречается. Опрошенные Штейнером иностранные и отечественные специалисты подтвердили это. Большинство листов из коллекции Китаева клейм не содержат.
Но как не вспомнить в этой связи московского чайного магната Попова, которому на выставке 1897 года Китаев предложил купить коллекцию, как не пофантазировать, что стояли оба перед гравюрой, обсуждали её, и Китаев поставил на ней свой знак…Предположения, предположения…
Как бы то ни было и Сергей Николаевич Китаев, и Василий Николаевич Китаев, сведения о которых отсутствуют в справочниках по русскому изобразительному искусству, тем не менее оставили след (и немалый!) в русской художественной культуре.
Японская графика из коллекции Китаева в конце ХХ века постепенно становилась достоянием любителей японского искусства у нас в стране и за рубежом.В послевоенные годы выставки японской коллекции состоялись в ГМИИ в 1956, 1972 и 1989 годах.
В 1993–1994 годах выставка «Избранные произведения укиё-э: возвращение домой» более полугода экспонировалась в Осака, Токио и других городах Японии.К столетию музея в 1998 году прошла ещё одна выставка, посвящённая 100¬летию собирательской деятельности С.Н. Китаева, его первых выставок, которая называлась «Коллекция Китаева. Японская живопись и графика XVIII–XIX веков. Из собрания ГМИИ им. Пушкина».
Летом 2002 года там же прошла выставка ”Среди красавиц и цветов” (Мир японской книги XVIII–XIX вв.)».
В 2001 году был издан электронный каталог старопечатных японских книг, ставший явлением в современной культуре, годом ранее – альбом с 50 факсимильными репродукциями японских гравюр, в том числе из собрания Китаева.Время неумолимо идёт вперёд. А коллекция Китаева, ставшая мировым достоянием, продолжает выполнять назначение, предопределённое Китаевым при её создании, чтобы «…люди, понимающие истинное художество, почерпали из неё ту массу наслаждения, которое она даёт».
И если император Пётр I прорубил России силой русского оружия «окно» в Европу, то уроженец Рязанской губернии офицер Китаев своей любовью к прекрасному открыл России «окно» в мир японского искусства.Хочется надеяться, что когданибудь и художественное наследие самого Сергея Николаевича станет всеобщим достоянием.
Весна 2008 года. Опять, спустя двадцать с лишним лет, я поднимаюсь по ступенькам парадной лестницы Музея изобразительных искусств имени Пушкина. В музее проходит выставка «Японская классическая ксилография XVIII – конца XIX веков. Из собрания ГМИИ им. А.С. Пушкина». Выставка приурочена к выходу двухтомного каталога японской гравюры, содержащего в общей сложности около 1 500 произведений, и основу его составляет коллекция Китаева. Каталог является результатом полувековой научной работы сотрудников музея под руководством Беаты Вороновой. Полутёмные залы, приглушённый свет, шёпот и восхищение посетителей.
Но нет среди них рязанцев. «Нет, не видели, никто не приезжал с экскурсией»,– ответили на мой вопрос смотрители музея. Жаль, очень жаль…Время идёт вперёд. Будем надеяться, что память о С.Н. Китаеве вернётся на родину.
Н.Э., 2008г.
Полный очерк опубликован в книге "Коллекционеры из рязанских усадеб" [1]
Литература:
1. «Российская музейная энциклопедия: в 2-х тт.»/М., 2001г.26. Кондаков С.Н. «Юбилейный справочник Императорской Академии художеств 1764-1914гг.: Список русских художников: Часть 2.»/ Пг., 1914г.
Ссылки:
[1] http://history-ryazan.ru/node/3466
[2] https://62info.ru/history/system/files/node_images/admin/978b9786d2a1bdd6.jpg
[3] https://62info.ru/history/system/files/node_images/admin/681ec87b097a8598.jpg
[4] https://62info.ru/history/system/files/node_images/admin/c771b176e59d1474.jpg
[5] https://62info.ru/history/system/files/node_images/admin/d8c76c1eb28bb03c_0.jpg
[6] https://62info.ru/history/system/files/node_images/admin/a7c1dbfd56de285c_0.jpg
[7] https://62info.ru/history/system/files/node_images/admin/071fbe3e0cfa9a2a.jpg