Одним из миллионов безвинно пострадавших в те годы был мой прадед, Фёдор Семёнович Прутцков.
Моя бабушка Серафима Фёдоровна никогда не рассказывала о своём отце, о детских годах, проведённых в тихом уездном городке Раненбурге Рязанской губернии (теперь это город Чаплыгин Липецкой области). Когда мне было лет 14 - 15, я заинтересовался составлением родословной и начал приставать к бабушке с расспросами о её родителях и дедах. Бабушка вспоминала с большой неохотой, ссылалась на плохую память и даже ругала меня за излишнее любопытство. Мне удалось «раскрутить» бабушку на воспоминания лишь незадолго до её смерти, когда (это было в конце восьмидесятых годов) во всех без исключения газетах и журналах стали ругать Сталина. Но даже тогда говорила она неохотно, не раз прерываясь и опять же поругивая меня за настырность. Этот скудный рассказ пролил свет на многие тайны нашей семьи, которые бабушка, к счастью, не успела унести с собой в могилу.
... Передо мной старинная фотокарточка начала двадцатого века: немолодой уже мужчина в сюртуке задумчиво и грустно смотрит вдаль, словно предвидит свою судьбу. Это мой прадед Фёдор Семёнович Прутцков. Он родился в 1864 году в селе Ухолово Ряжского уезда Рязанской губернии. Такие сведения мне предоставил Государственный архив Липецкой области; мне самому было уже не у кого узнать, как оказались и что делали родители прадеда в Ухолове. Бабушка помнила богатое имение своего деда Семёна и бабки Анны в селе Дубовом, в двадцати верстах от Раненбурга. Их и детей называли то Пруцкими, то Пруцковыми (с буквой «т» или без неё в середине). На современных картах Липецкой области до сих пор обозначены посёлок Пруцкий недалеко от Дубового и Пруцкий лес. Именно этим лесом владели мои предки, в посёлке был их лесной заводик, неподалёку, в местечке Смычка, - ещё один. Фёдор был старшим сыном в семье и первым помощником отцу.
В сорок лет Фёдор женился на двадцативосьмилетней девице Евгении Стоморевой. Её отец Василий Андреевич был некогда одним из самых богатых людей в Раненбурге, владел пекарней, избирался членом городской земской управы, а на рубеже веков разорился и умер. Евгения в марте 1897 года закончила Раненбургское уездное училище и получила свидетельство учительницы сельского начального училища. Помещики Прутцковы были против женитьбы сына на бедной учительнице, но Фёдор настоял на своём. Родители в ответ отказали сыну в поддержке и долгие годы с ним не знались. От молодой семьи не отвернулись лишь две незамужние сестры Фёдора - Елена и Екатерина. Отец их умер, так, по-видимому, и не приняв семьи сына. А мать, пережившая мужа почти на полтора десятилетия, простила сыновнее неповиновение. Бабушка Серафима иногда вспоминала свою бабку Анну Прокофьевну - даже в глубокой старости, в начале двадцатых годов, она сохраняла помещичью стать. В памяти сохранились богатый дом, где (одно из ранних детских воспоминаний!) была даже канализация, роскошный сад, в котором строгая бабка не разрешала рвать недозревшие яблоки.
Дети у Прутцковых появились нескоро. Старший сын, Всеволод, родился в декабре 1912 года, через восемь лет после венчания родителей. Мать оставила школу, проработав сельской учительницей шестнадцать лет, и занялась воспитанием собственных детей. Второй сын, Виктор, вскоре после рождения заболел полиомиелитом. Болезнь была неизлечимой. Прутцковы нашли домработницу - тринадцатилетнюю девицу Анфису Серёгину из бедной крестьянской семьи окрестного села Кривополянье, где учительствовала Евгения Васильевна. Анфиса жила у Прутцковых до лета 1917 года, именно при ней родилась моя бабушка Серафима 23 сентября 1915 года. С Прутцковыми жила и незамужняя младшая сестра Евгении Васильевны Таисия Васильевна, которая стала крёстной всем своим племянникам, а затем и внукам.
Революция и гражданская война изменили жизнь провинциального Раненбурга. В 1919 году Прутцковы, дом которых стоял на самой окраине города, у поля (и улица называлась - Полевая), стали свидетелями рейда конницы белогвардейского генерала Мамонтова в тыл Красной армии.
В том же году в Раненбурге останавливался агитпоезд «Октябрьская революция» и перед горожанами выступал председатель ВЦИК М.И. Калинин. Бабушка запомнила его в простой русской рубахе, без галстука, совершенно не похожим на руководителя страны.
Жизнь понемногу стала входить в привычное русло с началом НЭПа. Фёдор Семёнович по-прежнему работал на лесном заводе (или, как тогда говорили, на лесной даче). В 1924 году он со старыми друзьями организовал в окрестностях Дубового артель «Смычка», где стал казначеем и членом правления. Прутцковы продолжали ходить в Никольскую церковь, а каждый год перед Троицей шли пешком в Петропавловскую пустынь за городом, говели и причащались там.
Когда партия стала сворачивать политику НЭПа и насаждать коллективизацию, в стране начались перебои с продуктами. Повсеместно были введены продовольственные карточки. Но выдавались они не всем, а лишь гражданам, имеющим избирательные права, - как правило, рабочим и крестьянам. В 1927 году Фёдора Семёновича лишили избирательных прав. Справка Раненбургского горсовета объясняла причину: «гр. Прутцков Ф.С. лишён избирательных прав на основании инструкции ВЦИК (статья 14 пункты А и Б) - как бывший лесопромышленник, торговец, эксплуататор, купец второй гильдии». Ему было уже 63 года, на его плечах была семья, трое несовершеннолетних детей, один из которых - неизлечимый инвалид. Глава семьи устроился работать сначала огородником, а затем сторожем в лесное хозяйство при железнодорожной станции Раненбург. Для восстановления в избирательных правах Прутцковым посоветовали оформить фиктивный развод. Их брак был освящён Церковью, и они, прожившие вместе четверть века, конечно, не придали значения справке из советского загса.
Но советская власть не поверила Прутцковым. Несколько раз подавали они заявления о восстановлении в избирательных правах и неизменно получали отказ. Вот сухие строчки документов, которые удалось обнаружить в Государственном архиве Тамбовской области:
«Протокол заседания президиума Раненбургского городского совета от 31 марта 1929 года...
24. СЛУШАЛИ: Материал на гражданина г. Раненбурга Прутцкого Ф.С. с ходатайством о восстановлении в избирательных правах. ПОСТАНОВИЛИ: Ввиду того, что Прутцкий, как бывший купец, имел свой лесной склад в г. Раненбурге, торговлю лесом, применял наёмную рабсилу по сезонам до 10 человек на складе, - в ходатайстве отказать.
25. СЛУШАЛИ: Материал гражданки г. Раненбурга Стоморевой-Прутцковой Евг. Вас. с ходатайством о восстановлении в избирательных правах. ПОСТАНОВИЛИ: Ввиду того, что Прутцкая является бывшей женой купца Прутцкого Ф.С., имевшего наёмный труд, совершённый же раздел 25 января 1929 г. является вынужденным, а на предмет восстановления - в просьбе отказать».
Другой протокол заседания Раненбургского городского совета, датированный 25 июня того же года, так же лаконичен:
«...609. Прутский Фёдор Семёнович, бывший купец, владелец лесной дачи, имел лесной склад (торговлю), применял наёмный труд (рабочие по складу) - торговец. Утвердить [заключение комиссии об отказе в восстановлении в избирательных правах. - Г.П.].
610. Прутская-Стоморева Евгения Васильевна, жена Прутского, развелась 28 января 1929 г. с целю восстановиться [в избирательных правах. - Г.П.], экономически зависит от мужа - иждивенка, утвердить [отказ. - Г.П.] .»
Прутцковых фактически обрекали на голодную смерть. Тогда Евгения Васильевна решилась на отчаянный шаг: ночью она, попрощавшись с мужем (как потом выяснилось, навсегда), сестрой и детьми, тайно уезжает в Москву на заработки - начинать жизнь заново. 53-летней бывшей купчихе, лишённой избирательных прав, удалось устроиться на работу в Измайловский зверинец - кормить цепных собак. Собак она страшно боялась, но жизнь не оставляла другого выхода: теперь оставшаяся в Раненбурге семья целиком зависела от её скудной зарплаты.
Судьба каждого человека интересна и значительна, особенно, если жизнь его пришлась на «лихие» года истории страны. Продолжение истории жизни семьи, пострадавшей от сталинской системы.
Спустя полтора месяца поисков Евгения Васильевна, наконец, смогла найти менее страшную работу: она стала домработницей в интеллигентной еврейской семье Калмансонов. Глава семьи рано умер, его жена училась в военной академии, у неё на руках остались двое маленьких сыновей. Вот где пригодился опыт бывшей сельской учительницы! По сути, Евгения Васильевна стала гувернанткой, жила вместе с Калмансонами в офицерском доме на Красноказарменной улице. Дети очень привязались к своей няне, мать доверяла ей вести хозяйство. Неподалёку была церковь Петра и Павла в Лефортове, и раба Божия Евгения оставалась прихожанкой этого храма до последних дней жизни (умерла она 19 июля 1952 года и похоронена на Ваганьковском кладбище, рядом с умершей во время войны, в 1943 году, сестрой Таисией). В канун нового 1931 года Евгении Васильевне пришло официальное письмо из Воронежа - центра Центрально-Чернозёмного округа, в который входил Раненбург. В нём - всего несколько слов: «Секретариат Облисполкома сообщает, что Вы постановлением Президиума Облисполкома от 25 декабря 1930 года восстановлены в избирательных правах».
Фёдор Семёнович такого письма не дождался. Весь 1930 год его детей Всеволода и Серафиму прорабатывали на собраниях: дети бывшего купца второй гильдии, лесопромышленника, они своим происхождением портили школьные показатели. Серафиму дважды вызывали в Рязань в обком комсомола, требовали дать показания против отца. Не раз комиссия раненбургской бедноты приходила к Прутцковым составлять опись имущества.
Впрочем, сфера деятельности «хозяев жизни» была шире. Вот передо мною протокол городского собрания Раненбурга от 11 января 1930 года. Присутствовали 846 человек. «СЛУШАЛИ: о закрытии церквей и снятии колоколов со всех церквей Раненбурга. ПОСТАНОВИЛИ: колокола со всех церквей снять и просить Правительство переплавить их в трактора. По данному вопросу вызвать на соцсоревнование города Козлов и Данков. ЗА: 793 человека, ПРОТИВ: 53. Секретарь Иван Солосин».
Солосины были одними из основателей Раненбурга в XVIII веке. Теперь члены их большой семьи, как вспоминала бабушка, стали раскулачивать «бывших» людей, в числе которых оказался и Фёдор Семёнович Прутцков. Вечером 5 марта 1931 года его арестовали. В Государственном архиве Липецкой области хранится уголовное дело за № 13 307 «О контрреволюционной раненбургской организации», состоящее из трёх толстых папок. В ордере на обыск «с целью обнаружения оружия» сказано: «Независимо от результатов обыска гражданина Прутцкова Ф.С. задержать и доставить в Раненбургский райаппарат ОГПУ».
Обыск проводил чекист по фамилии Жабин. Он же составил протокол, в котором написал: «при обыске ничего обнаружено не было». Внизу протокола - подпись прадеда. Меня поразило, что расписывался он по дореволюционной орфографии, имя своё писал по-церковнославянски, через фиту.
Арестованных «контрреволюционеров» держали в бывшем доме купцов Козьминых. Бабушка вспоминала, что мимо этого дома было страшно проходить: оттуда кричали, стонали. Несколько человек умерли прямо там. Через некоторое время всех арестованных отправили в Козлов (ныне город Мичуринск), где был так называемый Домзак (дом заключённых). Фёдора Семёновича везли к железнодорожной станции мимо родного дома. Дети махали вслед этой толпе, пытаясь найти в ней старого больного отца. Одна старушка прижимала к себе медный самовар - единственное, что у неё осталось от прежней жизни.
В Козлове арестованных впервые допросили. Интересно, что протоколы допросов нескольких десятков человек написаны одним почерком и одним стилем. Может быть, поэтому до сих пор официально запрещено копировать эти протоколы? Кое-что, впрочем, скопировать мне всё-таки удалось. Вот фрагменты допроса Ф.С. Прутцкова от 31 марта 1931 года:
«Как я, также и остальные члены правления артели «Смычка», были, несомненно, недовольны существующим советским строем, то есть мероприятиями, которые проводились в жизнь...
Стали иногда собираться... На этих сборищах иногда велись разговоры контрреволюционного характера, лишь потому, что после революции у большинства из нас было всё отобрано, говорили о том, что советская власть начала давить налогами бывших торговцев, а наряду с этим и крестьян. Выпусков займов советское правительство загоняет крестьянство в кабалу. Обсуждали вопрос о нажиме на крестьянство путём непосильного обложения хлебом и т.д.
Из всего, что мы говорили на наших сборищах, я заключаю, что все мы как один были враждебно настроены против советской власти. Вывод сводился к тому, чтобы улучшить свое положение, [далее подчёркнуто красным карандашом. - Г.П.] необходимо создать организацию, которая, группируя вокруг себя кулацкую часть населения, могла бы в любой момент выступить против советской власти».
Показания других членов артели «Смычка» словно выполнены под копирку.
Из протокола допроса Грудинина Сергея Петровича - «купца Раненбурга, чиновника военного времени»:
«Я, Шувалов, Жилин, Прутцков и Тяпкин, как бывшие люди до революции, связанные между собой идеологически, в разговорах иногда критиковали мероприятия советской власти, а в некоторых случаях выражали недовольство».
Из протокола допроса Жилина Григория Игнатьевича - бывшего лесопромышленника:
«Примерно с 1925 года между нами начались разговоры против советской власти, что советы обкладывают большими налогами торговцев, этим не дают возможности развернуться частной торговле, что нам плохо живётся при советской власти потому, что до революции мы были людьми, а теперь вот сидим в артели, что советы обирают крестьянство налогами и займами. Разговоры эти против советской власти были не один раз...».
Повторно арестованных допросили 10 мая:
«Допрошен обвиняемый Прутцков Фёдор Семёнович, который показал: Виновным себя в предъявленном обвинении по ст. 58 п.10 и п. 11 УК РСФСР не признаю, членом контрреволюционной организации я не был и антисоветской агитации не вёл...».
Но чекисты не утруждали себя поисками доказательств вины того или иного арестованного. Обвинительное заключение было уже готово. Постановлением Коллегии ОГПУ от 5 июня 1931 года Прутцков Фёдор Семёнович по статье 58-10 заключён в концлагерь сроком на пять лет.
Десятый пункт печальной 58-й статьи уголовного кодекса РСФСР 1926 года гласил: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти, а равно распространение или хранение литературы того же содержания - лишение свободы не ниже шести месяцев, те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс - высшая мера наказания».
Перед оглашением приговора была составлена опись имущества Фёдора Семёновича:
«дом деревянный, железом крытый - 1, оценка 300 рублей, ларь деревянный - 1, оценка 8 рублей, стол простой - 1, оценка 3 рубля, стулья венские - 2, оценка 2 рубля».
Милиционер Фролов, проводивший опись, записал в акте: «Больше при описи ничего не оказалось». Да, немного имущества успел нажить за свои 67 лет бывший эксплуататор и лесоторговец!
В эти дни мой прадед был уже тяжело болен. В деле сохранился акт медицинского освидетельствования заключённого Козловского домзака Прутцкова Ф.С., подписанный главным врачом: «атрофия левой руки, нет зубов [выбили при допросах? - Г.П.], дряхлость. К физическому труду не годен».
Но это бесстрастное заключение никак не повлияло на приговор. Больного и беспомощного старика отправили в Соловецкий лагерь. Сопроводительная выписка гласила: «... Упомянутого заключённого надлежит отправить с первым отходящим этапом в г. Кемь, для заключения в Соловецкий лагерь ОГПУ сроком на пять лет, считая срок с 7 марта 1931 года».
В дороге Фёдор Семёнович заболел тифом. Его высадили из спецэшелона на станции Медвежья Гора в Карелии, где было управление строительства Беломорско-Балтийского канала. Умирая в лагерном бараке, прадед нашёл силы написать прощальное письмо родным в Раненбург. Письмо это не сохранилось. Бабушка рассказывала, что его читали и плакали над ним, пока оно не истёрлось до дыр.
В МВД Карелии мне сообщили, что архивы Беломорканала сгорели в годы Великой Отечественной войны, когда финны захватили Петрозаводск и Медвежью Гору. И только недавно стало известно, что заключённых, умерших в 1931 году на первом этапе строительства канала, хоронили в лесу на 16-м километре шоссе Медвежьегорск-Повенец, близ села Сандормох. Теперь там, где, скорее всего, похоронен мой прадед, часовня и мемориальное кладбище.
После смерти отца Всеволод и Серафима уехали в Москву, за ними - Таисия Васильевна с больным Виктором, который вскоре умер. Дом Прутцковых в Раненбурге сломала победившая беднота.
... В середине пятидесятых годов Серафима Фёдоровна Прутцкова работала заведующей приёмным покоем в 29-й московской больнице. Однажды во время её дежурства «скорая помощь» привезла грязную, оборванную старуху с вокзала. По её лохмотьям ползали вши, голодные глаза выделялись на осунувшемся лице. Она даже не могла назвать своё имя. Моя бабушка, работавшая по совместительству инвалидным врачом, стала обрабатывать старухины струпья, помыла её и накормила. Старуха заговорила. Оказалось, она тоже из Раненбурга. Дети и внуки её поголовно спились, кто-то покончил с собой. Родственники выгнали её из дома, она долго жила на вокзале, прося милостыню. Звали старуху - Анна Солосина. Это её сыновья Иван и Геннадий раскулачивали Прутцковых.
Фото из архива автора
Григорий Прутцков , доцент факультета журналистики МГУ
Татьянин день [3]
Ссылки:
[1] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/docs1/fpr2_0.jpg
[2] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/docs1/fpr3_0.jpg
[3] http://www.taday.ru/text/177687.html?rss_feed=export_all